Колодец

 

 

 

Никогда не забыть первую встречу с ним.

Вот так чудо! Словно в сказке, посреди степи вырос перед нею колодец.

Старый, деревянный, с воротом и с ведерком, стоящим на краю.

Она обошла его кругом, потрогала теплое старое дерево, долго смотрела на далекую темную воду и даже неуверенно аукнула, послушала, как эхо многократно отразилось от стенок и воды.

Чуть вдали виднелись крыши двух домов. Фермеры?

Чуть прихрамывая, она пошла по тропинке к домикам. Они порядком обветшали, но уверенно занимали пространство, обнесенное деревянными одинаковыми заборами.

Во дворе ближайшего гуляли несколько кур и уток, на калитке сидел и важно умывался рыжий кот. А стоило тронуть калитку рукой, как от крыльца к ней лениво потрусил большой черный пес. Остановился, басовито гавкнул и остался стоять, рассматривая нежданную гостью.

Алекс робко окликнула хозяина.

– Эй, есть кто дома? Здесь кто-нибудь живет?

Пес отозвался лаем на ее голос, и вернулся к дому, словно бы зовя хозяина.

Через пару минут дверь скрипнула, во двор вышел старик, прикрывая глаза от солнца сложенной ковшиком ладонью.

– Заходи, девонька, не бойся. Шарик никого из гостей ни разу не куснул. А что лает – так это он для порядку. Ему положено.

Алекс секунду помедлила. Меньше всего она собиралась в гости, но раз уж так случилось, почему бы не зайти на пять минут, попросить колодезной воды напиться? Когда еще такое будет? Сколько возможностей у нее осталось?

Отвлечься от поставленного врачами диагноза не получалось никогда. Он словно бумеранг возвращался к ней со случайными словами, вопросами и даже взглядами чужих людей.

– Вы тут живете, дедушка?

– Да уж почитай, что целый век тут прожил. А ты кто будешь? Чтой-то я тебя не помню. Не из нашенских, никак?

– Я из города приехала две недели назад. Пошла вот погулять, и набрела на колодец, а потом тропинка вывела к Вашему дому. Этот колодец настоящий?

– А как же! Самый что ни на есть настоящий. Воду из него каждый день пьем. Может, и ты выпьешь? Печет вон как! К вечеру гроза будет.

Алекс посмотрела на лазурное небо, по которому тяжело брели крупные облака.

– Да не похоже на дождь.

– Ты на небо-то не смотри. Мои кости все про дождь знают!

Алекс вошла за стариком в сенцы и приняла от него эмалированную кружку с водой.

– Дедушка, а как же Вы так далеко от станицы живете?

– Раньше здесь хутор поболе был. Сейчас вот мы с соседом вдвоем остались. Да оно и к лучшему. Тихо тут, спокойно, машины не ездят.

– А продукты где покупаете? И если заболеете – Вы же тут совсем один!

– У меня почитай что каждый день гости. Сегодня вот ты зашла. Вчера Микола был с дочкой. А ты ноги-то с непривычки стерла? Надо бы травки приложить, да попарить. Глядишь, завтра снова бегать будешь.

– Да я никаких травок не знаю, дедушка. Нас этому в городе не учат.

– Оставайся до утра, коли никто искать тебя не будет. И грозу переждешь, и ноги полечим.

– А Вы умеете?

Старик хитро прищурился.

– Я-то нет. А вот природа – она все может. От разных недугов люди исцеляются. Правда, не все умеют с природой договариваться. Так уж тут я могу помочь.

У Алекс забилось сердце.

– Так Вы знахарь?

– Да по всякому называют. По мне – так лишь бы польза людям была. Мне уж девятый десяток пошел, пора о людях подумать, не только о себе, грешном.

– А от чего Вы лечите?

– От обид, от грехов, от страхов и прочих немочей.

– А от настоящих болезней не лечите? – взметнувшаяся было надежда тут же угасла. С ее диагнозом никакой знахарь не поможет.

– Эх, девонька, откуда у человека все боли да болезни берутся, как не от страхов, да обиды на род людской? Человек – дитя Божие. Ты вот как думаешь, у Бога голова часто болит?

Алекс рассмеялась от неожиданного вопроса. В таком ракурсе она никогда о Боге не думала. Да и вообще, по правде сказать, о Вечном задумывалась редко. Красивая успешная молодая женщина – мысли ее были заняты мужчинами, путешествиями, карьерой и сиюминутными удовольствиями. О Боге думать было некогда и незачем. До тех пор, пока не поставили ей диагноз лейкемии.

– Что задумалась? – голос старика встряхнул ее. – Пойдем вот лучше по воду. Да и оставайся до завтра. Мне, старику, не скучно будет, а тебе ноги полечим.

– Пойдемте, дедушка.

Старик подхватил небольшое жестяное ведерко и пошел вперед, по дороге погладив по лбу большого пса.

Алекс разочарованно оглянулась – почему-то ей казалось, что если есть колодец, то должны быть коромысло и что-то такое особенное, древнее. А тут – простое ведро и седой старик, бодро семенящий впереди нее.

