Свидетель перемен

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за апрель 2024:

 

На чтение потребуется 55 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

В совхозной конторе мало что изменилось, хотя, оглядевшись, я заметил, что вымпел с профилем Ильича исчез. Не было и плаката, призывающего выполнить Продовольственную программу. На стене висел глянцевый календарь с фотографией какого-то, явно западного, рок-певца. А на столе секретарши стояла массивная электрическая пишмашинка – прогресс не обошёл стороной контору совхоза «Первомайский». Секретарша была мне не знакома.

Стараясь держаться уверенно, я представился сотрудником Агрохимслужбы, показал паспорт (благо, всегда ношу его с собой, даже в поле), рассказал про программу почвенно-агрохимического обследования… Но командировочных документов у меня, разумеется, не было, и секретарша равнодушно сообщила, что директора нет и сегодня уже не будет, позвонить ему нельзя, и помочь она мне ничем не может. Надежда переночевать в общаге погасла. Возвращая мне документ, секретарша сказала:

– Мужчина, у вас паспорт просрочен. Фотографию заменить пора.

На трассе было пусто, ветер нёс колючий шар перекати-поля по асфальту с выбоинами. Через час томительного ожидания подошёл дневной автобус – все тот же пазик, только ещё более выцветший и обшарпанный. Когда я протянул водителю купюру, тот хмыкнул и сунул мне её обратно:

– Ты в своём уме, парень? От дореформенных денег решил избавиться? Я тебе что тут, лох ушастый, что ли? Давай-ка, выметайся…

Посидев на скамейке в тени бетонного козырька павильона остановки и выкурив сигарету (в мятой красной пачке «Примы» ещё оставалось штук пять), я подбил баланс: ни документы, ни деньги мои в этом новом прекрасном мире не были более действительными. Знакомых у меня в совхозе, судя по всему, уже не осталось. Я поднялся и, щурясь на солнце, пошёл по дороге по направлению к районному центру Воробьёвка. Там автовокзал, там железная дорога, там биение жизни и цивилизация. Разберёмся…

Через час утомительного пути я увидел длинную фуру, съехавшую на обочину. Она стояла покосившись – определённо, колеса были пробиты. Рядом стоял микроавтобус, похожий на маршрутное такси, но марка машины была мне не знакома. На радиаторной решётке поблёскивала металлом запылённая буква «W». Два парня перетаскивали картонные ящики из фуры в машину. Когда я проходил мимо, меня окликнули:

– Эй, друг, поди сюда.

Я подошёл.

– Заработать не хочешь? Надо всю партию вывезти отсюда до темноты. Рейса три-четыре в Воробьёвку сделаем, и готово. Десять косарей даю, лады?

Я не знал, что такое «косари», но догадался, что речь идёт о деньгах, а они в любом количестве были мне просто необходимы.

– Лады, – ответил я, – и до Воробьёвки подбросите, ага?

– Говно вопрос, – широко улыбнулся парень и протянул мне руку: – Я Саня, а вон Жорик.

Я представился. Напарник Сани, стоявший в кузове фуры, махнул мне рукой.

– Давай, Вован, становись третьим – сейчас мы их по цепочке быстро перекидаем…

 

 

*   *   *

 

Груз, который мы с Саней и Жориком спасали в тот день, оказался бутылками с шампанским. Пока мы ездили туда-сюда, я узнал от разговорчивого Сани, обладателя потрясающей фамилии Налётов, что офис его фирмы, на самом деле, расположен в Городе, как и несколько торговых точек, а Воробьёвка это так, перевалочный пункт, там у него склад арендованный, а все дела он делает на городском Центральном рынке, и если мне конкретно некуда деваться, то рабочие руки ему всегда нужны, и переночевать недельку найдётся где, говно вопрос, а насчёт бабла договоримся – на него, Саню, никто из парней не жалуется, он платит по-честному, никого из своих не кидает…

