Азбука Сотворения. Глава 3.

Н встрепенулся, расправил плечи, сплюнул, цыкнул на свою нервную впечатлительность, передумал идти к вокзалу и, стараясь миновать многолюдье, отправился в сторону моря. Парная, предпраздничная меланхолия входила и выходила из груди вечерним розоватым бризом. Рассеяно наблюдая течение встречной жизни, он путался в мыслях о прошлом, себе, утерянной семье, забыв на время про свежий мозоль…

«Как приятно всё-таки вот так налегке побездельничать… Дома не с руки – надрывные заботы, друзья, пьянки, долбанная работа, бабы, прокуренный досуг. А это место будто математически создано для полусонных размышлений… На что я рассчитывал, когда женился? Что это было – импульсивный, горячечный бред, обезьянье стремление раствориться в привычном множестве? Соединить разнородные по химическому составу элементы невозможно без высокого давления на хрупкую психику. Семья допускает партнёрство разновеликих масс – оно даже ей рекомендовано, но нельзя мешать масло с водой. Одно дело темперамент, сила духа, ирония, привычки, интеллект, направленные на бесконечный самопоиск, импровизацию, и совсем другое весь этот набор для принятия обыденщины как способа жизни. У меня не получилось оттого, что семья спонсировала серятину и деградацию боевитости до полной и окончательной победы над невротизацией мышления, до переноса её в область личных отношений. Последнее дело. Нерв – это ядерный заряд, и он, конечно, должен быть «мирным», но его направленность не в личной выгоде, а в создании направленным взрывом плотины на пути у гадости, ползущей тебе в грудь из общественной гущи. А уж «как» использовать «нервик – нервишку» с пользой для кармана, мне хорошо известно – я и сам грешен, и наш круг паразитирует в основном на безуминке. Меня, наверное, встряхнул дух противоречия – раз все говорят: себе, себе… то я скажу: только себе! С художника довольно того, что он и так занимается любимым делом – то есть он, фактически, крайне эгоистичен в творчестве. Сюда лепить ещё и нарочитую корысть, значит самоперечёркиваться, низводить себя до абсурда или, опасного запоями, раздвоения личности. Разговоры о прямом альтруизме творца – это его легенда, деза, дымовая завеса, делающая талант незаметным для прямых нужд общества. Уж кто – кто, а художник – мастер подпустить тумана в загадку своего вдохновения… Мастер в силу того, что избыточно эрудирован, велеречив и может легко впаривать в слабые головы толпы любые идеи, вплоть до космически – мессианских. И что же это, если не эгоизм? Хотя и отточенный, красивый, притягательный, одурманивающий… А моя семейная жизнь не сложилась не потому, что мне мешала семья – наоборот – я ей мешал! Акценты надо правильно ставить: не общество «не понимает» творца, а он его не понимает – отсюда конфликты, недомолвки, взаимные обвинения и, в конечном счёте, творческие порывы – вновь хитросплетения эгоизма с щедростью. Что мне мешало жить «нормально»? Да элементарное презрение к их «нормально», за которым бездарь, топтание на месте, животность, распад. Нет, такого «нормально» я не хочу, но и нарочито к патологии не стремлюсь, а скорее пытаюсь наделить норму иным смыслом, устраивающим меня, – ну, и куда от него деться! – общество. По-другому нам не договориться – так что ходи, страдай, подтирай в одиночестве сопли, беседуй с собой, прячь в кармане кулак – не фигу! – и ходи, ходи, ходи… Правда, особых страданий я не испытываю – уже свыкся с бесприютностью и трушу перед кем-то эмоционально раскрыться. Так, иной раз, не идёшь на модный спектакль, боясь разочарования. Может быть, и женщина для меня такой же спектакль, поход на который откладывается из года в год… Да и что мог бы я дать этой «инкогнито», кроме занудных помышлений о всеобщем несовершенстве в переложении на собственные огрехи? Впрочем, я ведь не всегда такой – могу быть юморным, ироничным, лёгким, бесшабашным – надо только найти нужный переключатель. Это на юге, с подачи дорожных диалогов, распёрло на мыслеблудие, и называется сей феномен «кризисом среднего возраста», казицца… А что если, и вправду гульнуть – расслабиться, слегка подувлечься?.. Вона сколько невинно – заинтересованных мордашек сияет вокруг. Ух, чаровницы!.. Или для простоты с доктором воссоединиться – у него, предполагаю, на руках уже гербарий – прыг, и на тебе – дамка…»

