Азбука Сотворения. Глава 3.

– Давайте сменим декорации! – Н с вызовом взглянул на Л – та испуганно вздрогнула – значит, рано ещё, надо «мягше». – Кофе закажем, чего-нибудь ещё…

Короткая рокировка.

– Чего-нибудь, чего?.. – к Л едва вернулось самообладание, но фраза со сменой декораций, уже сидела у неё в душе на крохотной табуреточке.

– Ну, так… лёгкий десерт. Не знаю, что у них там есть. Можно фрукты попросить, мороженое, кофе, соки, коньячку.

– Боюсь, что мне уже хватит.

– А мы совсем немного возьмём, – вполголоса успокоил даму подпольщик, – если вам коньяк не подходит, то можно взять мягонький ликёрчик. Одним словом, предлагаю сладкий стол организовать. Скромненький.

– Смотрите сами…

Н допил остаточек вина, потушил слабеющий окурок и, не найдя глазами официантку, сам пошёл к стойке договориться о сладких перспективах. Спустя пять минут посуда была убрана, и на столе появилось банановое желе в кокосовой стружке, кофе, сливочный ликёр и коньяк. Натюрморт выглядел настолько привлекательно, что сомнения Л относительно «уже хватит» отпали сами собой, а они вообще существовали? Женщина, порой, перечит мужчине во имя его же вдохновения «продолжать», с тем, чтобы он на нерве не заметил, что залез уже по шею в воду. Хорошо, теперь «после тебя» и «мне можно», как бы говорит она… Ответственность за шаг вперёд всегда лежит на мужчине, а на женщине – исключительно безответственность. Заметим: на хорошенькой, правильной женщине – плохие же ответственны до рвоты.

– Я предлагаю за тайну творчества выпить… – полушёпотом, сверкая глазками, предложила Л.

– А к чему конспирация?

– Так, тайна же…

– Хорошо, я согласен, – в тон даме прошептал Н.

Они чокнулись, выпили и налегли на десерт.

– Вкусно! – подвела итог Л.

– Да, очень вкусно. Только, Л, нет никакой нарочитой тайны творчества! То, что я назвал загадкой – атрибут самоопределения и установки. Придумал – через отточку – сделал, и нет ничего кроме. Фантазии насчёт «тайны» – это уловки комментаторов, которые не могут, но хотят, и нечистоплотных творцов, накручивающих себе цену. Если фокусник начинает объяснять «как», а не творить чудо, то он становится антиволшебником, ренегатом, размахивающим руками, в которых ничего нет. Толкование и критика смешны корыстной попыткой повесить на вешалку с камзолом творца свой куцый, преподавательский пиджачишко. С исчезновением «загадки желания» искусство становится абсурдным… Толковать – значит, толкаться в узком месте, тогда как честнее искать «своё», но как на это решиться человеку со слабым зрением? Понятно, что игра в поддавки позволяет зрителю или читателю активно включиться в допонимание, но ведь это уже совсем иные задачи, явно не творческие. Пропагандирует тот, кто верит, что он уже состоялся, и у него, соответственно, появилось время для поучений. Растущий творец ни в каких таинствах не участвует – он нервно и неоднозначно воспринимает мир во всём его многообразии и создаёт некий ответ на мучающие его подозрения. Ну, а те, кто привык питаться крошками под столом порыва, затевают расчётливую игру – бизнес, либо начинают культурную возню вокруг банального мотивом творческого поступка. То есть они рекламные агенты с приставкой «контр» или «про», а фактически, спекулянты.

– Ваша злость на критику подброшена, наверное, личной обидой?

– Совсем наоборот – они меня хвалили, простите за нескромность, а наиболее чувствительные удары я получал, во времена участия в выставках, как раз от мэтров – коллег. Их тоже можно было понять: потолочная конкуренция, претензии на вечность… Поэтому старческим злословием они пытались сберечь свои лавры от молодёжи, жаждущей растащить их на манифестные борщи.

– А сейчас вы живописью занимаетесь?