Разговаривая с Саней, я быстро понял, что язык моей страны сильно изменился за промелькнувшее незаметно для меня время. Впрочем, чаще всего догадаться о смысле незнакомых или странно употребляемых слов можно было по контексту. О себе и своей ситуации я, разумеется, рассказал туманно, но Саня, внимательно взглянув на меня несколько раз, лишних вопросов задавать не стал – видимо, в его среде нежелание откровенничать воспринималось как должное. Каким-то образом решив вопрос с застрявшей под Большим Быком фурой, Саня скомандовал Жорику рулить в город. Часа через три, поздним вечером, машина остановилась на задах Центрального рынка. Мы вошли через служебный вход. Сторож – молодой парень в чёрном комбинезоне и с резиновой дубинкой на поясе – хмуро глянул на Саню и отвёл глаза, что, по-видимому, означало: «Проходи…». В тёмных обшарпанных коридорах пахло сыростью и кислятиной. В подвале Саня открыл своим ключом массивную железную дверь, зажёг тусклую лампочку под потолком. Просторное низкое помещение заполняли такие же картонные ящики, какие мы грузили весь сегодняшний день. В углу лежала стопка обрезных досок. Саня достал откуда-то свёрток, бросил его на доски.

– Спальник тебе, – объяснил он, – тут и ложись. Толчок в конце коридора, там же и душ, если надо. Вода горячая бывает… Вот ключ, закройся изнутри, а то мало ли… И это, свет не гаси. А то крысы набегут.

 

 

*   *   *

 

Вот уже третью неделю я живу и работаю на Центральном городском рынке. Работа у меня несложная: разгружать доставленный товар, иногда подвозить на тележке ящики в оба саниных киоска, относить пустые упаковки на помойку… Преимущество такой деятельности в том, что она совершенно не занимает голову, и ничто не мешает мне думать. А думать мне есть о чём.

В первую ночь в подвале рынка я заснул, едва коснувшись головой своего нового деревянного лежбища. Доски были свежие, от них пахло лесом, и это было на удивление приятно. Утром, умывшись холодной водой и позавтракав пирожками в соседнем киоске, я впрягся в работу под саниным руководством, решив какое-то время просто впитывать знания о новом мире, в котором я оказался. Впрочем, мир этот не был таким уж новым. Город был мне более чем знаком – именно здесь я жил, именно отсюда я и уехал в ту злополучную командировку в Большой Бык. Центральный рынок я тоже знал хорошо – несмотря на высокие цены, мы покупали иногда здесь мясо, а по осени обязательно брали несколько мешков картошки на всю зиму. Рынок моей прошлой жизни – это скользкие каменные прилавки, душистые горы фруктов, неприветливые кавказские лица под козырьками неизменных кепок, грязный белый халат рубщика в мясном отделе, аристократический ряд с букетами цветов, где цены были вообще запредельные…

 

 

Сегодняшний же рынок стал совсем другим. И дело было не только в том, что теперь я видел его как бы изнутри, с другой стороны прилавка. Покупатели быстро слились для меня в безликую массу, стали чем-то вроде элемента пейзажа, а из пёстрой неразберихи выступили отдельные киоски со своей сложной внутренней жизнью, подсобные помещения, конторы на втором этаже (теперь их называли на английский манер – «офисы»)… Просто рынок перестал быть только лишь торговой площадкой. Рынок стал самой жизнью Города.

Размеры его значительно выросли. Кроме торговых рядов под крышей, площадь перед рынком и переулок за ним были плотно заставлены киосками – «комками». Я не сразу понял, что название происходит от словосочетания «коммерческий киоск». Рядом тянулись прилавки под навесами, которые раньше оживали только осенью, когда перекупщики скупали оптом товар у колхозников и продавали его горожанам, создавая иллюзию изобилия. Теперь же каждый квадратный сантиметр площади рынка использовался под бурную торговлю.