– Давайте я Вам помогу.

– А может и поможешь. Сила у меня в руках уже не та стала. Трудно ворот крутить. А помощников тут рядом нет.

– А еду Вы сами себе готовите?

– А чего ее готовить-то? Я один живу, да и возраст уже такой – мне много не надо. Это по молодости разносолов хотелось, а теперь как птица – что Бог пошлет, того и довольно.

Дошли до колодца, и Алекс впервые в жизни вытащила ведро колодезной воды. Не удержалась – отпила прямо из ведра. Вода оказалась ледяная, прозрачная и невероятно вкусная. Такой воды она в жизни не пробовала.

– Как водица? Студеная?

– Да, зубы сводит, – Алекс рассмеялась. – А как Вас зовут, дедушка? Я и не спросила сразу.

– Михалычем люди кличут. А тебя как звать, девонька?

– Алекс.

– Это чтой-то на нерусский манер. Ты сама-то из каких будешь?

– Александра меня зовут, русская я, просто привыкла, что все так ко мне обращаются, и представляться тоже так стала.

– А-а, ну так я тебя Саней звать буду. Вон, гляди, и Шарик за нами увязался. Тоже видать, водицы хочет. Жарко перед грозой-то. Парит.

Шарик улегся на тропинке, вывалив розовый язык.

Алекс помогла донести воду до дома и внезапно решила остаться.

Позвонила Надежде Федоровне. Та поохала над стертыми ногами и подтвердила, что Михалыч – известный на весь край целитель. Так что ноги ему точно доверить можно.

Вот так и осталась на хуторе. Да не на один день, а на целую неделю. Еду им привозил Серега, племянник Надежды Федоровны. И гости, приходящие к Михалычу не один раз на дню, расплачивались с ним в основном продуктами своих хозяйств.

– Дедушка, а что ж Вы денег за помощь не берете? – спросила его на второй день Алекс.

– А зачем они мне? Похоронить – на то у меня сбережений хватит. Что поесть и надеть – все есть. А боле и не надобно.

– Но Вы спасаете людей от таких проблем! Почти что жизнь спасаете!

– Так ведь не корысти ради. На то мне и сила Богом дана, чтобы ее на людей растрачивать. А ежели я ее на зарабатывание денег тратить буду – тут и отнимет ее Господь. Не всякий может деньгами заплатить. А и ему здоровым быть хочется. Не мое это дело разделять людей на достойных и недостойных. Раз привел Господь ко мне за помощью – значит, так тому и быть.

Алекс поняла, что не стоит предлагать старику оплату за свое проживание. Обидится. То, что от сердца делается – стоит больше денег.

Они много говорили, старик умел и выслушать, и развернуть ее мысли, и задать неожиданный вопрос.

Говорят, что хорошие собеседники – хорошие слушатели. Так вот Михалыч был идеальным собеседником. Как-то само собой получилось, что она рассказала о своей беде. И расплакалась. Не удержалась.

– А лейкемия-то, Саня, это что такое?

– Это рак крови, дедушка.

– Кровь, значится, дурная становится?

– Вроде того. Вот Вы говорите, что все болезни от страха и злобы происходят. Тогда почему со мной такое приключилось? Я всегда старалась быть справедливой и честной с другими. Много добилась в жизни своим трудом. По двенадцать часов в день работала. За несколько лет ни разу в отпуске не была. И в результате всех моих стараний – два месяца жизни. Все, что мне осталось. Зачем тогда я выкладывалась каждый день? Зачем надрывалась на работе? Все впустую, получается, – она помолчала, сдерживая рыдания. – И счастливой я побыть не успела. Даже замуж не вышла. Все некогда было с мужчинами встречаться. Думала, вот стану независимой, тогда – семья. И дети чтобы обеспеченные росли. Чтобы мной гордились. Все зря, все напрасно. Смотрю на свою жизнь – словно и не было меня вовсе…

Михалыч смотрел на нее без сочувствия, без жалости. Спокойно, с пониманием смотрел. Словно не разделял их целый век разного жизненного опыта и приоритетов. Словно мог он увидеть ее затаенные мысли и желания.

Видимо, поэтому и хотелось выговориться рядом с ним, рассказать такое, в чем даже себе не всегда признавалась.

Он не торопил ее и не возражал. Не приводил никаких аргументов. Просто внимательно молчал. И Алекс словно освобождалась от чего-то вязкого и темного, заполняющего внутреннюю пустоту.

В этом его заинтересованном молчании она неожиданно для себя самой становилась легкой и какой-то прозрачно-золотой.

Выслушав ее спутанную сбивчивую речь, Михалыч неловко покашлял. Сказал неожиданное.

– Ты вот что, девонька, послушай меня, старого. Сама вот говоришь – работала много, а счастлива не была. Для того, чтобы радость в каждом дне видеть – не обязательно работать из последних сил. Хотя и так, конечно, приходится. Всякие ситуации в жизни бывают. Но забывать о душе своей, о Боге, в самой тяжелой работе не след. Ты просто свою радость миру отдавай. Тогда любое дело смыслом наполнится. И ценность для тебя обретет. А боле и не нужно от тебя ничего. Ведь радость-то, она какая? Она в каждом мгновении заключена. Только надо уметь увидеть ее.