Н от приятной, будоражащей неги «пробрало». Он, дёрнув плечами, автоматически засунул руки в карманы и едва ли не вслух воскликнул: «От, чёрт! Карандаш – ты посмотри, какой горячий! Неужели это он после высоковольтной ловушки так вскипел?! Закон усиления творческой энергии, барахолка, человек, глупость, мировые проблемы, хаос в голове, семья, прошлое, эгоизм, сопротивление, дух противоречия, самолётная петля одиночества в небе, перспективы, развитие, избыток сил, водопад женских волос на подушке рядом… и ты, шаркающий по горбатым тротуарам, – что, откуда, почему, когда, зачем, где, на сколько, для чего, и главное – кто, кто?! свяжет все эти с трудом соединимые нити…»

Весеннее разъятое небо пурпурными порезами облаков мелькало вверху, в прорехах зелени и строений. Н, предчувствуя пиршество заката, торопливо миновал скверы, сбитые вавилоны порта и, широко вздохнув, выбросил себя на открытый простор набережной. Теперь вся картина жизни оказалась перед ним раскрытой, ограниченной лишь рамкой подвижного взгляда. Зрелище тянуло без натяжек на эпитет «грандиозное»: чуть выше линии горизонта происходила бескомпромиссная, принципиальная битва раненого солнца с превосходящей мощью подвижных бугристых туч. Ясно было, что светило обречено, что оно, истекая кровью, ежесекундно теряло силы и также ежесекундно в гордой коме, наносило резкие сабельные удары, оставляя горящие рубцы на теле противника. Раны спустя мгновения затягивались, кожа туч в тени всё больше отливала булатом решимости, но обезумевшее солнце вновь и вновь терзало их выверенными, страшенными ударами огня! На какой-то момент оно вовсе исчезло в серой, волнистой массе, и тотчас, усыпив бдительность туч, нанесло им незаконный, отчаянный удар – в пах! вывалив прямо над морем своё багряное вымя… Смеющиеся в истерике тучи почувствовали начало агонии и жадными грязными когтями стали тянуть сосцы к горизонту, ревмя стремясь уничтожить свет до завтра! Всем надо спать, и, если вдуматься, тучам тоже… Они же не могут бесконечно плясать на потеху зевающей публики. И поэтому ночь – это их законное право на расслабленное одиночество, плывущую задумчивость, интимную близость с небом… Последняя рубиновая капля чиркнула собой по воде – разбилась, на черепице волн вспыхнули прощальные искры и погасли…

Н, дрожа от возбуждения, ещё минут десять, не отрываясь, смотрел на остывающее поле брани. Он в деталях продумал фантастический полёт на запад с такой скоростью, чтобы солнце не заходило вообще, а только бесконечно сражалось бы над горизонтом со встречными армиями туч и временем. Под давлением чувств ему вдруг срочно понадобилось закурить, но он обнаружил, что зажигалки нет – мир её горящему праху. Невдалеке журчало приятной попсой открытое кафе – туда и направил он негнущиеся ноги, чтобы разрешить недоразумение.

Половина столиков призывно пустовала, посетители вяло обменивались старыми новостями, выпивали, официантка безвольно висела на стойке бара. Н стал раскидывать, как правильнее устроиться и… неожиданно уловил боковым зрением нечто странное, гипнотическое, сразу приковавшее его внимание. Есть такое слово – грация – его значение расплывчато, так как движущаяся линия вообще непостижима логикой определений, и, тем не менее, оно живёт по-своему – неброско, спрятавшись от сутолоки в междометиях и многоточиях души. За дальним столиком, совершенно отдельно и незаметно, сидела, развернувшись к шевелящемуся морю, женщина с махоньким маячком сигареты. Н видел только линию – она, некапризно изгибаясь, текла от короткой стрижки по шее, лаконизму спины, делала поворот вправо, потом налево, резко опять вправо и, едва – едва касаясь краешка стула, растворялась в густом сумраке земли… Лица женщины он не видел, но открытая умная линия жёстко предопределяла невозможность разочарования. Официантка заметила Н, услужливо дёрнулась к нему, но он остановил её жестом: мол, пока ничего не надо… и продолжал наслаждаться тёмным силуэтом, очерченным остывающим, но ещё различимым в деталях морем… Вспыхнуло с десяток матовых шариков под солнцезащитными грибками – это в кафе включили освещение. Женщина мягко оглянулась – глаза их встретились, как в кино, и Н, не понимая себя, сделал несколько путанных, ватных шагов вперёд. Её глаза не испугались, не засмеялись, не оттолкнули, но – словно цветок в тихом ожидании – укрылись. Она была опытна, чиста, умна, элегантна, хрупка, страшна цельностью…

– Простите ради бога, вы не разрешите на секунду зажигалку? – Н виновато помялся. – Свою где-то потерял…

– Пожалуйста… – Женщина, «как бы» не глядя, протянула ему прямоугольник судьбы.