Продавались: верхняя одежда, нижнее бельё, обувь, спиртное – вина, водки, виски и коньяки, и даже сам по себе спирт со странным названием «Рояль» (то есть, конечно, не рояль, а «Royal» – «королевский», что было ещё более странно), сигареты, сигареты, и снова сигареты, жевательные резинки, презервативы, шоколадные батончики, разноцветные сладкие напитки наподобие ситро или «Байкала» в странных пластиковых бутылках по полтора и даже два литра, консервы, ювелирные украшения, часы (импортные, электронные, в пластиковых корпусах), слесарные и столярные инструменты, духи, помада, тушь для ресниц, пылесосы, телевизоры, великое множество косметических кремов, магнитофонные записи, хлеб, стиральные машины, газеты – просто так и с фотографиями голых женщин (иногда такие картинки целомудренно прикрывались кусочками бумаги), книги.

За невидимой границей торговых рядов, в окружающих рынок переулках, с утра и до позднего вечера стояли люди, торговавшие с рук – иногда в прямом смысле, прижимая свой товар к груди, но чаще с картонных и деревянных ящиков, стоявших прямо на грязном асфальте. Продавали всё то же самое, чем торговал рынок, но иногда предлагали что-то домашнее, съедобное, или же просто какие-то личные вещи: часы, предметы одежды, фарфоровые статуэтки, вазочки… И, если от самого рынка веяло изобилием и чем-то загадочно-заграничным, от этих рядов несло нищетой и безнадёжностью.

Рассматривая вблизи отдельные стекляшки этого калейдоскопа, я понимал, что с моей страной произошло что-то странное и страшное. Моё время было временем смутного ожидания перемен, о них уже начали говорить вслух на самом верху, но то, что окружало меня сегодня, было просто невероятно. Осторожно разговаривая с мужиками, работающими в Саниной фирме, а главное – читая непроданные за день газеты с лотка соседей, я уловил главные, как говорят в геодезии, «реперные точки» новой действительности. Я не тратил времени на выяснение, как это всё случилось – сейчас это было неважно. Мне нужно было знать не «как», а «что». Если коротко, выяснилось следующее.

Страны под названием «СССР» более не существовало, вокруг нас расстилалась Российская Федерация. Впрочем, это само по себе мало что меняло. Главное было в другом: принципиально изменились законы новой России. Торговля была разрешена почти абсолютно: торговать могли все, всегда и почти везде (помните этих несчастных, продающих личные вещи в переулках?). Наступили те самые «свобода» и «демократия», о которых юноши и девушки моего поколения слышали сквозь вой глушилок по «голосам» с Запада: в газетах писали что угодно, власть можно было ругать последними словами, разрешено было печатать любые книги (вообще-то я читал довольно много, но, к примеру, про Булгакова, Бродского или Аксёнова знал лишь, что этих авторов печатают только за рубежом, и за наличие такой книги дома можно поиметь серьёзные неприятности, а теперь их сочинения лежали на всех рыночных развалах), можно было иметь, продавать и покупать иностранную валюту (в первые дни я не понимал, зачем это нужно). Потом я стал видеть и то, о чём в газетах не писали прямым текстом. Судя по всему, экономика страны если и не рухнула, то переживала тяжелейший кризис. «Косарь», с которого началось моё знакомство с Саней, оказался «тысячей» рублей, которые теперь в просторечии звались «деревянными» – по сравнению с американским долларом и различными европейскими валютами, которые считались деньгами настоящими, изготовленными, очевидно, из чего-то более ценного. Счёт шёл на десятки тысяч и даже миллионы рублей. Еда стоила тысячи, спиртное – десятки тысяч, бытовая техника – сотни. Достойной зарплатой служащего считался минимум миллион рублей в месяц. Коммерсанты же, коллеги Сани Налётова, оперировали в своих разговорах ещё большими цифрами: вслед за «лимоном» (понятно без объяснений) шёл «апельсин» – миллиард. Но, вообще говоря, все предпочитали доллары: «баксы», или «зелёные». Я, наконец-то, понял, что такое инфляция (что мне в своё время не удалось на лекциях по политэкономии) – это когда ценники в комке меняются чуть ли не каждую неделю в сторону увеличения, а твоя зарплата стоит на месте (тут стало ясно, почему выгодно покупать доллары: со временем их можно было продать за большее количество рублей и так хотя бы немного обмануть рост цен). Но самым поразительным оказалось даже не это.