Алекс шмыгнула носом, притихнув рядом с ним.

– Я вот на фронте когда был. Всю войну прошел, в артиллерии служил, чего только не повидал. И людей на части разрывало, и калечило. Иногда смотришь и думаешь: «Лучше бы его сразу насмерть, родимого, чтоб не мучился так!» А ведь и там радость была. Хотя на первый взгляд, в аду краше. Бывалоче, не знаешь, доживешь ли до утра, а посмотришь на небо ночью – там звезды. Такие яркие над головой сияют. И радостно на душе становится. Или после боя, грязный весь, измотанный, кровища из тебя хлещет, а благодарность Богу воздаешь – жить остался и не калека. Радость – она всегда от Бога. И всегда в малом таится. Вот оно как.

Михалыч замолчал, глядя на небо, потом задумчиво повторил.

– Вот оно как….

Алекс перестала всхлипывать. Даже стыдно как-то стало. Он так спокойно вспоминал годы войны, и в сравнении с этим ее сытая неудовлетворенность жизнью показалась смешной и недостойной. Она замолчала, глядя в небо.

Все те же звезды, на которые смотрели умиравшие на полях сражений, светили сейчас над ее головой.

Михалыч вытянул ногу, помассировал колено. Видно было, что тяжело ему сидеть на ступеньках крыльца.

– Ты вот что еще. Гляжу я на тебя, ты радости-то все какие-то большие ищешь. А они маленькие в жизни. Каждый день рядом с нами. Глянешь, после грозы радуга на небе – и сердцу радостно. Птичка утром поет под окном – тоже радость. Кошка пришла, мурлычет, бархатной лапкой тебя трогает – разве же не рад ей? Вся жизнь вокруг – радость. Да только мы ее не всегда замечать умеем. От того и все беды людские. Не можем мы в ладу с собой и с миром жить. Все добра от добра ищем.

Михалыч завздыхал, почесал пса за ухом. Тот развалился у ног, лениво помахивая хвостом.

– Дедушка, а как же в болезни – разве может человек радоваться?

– Так если он радость в себе холить будет, к нему никакая болезнь не пристанет. Счастливый человек все может. Что ему хвороба какая-то!

– Бывает же так, что хорошие люди тоже тяжело болеют или даже умирают? Отчего это?

– Все мы под Богом ходим. Видно, надо им через это пройти. А зачем – только их сердцу ведомо. Может, чтобы себя нашли скорее, посылает им Бог испытание. У всякого человека по-разному. Ты вот сама как про себя думаешь?

– Не знаю. Я не думала об этом. Смирилась просто, что скоро умру, и все.

– Ну, коли смирилась, так и умрешь. Нет ничего важнее твоего решения.

– Дедушка, ты так говоришь, как будто можно что-то изменить. Лучшие врачи мне подтвердили диагноз. Нельзя мою болезнь вылечить.

– Ты себе больше верь, чем врачам. Ежели поймешь, чего от тебя Бог хочет, посылая такое испытание, может, и закончится оно. А?

Он посмотрел на Алекс. Где-то вскрикнула птица, и пес тут же насторожился, приподняв уши. Полежал несколько минут и сосредоточенно затрусил куда-то. Алекс проводила его взглядом.

– Знаешь, дедушка, мне ведь недолго жить осталось. И ничего мне не изменить. Разве что на душе полегче станет. Я потому сюда и приехала. Тошно мне смотреть на людей. Каждый раз вижу их и думаю, что меня уже скоро не будет, а они останутся. И ничего в их жизни не изменится. Как будто и не было меня.

Михалыч покряхтел, поудобнее пристраивая ногу.

– Это ты зря, девонька. Каждый человек свой след оставляет. Даже если мы, грешные, и не может его рассмотреть, мир его видит. Для Бога каждый человек важен. А то, что смерть скоро придет, так ты не зови ее, коли пожить еще хочешь. Ты сама свою жизнь должна определять. Бог тебе ее отдал, тебе и решать, сколько жить и как жить.

– У тебя все просто, дедушка. В жизни так не бывает. Болезнь никуда ведь не денется. Она меня и доконает. Может, в этом и есть Божий замысел, как ты говоришь.

– Ты и спроси у Бога, в чем его замысел. Какого дела в мире он от тебя ждал. Станешь на свой путь, и болезни пропадут.

– Как его спросишь-то? Он же Бог… С людьми не разговаривает…

– А ты попробуй, – Михалыч с трудом поднялся, вздохнул. – Ладно, пойду я в дом, девонька, прилягу. Кости мои разнылись. Возраст уже тело терзает. Но ничего, немного осталось пути моего. А там и на покой пора. Зажился я на этом свете. Пора молодым дорогу давать.

Он погладил ее по голове и тяжело побрел в сени. Днем Михалыч выглядел бодрым, гораздо моложе своих лет, но вечера давались ему тяжело. Возраст брал свое, хоть и бодрился он перед людьми.