Он дрожащими руками прикурил.

– Спасибо! – Положив «повод» на стол, он продолжал тенью торчать рядом… «Как глупо, – мелькнуло в голове, – пошло, банально, тысячекратно повторимо: разрешите зажигалку, разрешите познакомиться, разрешите, разрешите…»

И тут Н внезапно озарился, вытолкнув из себя короткий вздох:

– Какой сегодня закат великолепный!

Женщина взглянула на него, улыбнувшись только губами:

– Возможно, даже слишком красивый.

– А разве к природе приложимо слово «слишком»?

– Иногда да…

– Извините, я, наверное, вам помешал?

Она только пожала плечами.

В этот момент Н чем-то звериным, почувствовав в её неустойчивости предложение, сглотнул:

– Вы не против, если я присяду?

– Присаживайтесь, но я уже собиралась уходить… – Н стал на глазах сдуваться. – Впрочем, можно ещё чуть задержаться. – Воспрял! – Вечер действительно великолепен, да и спешить особо незачем…

«Ух, – прошелестела душа Н, – сердце едва не остановилось».

– Вы здесь на отдыхе?

– Да, а вы?

– Планирую отдохнуть… Даже точнее сказать, – планировал, но образовались кое-какие дела. Вы давно на курорте?

– Вторую неделю.

– И как?

– Ничего – что ожидала, то и получила.

– А где отдыхаете?

– Так, небольшой корпоративный пансионат, вполне терпимый. Я в нём уже не первый раз.

– Не скучно?

– Скука – это и есть отдых.

– Наверное… Только у меня с ней проблемы – ищу, рыщу, да не разыщу. Простите, а что это за напиток у вас в бокале?

– Какое-то местное вино. Ничего – сносное.

В этот момент – надо сказать, вовремя – подошла официантка:

– Добрый вечер! Что желаете: поужинать, десерт, фрукты, мороженое, напитки – пожалуйста, меню!

Н вопросительно взглянул на даму…

– Нет, нет, спасибо, мне ничего не надо. Разве что чашечку кофе, можно без сахара.

– Тогда два кофе без сахара, – Н тряхнул головой, – небольшую шоколадку и рюмку хорошего коньяка…

– Одну минуту. – Официантка, понимающе поджав губы, удалилась.

– Вы тоже предпочитаете кофе без сахара?

– Это скорее нехитрая уловка получить нечто приличное.

– Не знала…

– На периферии неплохо срабатывает – обязательно отнесутся как к тонкачу и откровенно не облапошат.

– Понятно, вы случайно не из столицы?

– Скрывать не стану – оттуда, а вы?

– Мы с вами земляки, – она вздохнула незаметно, словно споткнувшись о домашний коврик…

Н обжился, перестал дрожать и разулыбался:

– А как вы угадали?

– Обыкновенно, почти навскидку – лоск ощущается, провинциалы ведь непритязательны.

– Значит, я провинциал, хотя и столичный. Вы ещё раз меня простите за вторжение – сам не ожидал от себя такой наглости. Вышел на набережную, а здесь что-то страшное творится: солнце, тучи, огонь – схватка стихий, краски, движение – голова кругом… Я ошалел, решил успокоить себя сигаретой – кинулся, а зажигалки нет – в парке на столике, наверное, оставил. Словом, вижу рядом кафе, зашёл – вот уж точно, что «на огонёк» – дальше вы…

– Я здесь не одна… – Она провела глазами пунктир.

– Не заметил, извините.

– Не извиняйтесь, всё вполне естественно, – она теребила пачку сигарет, оценивающе поглядывая на Н, выискивающего в море далёкие несуществующие паруса, – вполне…

«Постой! Я всё понял – ведь это она… Лица музы во сне я не помню, но глаза – невероятно! Что за день – сплошные сюрпризы – неужели моя интуиция вновь стала прицельной?! Охолонись, друже, не выдавай желаемое за действи… Да я палец могу себе откусить, если это не её глаза! Они меня вели, они спасли и… О-о-о, братец, не сойди с ума раньше времени, иначе…»

Официантка принесла заказанный комплект и, пожелав приятного вечера, исчезла в своих вечерних мыслях и делах. Н неуверенно поднял рюмку, как поднимают ссыпающийся одуванчик:

– Не знаю, что сказать… А-а-а! Наглеть, так наглеть – давайте выпьем за знакомство!