Я всегда интересовался историей, несмотря на свою сугубо естественно-научную специальность, читал книги по теме и, в общем-то, понимал, что Союз – это страна с довольно жёсткой, скажем так, дисциплиной. Не имело большого смысла рассуждать, хорошо это или плохо – это был факт, данность, в этом приходилось жить, что я и делал. Теперь вокруг была свобода, и я спросил себя – а как всё это регулируется? Всё вот это вот бурное цветение и разнотравье? Ответ на свой вопрос я получил довольно быстро.

 

 

Я уже неплохо ориентировался на рынке, более-менее знал в лицо тех, кто работал рядом с киосками Налётова, и, располагая временем для наблюдения, стал замечать, что, кроме продавцов и поставщиков товаров, вокруг рыночных точек крутятся ещё какие-то люди, чьи функции были для меня поначалу загадочны. Молодые, крепкие парни спортивного вида, группками по трое-четверо, постоянно прохаживались по рынку. Они ничего не покупали и, тем более, не продавали – внимательно смотрели по сторонам, перекидывались фразами с торговцами за лотками, заглядывали в окошки «комков». Позже я стал замечать, что в конце дня из каждого киоска им протягивают небольшой пакет, завёрнутый в газету. Я уже было собрался при случае спросить у Сани, кто это (нужно было как-то так сформулировать вопрос, чтобы Саня не догадался о моём полном непонимании реальности, иначе я бы выглядел подозрительно), но всё разъяснилось само собой.

В один из дней я нагружал свою тележку ящиками в нашем складском помещении, когда в дверь вошли двое: короткие стрижки, чёрные кожаные куртки, свободные спортивные штаны, белые кроссовки. Тот, что повыше, держал руки немного врастопырку, как будто ему мешали перекачанные трицепсы (возможно, так оно и было). Второй был поменьше, пощуплее, руки в карманах, смотрел прямо и жёстко.

– Слышь, пацан, – обратился он ко мне, немного растягивая гласные, – ты на кого работаешь?

– Налётов Александр, ИП, – я уже знал, как отвечать на такой вопрос правильно, по-современному: Саня официально назывался «индивидуальный предприниматель», а по-простому, хотя и уважительно – торгаш, или коммерс.

– Крыша у вас кто? – спросил невысокий.

– Чего? – удивлённо спросил я, и парни переглянулись. Потом они повертели головами, осмотрели склад, и здоровяк сказал:

– Значит, так: под нами ходить будете. Скажи своему Налётову – ему Коля Рамонский стрелку забивает, завтра с утра, вот здесь. Понял?

Честно сказать, я ничего не понял, но, на моё счастье, на склад вошёл Жорик. Он услышал последнюю фразу и, в отличие от меня, знал, как правильно реагировать. Подойдя к нам, он сказал:

– Здорово, пацаны! Если что, мы под Серёгой Машметом ходим…

Визитёры снова переглянулись, на их мрачных лицах проступило разочарование. Невысокий сказал:

– Серёгу Машмета мы уважаем. Раз это его земля – тогда базара нет. Пока, мужики…

Они повернулись и вышли. Жорик хмуро смотрел им вслед.

– «Мужики»… Сами вы это слово… – тихонько сказал он.

– А что такого? – спросил я. Для меня обращение «мужик» было чем-то уважительно-дружеским, типа: «товарищ-мужчина, а все же заманчива доля твоя» …

Жорик посмотрел на меня с укоризной:

– Братан, ну ты как вчера родился…

Так и есть, подумал я, а Жорик продолжал:

– Ты порядочных арестантов не вздумай «мужиками» называть. Мужик на зоне – это скотинка серая, рабочая. Выше козлов и петухов, конечно, но всё равно… А нормальные пацаны не мужики, они воры.