– Вот именно «сейчас» – нет, хотя как сказать… Пока работал в издательстве, было не до палитры. Так, потихоньку скирдовал идеи. Я снимаю квартирку – она крохотная – если в ней развести краски, растворители, то сразу посинеешь. Но вопрос решён: сейчас поветрие на мансардные «переделки» – я влез в тему и где-то через месяц переезжаю в собственную мастерскую. Тут тебе и работа, и кухня, и дом родной с тёплыми удобствами. Общей площади – сто с лишним квадратов – не тесно, ни широко, а так, впору. По сути, остались кое-какие хвосты, мелочи…

– А мне казалось, что нетерпение толкает художника работать везде, где придётся?

– Когда-то так и было: смердишь пиненом на лоджии, картины, словно бельё, висят за окном – сохнут, близкие сочувственно костерят, а ты им: дайте «мине» свободу самовыражения, о дайте, дайте! Нет, сейчас я дозрел до обстоятельности. Если нет мастерской – нет и художника, его мира, а есть только «условия для работы». Я когда-то снимал мастерскую у одного спившегося корифея – знаю что это за штука… Сидишь в ней, будто в капсуле космического корабля, и облетаешь наш шарик в поисках себя – здорово! Приглашаю вас на новоселье.

– Спасибо, но ведь это не скоро?

– Что такое месяц, когда прождал годы – ничего не значащий пустяк – приходите!

– Да, да, приду… Поздно уже.

– Жаль, что здесь никто не танцует – я бы осмелился пригласить вас на вальс – расставание…

– А вы умеете танцевать?

– Как-то могу… не наступать на ноги.

– Я не люблю танцевать «так», хотя иногда тянет просто побеситься под музыку.

– Признаюсь, что «толкаться» я тоже не люблю, но вот с вами точно «станцевал» бы с наслаждением…

Отвечать Л было нечем. Вот двое: они едва знакомы тысячелетия – это ранимая прочность яичной скорлупы, они нужны друг другу, но ещё не знают «зачем?», они готовы идти вместе – знать бы ещё «куда?», они даже не знают про себя – «они ли это?!»… В кафе ворвалась кампания гламурных подростков – стало весело, шумно, откровенно. Двое, вдруг, оказались лишними, будто звёзды днём.

Л бережно убрала портрет в сумочку, Н любезно расплатился, и парочка тихо нырнула в зябкие объятия морского бриза. Некоторое время они брели поодаль, но в тёмном пятне уснувшего фонаря, Л, качнув хмельной головкой, споткнулась – Н галантно предложил ей локоть. И хотя далее по набережной иллюминации хватало, они шли также критически рядом, едва обмениваясь импульсами тепла.

– Меня, наверное, в пансионате потеряли…

– Кто потерял?

– Да никто. Подруга – мы с ней вместе живём в двухместном номере.

– А почему в кафе вы оказались одна?

– А-а-а!.. – Язвительное «си-диез». – Она буквально вчера нашла себе развлечение – какого-то респектабельного старикана из наших отдыхающих. Пусть попробует, вдруг что-то и выйдет. У неё судьба такая, что я рядом с её проблемами – счастливая овечка.

Вести дальше подобные скользкие разговоры «за жизнь» становилось небезопасно, и Н ловко пустился в саркастический анализ дорожных впечатлений, заправляя блюдо притчеобразными анекдотами снов и песенными подливками, торжествующей над всем природы.

Странная штука время: сначала оно вязкое, словно замёрзший мёд, а потом вдруг начинает бежать стремительным горячим сиропом, не давая ни на мгновенье обернуться, ибо, когда голова станет на место, то времени уже не будет… Незаметно они оказались у железнодорожного вокзала. Площадь перед ним опустела, но ещё продолжала шевелиться. Часы показывали половину двенадцатого – нужно было принимать решение… Партия перешла в эндшпиль: между королём и королевой стоял только конь чёрных, то есть агрессора. Ясное дело, что белым можно было тянуть волынку, надеясь на благотворительную ничью, но неизбежность мата чугунной гирей нависла над доской, а раздумья неизбежно вели к цейтноту. Поспешай, значит, не торопясь…

– Куда вам ехать? – Через вздох пошёл в последнюю атаку, играющий в несчастного, Н.