– Давайте – Л. – Она подняла свой остаток в качающемся бокале.

– Н… Спасибо родителям!

Они робким случайным прикосновением чокнулись и, краснея в себя, отхлебнули по капле теперь уже неизбежности. Повисла деятельная пауза из кофе, коротких взглядов, галантных прикуриваний, сосредоточенной разведки мысли, неясных, неслышных вздохов… Шла перегруппировка сил, окапывание на новых позициях, выработка стратегии и тактики, или, что вероятнее, настало время трогательного, тревожного бесчувствия. Генералы памяти монументально восседали у карты будущего, расставляя на ней флажки предупреждений и, покашливая, призывали войска к опытной непредсказуемости. Наступать может и женщина, и мужчина, но, если инициатива у неё, то она глупа и неперспективна. Мужчина, предоставляющий женщине выбор – тюфяк. Опасен и дееспособен – лишь агрессор, пусть внутренний, но только играющий в демократию снаружи. Не гнуть характером, а, уступая для отвода глаз в мелочах, овладеть главным – душой! страстью! доверием! – вот выбор профессионала. Если ты не профессионал, то ты и не мужик – сам решай, кто…

Н всё это знал, он знал также, что вот это, ещё десять минут назад неизвестное ему существо, или даже его воплощение, он не отпустит уже никуда – никогда! И, не зная себя до конца, о ней он знал всё – так, без подробностей личной жизни, гигиены, привычек, идей. Просто «он знал всё». А она знала его, знала хорошо, обречённо, по-женски чувственно, однако, «они давно не виделись», и она кое-что подзабыла. Тело и ум женщины в её возрасте набирает настоящую спелость, недоступную молодости. Молодость потлива, неустойчива, прыщава, возбудима и категорична. Страсть она понимает не как глубокий природный голос, а как экзальтированный фальцет – имитацию чужих ка’лек. Молодость хороша для скульптуры, для лепки иллюзий – идеала, но жить со вкусом человек начинает ближе к осени, когда срываются первые листочки грудных раздумий, а в кувшинах выигралось парчовое вино всепонимания…

– А вы где остановились? – Л ноготком сбросила пепел с сигареты.

– Попахивает чудачеством, но в частном секторе – нечто вроде «таковского» мини – отеля с отдельным выходом на волю. Собирался устроиться в знаменитый пансионат, что рядом с курортным парком, но от него остались лишь обглоданные воспоминания. Давно когда-то гостили в нём с отцом, мамой. Всё в прошлом…

– Да, я видела – там сейчас живописные руины, очень жаль. Вы надолго приехали?

– Недельки на две… точно не знаю. Можно хоть завтра домой.

– Отчего так – разочарованы?

– Нет, это скорее принцип жизни. – Н бросил в костёр пороху спонтанности – не пристало бойцу прятать лицо.

– А в чём сущность принципа?

– Быть выше внешних обстоятельств и не владеть чем-либо до внутренней зависимости.

– Звучит сильно, и как – получается?

– С переменным, успехом. Вы, если не секрет, чем в столице занимаетесь, то есть где работаете?

– Начинала в журналистике, сейчас работаю редактором в небольшом издательстве… У вас как будто зуб дёрнуло?

– Нет, ничего… Видите ли я тоже имел отношение к этому бизнесу – будете смеяться – был редактором, только художественным. Буквально несколько дней назад уволился.

Расстояние между противниками стало критическим.

– Так вы художник?!

– С глубоким, гордым прискорбием должен признаться.

– Почему с прискорбием?

– Художник по легенде, – Н нарочито втянул кофе с гущей, – неорганизован, эмоционален, самодостаточен до бедности – есть опасность сразу настроить против себя.

– У меня не столь обширный опыт знакомства с богемой, но мне кажется, что она неоднородна. А что за издательство?

– Теперь прискорбие стыдливое – «пи-эр».

– Ну да, шарашка известная – там всюду: над входом, в офисах, в буфете, на лестничных клетках и даже, извините, в туалетах, начертано одно слово «деньги», в смысле бабки.