Я стал кое-что понимать.

– Они зеки, что ли?

– Эти-то? Да какие они зеки, так, косят под блатных… Спортсмены, пехота. От кого они приходили?

– Коля какой-то… Рамонский.

– А, есть такой, говорят – крутой чел. Значит, и он от рынка откусить собрался…

Я спросил осторожно:

– А Машмет – наша «крыша», да?

– Да, если кто спросит – так и говори. Зря, что ли, Саня ему процент отстёгивает…

Дальнейшие наблюдения за окружающей действительностью подтвердили худшие мои подозрения: основной властью на улицах города стали те, кого в мои времена называли хулиганами или даже уголовниками, а теперь – реанимированным из времён чуть ли не Гражданской войны словом «бандиты», причём произносилось оно с нотками страха и уважения. Пропаганда спорта как здорового образа жизни в советское (то есть моё) время дала, как оказалось, дикий и странный результат: в смутные времена хорошо подготовленные спортсмены вышли на улицы и стали бандитами. Кроме мускулов, у них было и оружие: формально оно было по-прежнему запрещено, а практически ходило достаточно свободно. Вокруг то и дело шептались о выяснениях отношений между бандами – «стрелками», которые нередко кончались пальбой, а в газетах я читал о совершенно гангстерских, будто в каком-нибудь Чикаго, заказных убийствах политиков и крупных коммерсантов.

Поначалу я был ошарашен этим открытием, а потом вдруг вспомнил сюжеты из истории Киевской Руси, и меня будто осенило: ну да, конечно, это же оно и есть… Сколько раз я читал про храбрых князей и их верные дружины, про войны с врагами (ну и с соседними князьями, понятное дело). Про то, как собирали с крестьян дань – почему-то особенно выпукло запомнились слова: «холст, масло, яйца»… А теперь я видел всё это своими глазами: князья приезжали на блестящих чёрных машинах, их коротко стриженные дружинники (будущие дворяне, аристократы) били морды непонятливым торгашам (а иногда устраивали и гораздо худшие экзекуции), а потом собирали с крестьян… то есть, с коммерсантов – холст, масло и яйца. Вернее, пачки купюр, завёрнутые в газету…

Я стал задумываться, как быть дальше. Конечно, я не знал ещё слишком многого, но того, что я успел узнать, мне хватило, чтобы прийти к очень простому выводу: в этом мире я жить не хочу. Я продолжал существовать в качестве подсобной силы на рынке, в подвешенном полулегальном состоянии, которое, впрочем, никого не интересовало: милиция появлялась среди наших киосков нечасто, и я уже знал, что она тоже получает свою долю и потому не проявляет излишнего рвения. Пойти домой, к родителям не выглядело для меня хорошим вариантом: во-первых, их могло уже не быть в живых, и об этом даже думать не хотелось. Во-вторых, в их реальности я пропал много лет назад, и заявиться сейчас… это было бы слишком сильное впечатление для всех. Я понимал, что должен был сделать какой-то шаг, но не видел, куда. Пока не настал тот самый день – мой последний день на Центральном рынке.

 

 

*   *   *

 

Я катил свою тележку, доверху заставленную картонными ящиками, и все внимание моё было сосредоточено на том, как бы так объехать двумя небольшими колёсами многочисленные выбоины в асфальте. Поэтому я и не заметил этого хмыря – хорошо одетого, в новой кожаной куртке – и почти что врезался в него. Он отскочил в сторону, выматерился. Я поднял на него глаза, подыскивая правильные слова и тон: интеллигентские извинения не годились, нельзя было выглядеть виноватым или, как теперь говорили, потерпевшим, но и материться в ответ было рискованно – хмырь мог оказаться в авторитете, а эта публика была особенно обидчивой, и я мог огрести неприятностей «по самое не могу». Но когда я увидел его, а он меня – мы оба замерли. Передо мной стоял Сан Саныч.