– Туда… – Л неопределённо махнула рукой на светящийся изгиб горы напротив. – Нужно, наверное, взять такси? Я не знаю на чём ещё сейчас туда можно добраться?

– А моё жилище вон там под телебашней. Вы позвоните подруге – дескать, уже выезжаю, скоро буду.

– Я свою трубку в номере оставила – она, вроде бы, не нужна была.

– Тем более! Вы же её не предупредили, что задержитесь – она уже беспокоится, наверное… Возьмите! – Н реанимировал свой телефон и протянул его Л.

– Звонить напрямую – просто набрать?

– Да, конечно.

Н отошёл в сторонку, чтобы не мешать судьбоносному разговору. На любой случай развития событий у него имелся план действий – мужчины меня поймут, а женщинам и знать ничего не надо! – но светящееся предчувствие диктовало ему с атеистических небес самый простой ход, не оставляющий шансов глупой случайности.

Л, закончив разговор, с какой-то хилой рассеянностью подошла к Н.

– Что с вами?! – Он, прыгая внутри себя от радости, тем не менее, участливым бесом заглянул её в глаза. – Что-то не так?..

– Всё так. Никто меня особо не терял, и даже наоборот попросили ещё чуть задержаться – балдеют, наверное… Вот коза! Может быть, пойти куда-нибудь в кафе, посидеть с часик, а?

Она ещё что-то смущённо щебетала, но Н с каменным лицом пропускал мимо ушей её слова, слова, слова… и они падали за его спиной маленькими райскими яблочками. Молчание Н запутало Л окончательно – точка опоры под ней сокращалась, и ему оставалось только вовремя дунуть. Вдруг она, теряясь, выдохнула весь воздух, весь до капли – что-то там «п о д у м а т ь»… и он актёрски бесстрастно , то есть по-отечески, назидательно отчеканил:

– А что тут думать?! Надо просто ехать ко мне, и подруге будет удобнее – не сидеть же ей на иголках! Перезвоните – пусть спокойно решает свою судьбу.

Л, сжавшись, заметалась одними глазами, но нашлась только воскликнуть, шёпотом крикнуть: «Как же так!..»

Н взял её руками за локти, сделал полшага вперёд и почти в упор, со светлым, ясным взором палача изрёк:

– Так будет правильнее всего… – Мат!

Она умоляюще взглянула на него, потупилась, как бы даже освобождаясь, отступила на несколько миллиметров назад, и, начав фразу гневным отказом, плавно закончила её разрешительным бесчувствием. Звучало это примерно так: «Нет, нет… что вы! разве я? лучше… впрочем, дайте телефон!». Пока Л говорила, Н метнулся к ближайшим круглосуточным теремам взять немного снеди и винца. Когда он через мгновения стоял перед судьбой – она ещё с отрешённой болью смотрела на трубку…

– Что сказала подруга?

– Обрадовалась.

– Я сейчас!

Вскоре, перед хрупкой сосулькой вмёрзшей в полированный лёд тротуара Л, взбрыкивало капотом небесное такси. Они сели на заднее сиденье вместе, чтобы углублённо молчать… Эпизод спас от трагизма служитель ветрил – он сыпал анекдотами, дорожным вздором, вообще не вдаваясь в подробности тишины за спиной. Путь к вратам рая уложился в одно прохладное дуновение ветра… Н рассчитался, обменялся с таксистом ободряющими пожеланиями и, дождавшись его отъезда, почти хрипя, проглотил: «Сюда»… Они вошли в калитку, Н взял Л за влажную руку и осторожно повёл вниз. Из хозяйских окон лился цитрусовый свет, чувствовалась какая-то возня за занавеской, но это было уже неважно. Н открыл входную дверь, пропустил вперёд Л, включил глуховатую лампоч-ку, автоматически щёлкнул замком. В комнате пахло стоялым теплом, покоем и безличным уютом. Л подошла к окну, в котором зияла всё та же зовущая пустота. Н поставил пакет с провизией на пол, приблизился к ней сзади, мягко обняв за плечи. Она чуть передёрнулась, сбрасывая предательское оцепенение:

– Что я делаю?! Как ты посмел затащить меня сюда! Как я смогла согласиться!.. – Л неподдельно колотило. – Что ты теперь обо мне думаешь? Беда, беда, беда…

Н плавно повернул её к себе и коротко поцеловал в губы – она сникла, поплыла, перестала дрожать, суетиться, положила свою сверхценную головку ему на плечо.

– Я не мог тебя отпустить. Я боялся, что если мы с тобой сегодня не перейдём «на ты», то произойдёт что-то страшное, непоправимое, что тебя у меня украдут, опутают, уведут… После ужина я шёл с тобой по набережной, смотрел на встречных и думал: ну и дураки же вы все! Вы не видите, какое сокровище рядом со мной… Я думал – дураки, и радовался, что они слепы, а я прозрел.

– Что там у тебя в сумке?

– Вино и кое-что из съестного.

– Дай мне вина! – Она села на кровать.

Н послушно и чётко исполнил распоряжение, убрал верхний свет в пользу робкой настольной лампы, сел рядом с Л. Она стукнула своим стаканом о его:

– Ты красиво говорил… Ты негодяй, ты с самого начала всё знал! – Л выпила вино до дна.

– Да, но разве ты категорически против?

– Теперь, нет, но у меня ничего подобного и близко не было в голове! Первый вечер, несколько часов знакомства, выспренней лапши на ушах – я здесь… Нет, нет, ты негодяй, а я распоследняя дура.

– Да, я негодяй, а ты не дура… – Н в глоток убрал яд.

– Дай сигарету!

Она закурила, он – понятное дело – тоже.

– Ты – почему один?

– Была семья – развёлся, оставил им квартиру, два года живу сам… Я уже говорил.

– Дети есть?

– Сын. Тринадцать лет.

– Тебе сколько?

– Тридцать семь.

– Я старше тебя на год.

– А ты… замужем?

– Была.

– Кто он?

– Интеллектуал – алкоголик, красив, обеспечен, самодовольная скучная тряпка, когда-то любила…

– Дети?

– Дочь, уже замужем.

– Как?!

– Я ранняя птаха, она – тоже… прошлой осенью выскочила. Он парень неиспорченный, свой крохотный компьютерный бизнес, живут отдельно, помощи не просят. У меня двухкомнатная квартира. Большая – бывший муж наградил при разводе, а сам нашёл себе нечто равновеликое: оперная дива из второго состава. Теперь медленно и красиво тонут в болоте сибаритства. Уже забыто.

– Прости меня, если можешь… – Он поцеловал её в плечо.

– За что?!

– За беспрецедентную наглость. Со мной такое впервые.

– Ой, ли! Теперь я понимаю, как расчётливо ты действовал – возвышенные гиперболы, обаяние ума, рисунок…

– Только из лучших побуждений – ты мне приснилась.

– Художественные враки.

– Клянусь вселенной!

– И что я делала у тебя в голове?

– Была музой, остановила от неминуемой гибели, как-нибудь потом расскажу – мне кажется, это интересно.

– Два раза ты ловко выкручивался насчёт проекта – теперь не виляй!

– Не буду, – Н шмыгнул носом, – ну, тот самый, что уже больше года на верхушках рейтингов, с ведьмами…

– Ах, вот как!.. Да ты, действительно, негодяй. Влепить бы тебе пощёчину от всех женщин! Впрочем, и поделом им… И как же ты после подобных опытов на нас смотришь?

– Вот теперь, с нежностью.

– Не ври!