– Это верно… – прочувствовано стравил дух Н, взывая тем самым не к жалости, а к деликатности не развивать тему. – Оттого и ушёл, что достало однообразие мотивов. А ваша перемена подвижности на усидчивость с чем связана?

– С тем же однообразием мотивов: журналистика всё больше желтеет, буквально до зелени, до «опубличенности», и дома приходилось долго мыло терзать, чтобы очистить руки от навязчивого стронция.

– Охо! Вам известны такие подробности цвета?

– Почему нет – рыская по юдоли в поисках жаренного, с чем только не столкнёшься…

Л крест на крест обхватила тонкими руками плечи и поёжилась.

– Прохладно становится…

Н резко отбил удар с прямодушием героя:

– Пойдёмте куда-нибудь в тёплое место и слегка поужинаем.

Выбор был ничтожен, и Л, вместо, вертящегося на языке однозначного «нет», опустив плечи, вытолкнула из себя вдохновляющее:

– Наверное, не стоит?..

Н, тряхнув головой, озорно подмигнул ей обоими глазами, прижимая лопатки к земле окончательно, и она чуть помедлив – возможно, понимая мизансцену на свой лад, – встала.

– Ну что ж, – вздох, – пойдёмте…

Они вместе направились к стойке, чтобы расплатиться. Спиной Л почувствовала беспощадный, бешеный взгляд Н, ощупывающий её, сработанную под заказ ценителя, хрупкую фигурку. Он же с трудом держал себя, чтобы тотчас не обвить её всю – здесь, здесь, здесь! И не с похотливой жадностью, а единственно – с целью удостовериться, что она не кукла, не мираж, что она живой человек, состоящий из ударов сердца, мечты, грусти, смеха, опьянения, восторга памяти и сна. Нет, душа это прекрасно! – если отзывчивая – прекрасно вдвойне, но человек живёт не душой, а только её помощью телу, быть может, тому, что сейчас впереди на расстоянии вытянутой руки… Н, галантно закрывая Л собой от официантки, расплатился, и они практически в ногу пошли вдоль по набережной, искать уютный альковчик.

Противник, отступая в темноте, порой не замечает, что оказался на краю пропасти, где у него есть варианты: либо немедленный плен, либо геройская гибель на дне. Впрочем, бывает и так: шеренга отступающих рассыпается в стороны, и вниз летит сам наступающий…

Опавшая фиолетовая тьма светилась влажной надеждой – ей можно было бросаться, обмениваться, полоскать рот и набирать полные лёгкие. Ничто бесценно тем, что оно в любую секунду может стать всем, и тут же рухнуть, придавив насмерть ажурной вещественностью. После недолгих поисков, углублённого самовсматривания, дежурных фраз о драматических и комических прелестях курорта, Н и Л набрели на приятное, скромное кафе с видом на угольное море. Они вошли в него уже, несомненно, парой, устроились у окна, за столиком, отгороженным от зала зеленью, похожей на искусственную, попросили бутылку вина, салаты – ого, столичные! – маслины, лимон, соки и антрекоты, обещанные быть постными. Н виновато прокашлялся:

– Хорошо здесь, правда?

– Неплохо… – отвечала Л, словно из паутины, – цены умеренные, чистенько, непрокурено, музыка приличная.

– Как вы одним словом оцениваете свою работу: яркая – серая, интересная – неинтересная?

– Однозначного ответа нет, но, без всякого сомнения, лучше, чем журналистика.

– Читать много приходится – что пишут?

– Всякое… Где много чувства – мало умения, только выучился писать – сразу тянет на тяжеловесные конструкции. Миры попадаются, но махонькие, величиной с горошину. Постмодернисты вороньём кружат – тот удивит, тот обгадит. А, вообще-то, признаюсь, я литературу не люблю, теперь не люблю – остыла.

– Отчего же с ней работаете?

– Предсказуемость – сестра безысходности – не преподавать же идти! И потом, «нелюбовь» профессионально полезна: помогает держать голову свежей, не поддаваться обманчивым порывам.

– А вдруг сквозь «не» что-нибудь даровитое пропустите – талант сопьётся, опошлится, увянет?

– В этом случае, чего такой талант стоит! Разве истерикой нужно отвечать на непонимание?.. Так называемые «истинные» везде и всюду декларируют, что пишут для себя, – ну не печатают! – сиди сам себя читай, что страшного? Раз ты истинный, то значит, самый – самый, стой на этом, иди до конца, совершенствуйся, и обязательно получишь терновый или л áвровый венец. Трудности роста отсекают случайных, неустойчивых, меркантильных. Без отбора мы бы утонули в макулатуре – лес жалко. Есть «сеть» – манифестируй сколько хочешь, ищи единоверцев, развивайся свободно, не создавая другим проблем.