Было видно, что он узнал меня сразу, у него даже рот приоткрылся. Неудивительно – я вряд ли сильно изменился за прошедший месяц, разве что отощал немного на подножном рыночном корме да от физической работы. А вот Саныч стал совсем другим. То есть ему по-прежнему было лет сорок, и были у него всё те же рыжеватые волосы, брови и ресницы, отчего лицо казалось бесцветным. Но он заметно поправился – из распахнутой куртки торчало круглое брюшко, лицо стало широким, наметился второй подбородок. И смотрел Саныч не хмуро, устало и исподлобья, как тогда, в Быке, а прямо, уверенно, даже нагло. И одет он был, как сейчас говорили, круто. Правда, узнав меня, он явно растерялся, даже головой помотал.

– Володька? – наконец выговорил он.

– Сан Саныч? – так же осторожно спросил я, потому что всё-таки ещё не верил – ну не могло этого быть, просто не могло.

– Вовка, бляха-муха, живой! – завопил Саныч и полез обниматься…

Через полчаса мы уже сидели в павильоне шашлычной Ашота. Я забросил коробки в киоск и сказал, что пойду обедать – никто не возражал, меня уже знали и держали, как говорится, на свободном выпасе. Саныч тем временем заказал роскошный, по моим нищенским понятиям, стол: мясо, зелень, спиртное… Шашлычная считалась на рынке заведением приличным и дорогим, хотя на вид была примерно такой, как совхозная столовая в недоброй памяти Большом Быке – кафельный пол, шаткие столики, покрытые клеёнкой, стулья с визгливыми металлическими ножками. Но здесь закусывали и выпивали серьёзные люди, и говорили они о делах серьёзных, поэтому на мою невзрачную рабочую одежду поглядывали с подозрением.

Саныч же явно чувствовал себя как рыба в воде. Он тут же опрокинул рюмку водки «Распутин» (на этикетке подмигивала голограмма святого старца), хрустнул огурчиком и спросил:

– Вовка, ты как сюда попал?

– Как-как… так же, как и вы…

– Да перестань ты «выкать», не при старом режиме… Давно?

– С месяц, а… ты? – непривычно запнулся я.

– Я уже четвёртый год здесь, – с гордостью сказал Саныч, жуя шашлык. Мясо было и вправду вкусное, давно я такого не ел… чёрт, а ведь не сходится по датам. Я пропал десять лет назад, Саныч – года через полтора после меня… Видимо, время и пространство выкидывали какие-то фокусы, понять которые мне, с моими скромными знаниями в области теоретической физики (а правильнее сказать – с никакими знаниями), было невозможно. Ладно, суть не в этом.

– Чем занимаешься? – спросил Саныч.

– У Налётова работаю… навроде грузчика.

– Налётов… Не знаю такого. Ты – грузчиком? Ты же умный парень, Вовка, ты что! Ты что, ещё не понял, где оказался?

– Боюсь, начинаю понимать…

– Давай, хряпни, чего сидишь как неродной!

Я отказался – не люблю пить в непонятной ситуации.

– Ну, как знаешь… А я вот злоупотреблю, за встречу! – Саныч опрокинул ещё одну, раскраснелся: – Ничего ты, Вовка, не понимаешь, – и он понизил голос, даже придвинулся ко мне поближе через стол.

– Здесь теперь можно всё, – выговорил он, – сечёшь? Всё! Никаких запретов! Кем хочешь – тем и станешь! Вот я, например – кем я был, помнишь? Агрономом в засратом совхозе, горбатился за копейку, света белого не видел… А теперь? – он с гордостью показал рукой вокруг, как бы обозревая весь праздник жизни, вращавшийся вокруг нас. – Я теперь бизнесмен, Вова! Сам себе хозяин! Знаешь, на чём я поднялся?