– Не вру. Это был всего лишь бизнес. Почти ничего личного. Хотя, так любой разбойник может про себя сказать…

– Ты, как я понимаю, не бедствуешь – ведь у вас там заработки весьма приличные? Я где-то околицей слышала.

– Всё съела мастерская. Правда, кое-что осталось на первое время…

– Налей ещё вина!

– Может быть, довольно?

– Налей! Ты мне тоже сразу понравился, но если бы я была хоть чуточку попроницательнее!

– А зачем?

– Чтобы не попасться на фактически пустой крючок в первый же вечер. Не к лицу это достаточно опытной женщине.

– За этот сказочный вечер, за то, что ты рядом! Предупреждаю сразу: я тебя никому не отдам, я жадный, беспощадный, хитрый, я в отношении тебя – законченный эгоист. Теперь ты – только моя!

– Опасный вы народ, художники!

– Нет, только я.

– Смотри, не обмани. – Л махом опрокинула вино. – Себя не обмани…

– Это невозможно.

– Почему?

– Потому, что я ещё и гений. – Н так же лихо опустошил стакан.

– Ты бессовестный, распоясавшийся лгун и зазнайка!

– А ты уже пьяная…

– Немного, для храбрости. Что остаётся делать облепленной хитрой лестью с ног до головы, будто гипсом, женщине?

– Остаётся жить. Срастись со мной и жить.

– У меня ничего нет…

– А что тебе нужно?

– Не знаю… зубную щётку, полотенце, халат.

Н услужливо вскочил.

– Полотенце – вот, пожалуйста! Оно просторное и халат, я думаю, тебе не нужен. А это зубной эликсир – рот только пополощи, и блеск!

– Куда идти?

– Пойдем! Смотри, здесь туалет, душ хитрый – пять минут вода бежит горячая, а потом только холодная, и вновь надо долго ждать, чтобы пошла горячая. Словом, аттракцион для энергичных ребят.

– Ничего, мне хватит.

– Я тебя люблю…

– Как, уже?! Ну что за враль несчастный…

– Нет, я счастливый! И не враль, а вра-а-а-ль… – Н пропел концовку.

– Ладно… – Л, чуть качнувшись, шагнула в душ, – иди, не мешай.

Н, удерживая тепло, закрыл дверь в комнату, приготовил постель. Конечно, ему было хорошо знакомо чувство первой близости, и он не ждал, что Л станет ломаться, играть в недотрогу. Но, тем не менее, даже ощутимый налёт алкоголя, не мог подавить в нём нетерпение страха перед последним шагом к окончательному проекту мечты, и вообще страха перед этой действительно корыстно обманутой чистой женщиной.

Надо, надо лгать во имя любви! Тем более, что любовь является сущностной ложью, то есть навязчивой иллюзией. Но это та самая ложь, что как ни одно слово на свете похоже на, кристаллом горящую внутри себя, правду – правду пылающего нескончаемые мгновения чувства. Обман любви – в самообмане и отсутствии необходимости врать другому. Поэтому любят для того, чтобы вообще не лгать, но один-таки раз соврать допустимо, и потом уже не врать совсем.

Вернулась, обёрнутая полотенцем, скрипящая чистотой Л с аккуратно сложенными вещами в руках:

– Тебе выходить нужно?

– Да.

– А полотенце?

– Ложись. Ещё есть.

– Отвернись…

– Зачем?!

– Иначе ты не уйдёшь.

– Ты права… – Он уставился в угол.

Л легла, бросив полотенце поверх вещей на стул.

– Потом приберу. Иди, я тебя жду.

Н стал на колени возле кровати, отогнул краешек одеяла и поцеловал её ароматное, горящее плечо.

– Иди! – Она уже как будто не была пьяна, и глаза подёрнулись невольной влагой.

– Иду!

Н стремительно полетел в душ, выигрывая секунды для счастья… Когда он вернулся, лампа уже не горела, но в комнате было довольно светло от заглядывающего в окно уличного фонаря. Он лёг рядом с Л.