– Категорично вы…

– Это профессиональное, а у художников разве по-другому?

– Да, похоже. Но «им», вероятно, не столько имя своё на обложке хочется увидеть, сколько иметь возможность совмещать приятное с полезным… – Н выразительно потёр пальцем о палец.

– Совершенно пустое дело для начинающих. Печатают сейчас много – помогают фонды, благотворители, государство, но ощутимый навар получают только единицы, как и во всём мире.

– А прилавки – куда не зайди – ломятся, неужели бизнес убыточен?

– Ремесленный труд всегда в фаворе, но это половодье состоит из учебников, руководств, мемуаров и прочего, что и книгой-то не назовёшь. Беллетристика, верно, в ходу, но в основном проекты, где писатель похож на тот пресловутый винтик, и за каждым известным именем – десятки «помощников». Жулья много: переводы районируют, ходы воруют, приёмы, стилистику. В общем, грязновато, и… заработно. Деньги и грязь ведь прочно взаимосвязаны, вы должны это знать. А сколько лет у вас, так сказать, отсидки?

– Два года – не срок, конечно.

– А что за проект конкретно – возможно, я знаю?

Н открыл было рот, чтобы соврать как-нибудь поизящнее, но поднесли винца, закуски и отвели беду. Он разлил, воодушевлённо глядя на жертву:

– Л, не сочтите за выспренний комплимент, но события этого дня, как и нескольких предыдущих, почти неотвратимо несли меня на набережную, к закату, а потом в кафе к столику, за которым сидели вы. Знаете, я никогда не тыкаю пальцем в небо, разыскивая причину и следствие, но сейчас не отвертишься – именно ему я обязан знакомству с вами. Предлагаю выпить ещё раз за это «небесное» знакомство, и надеюсь, что пока не слишком вас утомил?

– Напротив, – ответила Л, хитро улыбаясь, – вы любопытный…

Удар равновеликих бокалов оказался крепче первого, разведочного, и… – здесь по тексту следует назревший переход от лобовой – военной, к более мягкой, шахматной иносказательности – фигуры на доске смешались пешечными редутами. Однако тяжёлые фигуры стояли в прежнем спокойном величии, осматривая стремена.

Л отпила немного вина, поклевала салат и, извинившись, вышла. Н, тем временем, осушив бокал до дна, подлив себе ещё, азартно забрасывал измученный духом желудок кулинарной мелочёвкой. Л вернулась явно просветлённой, и не потому, что… а скорее от приятного свидания с ободрившим её зеркалом. Теперь Н понадобилось отметиться в «комнате смеха». После того – сего, без подробностей, он, упёршись руками в раковину, сошёлся с собой вплотную, то есть нос к носу, прикидывая:

«Десять к одному, что победа сегодня будет за мной… Самоуверенность? Нет, решимость! Что робеть – разве тебя плохо слепила природа, разве ты ей не помогал, разве под этим лбом смердит бурая кашица инстинктов, самодовольной серости, непереваренных желаний? Разве нет там добротного книгохранилища, личного совета министров, импозантного сумасшедшего домика, беспечных багряных лугов, неба, звёзд, водопадов радости и закатов светлой грусти? А руки! Они у тебя ведь золотые… А вот по груди бегает комок – это разве не сердце?! Мало горячее – сейчас раскалённое! Как те мои подземные моря… Иди и бери! Будь чист, благороден, великодушен, лги только в крайнем случае и только тактически, то есть пока. Мир, карандаш, задача, эстафета – забудь про это до времени. Наша первая ночь должна быть смелой… Нет, даже так: я должен быть смелым, тем более, что страх не оставляет мне шансов. Зазнайство – риск, неуверенность – провал, для высоты канатоходец слеп – иди! Ух ты, мо’рдо, бестия, негодяй… Мне можно, я её люблю. Как, уже?! Давно уже… А она хорошенькая наудачу, незаметная, с красивым характером – мы с ней совпадаем линией разрыва. Она тоже здесь стояла, смотрела на себя и «что-то там» думала… Интересно, а были ли её мысли столь прямолинейными как мои, или она планирует оттянуть триумф духа дня на два, на три? Помни, что каждый день, когда ты не был счастлив – вычеркнут из жизни. И торопись – торопись – торопись!»