Грязный снег, липкое грязно-серое небо, пустые улицы. Словно кроты под землю, горожане попрятались в свои дома, холодные и тёмные по вечерам. Отопление и электричество отключены. Разграбленные магазины стали приютом для кошек, одичавших собак и огромных крыс размером со щенка колли. Говорят, среди этих зверей немало бешеных – хотя мало ли о чём сейчас говорят? Слухи, как мыльная пена, выплёскиваются из-под закрытых дверей и тяжёлым зловонием расползаются по мёртвому городу. Они остаются единственной ниточкой, которая ещё связывает друг с другом растерянных, оглохших от собственных страхов людей. Говорят, что наступает конец света и недалёк день страшного суда. Говорят, что на Москву сбросили атомную бомбу. Что сместились магнитные полюса. Что Земля из трёхмерного пространства перешла в четырёх- или пятимерное, или другое высшее, оставив позади в виде стылого призрака-слепка всё духовно неразвитое, больное и несовершенное. Говорят, что полмира – а то и весь – накрыла ядерная зима, и тепла больше не будет.
В городе царит безвластие. Жители натаскали в свои дома всё, что попало под руку, и приготовились ждать – когда придёт смерть, или когда придёт мессия, или когда придут войска, или хоть кто-то придёт и наведёт порядок. Все равно – какой.
По скрипящей под ногами ледяной и стеклянной крошке, мимо щербатых стен и выбитых витрин шли трое – двое мужчин с обрезами и молодая женщина с большой связкой ключей в руках. Женщина – Полина – зябко куталась в вызывающе-красный, крашенный под лису полушубок. Холодный воздух, затекая под воротник, больно кусал её за шею и заставлял вздрагивать. Пушистые ресницы, золотые ёлочки бровей и скрученные на затылке в толстый льняной жгут волосы припорошил снег.
Спутники Полины – муж и брат – грузно ступали, оскальзываясь в мягких валенках. Оба широкоплечие, сильные и неуклюжие, как бурые медведи, странно похожие, не столько внешне, сколько окружавшей их мутной аурой гнева. Их дыхание застывало на морозе, свиваясь в тонкие белые ленты. Мужа звали Сергей, а брата – Антон.
В полузанесённой снегом детской песочнице закопался в сугроб игрушечный экскаватор – так, что только ковш торчал наружу, как протянутая за милостыней рука. Обиженно и надрывно, почти истерически скрипнули качели. С обледенелой горки, гонимый ветром, лихо скатился мятый целлофановый пакет. Молодая женщина часто заморгала, словно пытаясь смигнуть слёзы, и рукой в меховой перчатке провела по лицу. Плакать, когда на улице минус двадцать пять – мучительно. Но слёз не осталось – только краснота и сухость, словно в глаза насыпали песок...