– На чем? – Мне и вправду стало интересно, уж больно разительны были перемены, произошедшие с Санычем. Он даже говорить стал по-другому, и матерок частенько проскакивал в его напористой, уверенной речи – не водилось раньше такого за главным агрономом совхоза «Первомайский» …

Саныч достал из кармана красно-белую пачку с латинскими буквами, достал сигарету, протянул и мне. Мы закурили.

– Любовь мента! – разглядывая пачку, сказал Саныч.

Действительно, сигареты назывались «L&M».

– Умеют же люди делать хороший товар! Знаешь, я наши теперь вообще не курю, да их и не продают почти… Так вот, смотри: сельское хозяйство разваливается, да всё почти рушится, на самом деле. Раньше ведь как: совхозу или колхозу выделяют удобрения. Надо, не надо – получай. Получишь, свалишь кучей где-нибудь, когда накроешь брезентом, а когда и нет… Они лежат, дожди их размывают, вокруг все мёртвое от такой концентрации… А когда до них руки доходят – половина уже в негодность пришла. Или сразу, как есть, вгонят всё в почву – гори оно синим пламенем. Оно и горит, азот особенно, и урожай вместе с ним на корню… А теперь всё дорого стало, никому ничего забесплатно не дают. Заводы химические закрываются, какие живы – еле дышат, не знают, кому свою продукцию продать, чтоб живые деньги получить… Государству плевать – крутитесь как хотите. И тут, – Саныч плотоядно усмехнулся, – появляюсь я, весь в белом. Я-то знаю, что и на каком заводе можно достать, а главное – где, как и когда какие удобрения применять! Прихожу к председателю, или к фермеру – прикинь, теперь и фермеры появились, как на Диком Западе! – хохотнул он и продолжал: – Составляю ему план внесения удобрений, потом достаю эти самые удобрения – и дело в шляпе. Для хозяйства выходит не так уж и дорого. Если с умом применять, химия – это ж не навоз, сам знаешь, сколько её там надо… А эффект от правильного внесения – ого-го! Да и навоз тоже: организовал кое-где производство компоста, теперь ещё и этим торгую – в прямом смысле из говна бабло делаю! Понял, студент?

– Да-а… – ошарашено протянул я, – и всё-таки… как у тебя начать-то получилось? Без денег?

 

 

– Ха, – хмыкнул Саныч, – проще простого. Учись, студент, это делается так: для начала регистрируешь фирму, называешь её… ну хотя бы «Жопа в ящике» …

– Как?!

– Да как хочешь… Хоть «Кит», хоть «Кот»… главное, чтоб в реестре не было такого же названия. А потом берёшь под свой бизнес-план кредит… Да не в банке, кто там с тобой разговаривать поначалу станет. Это сейчас они у меня вот где! – он поднял вверх кулак, – а тогда… Короче, – он снова понизил голос, – всегда можно найти серьёзных людей, которые готовы вложить деньги в реальное дело. Деньги сейчас ходят вокруг косяками, как плотва – успевай собирать…

– Саныч, а «крыша» у тебя есть?

– А как же, – с довольной ухмылкой ответил он, – сейчас без «крыши» нельзя…

– Бандиты? – спросил я.

– Бери выше, – загадочно ответил Саныч, – моя «крыша» в областной администрации сидит. Поэтому я везде двери ногой и открываю… Ну что, понял, как жить надо?

Видимо, на моём лице не отражалось достаточно энтузиазма и понимания, потому что Саныч посмотрел на меня как-то укоризненно и сказал:

– М-да, я смотрю, ты всё ещё совок совком… Впрочем, ты ж только месяц как оттуда… да и пацан ты ещё совсем… ладно, давай так: беру тебя к себе на фирму. Ты парень добросовестный и с головой, это мне и надо.

Я задумался. Очевидно, это был шанс, потому что никакого лучшего варианта у меня в запасе не было. А с другой стороны… не так я представлял себе работу по своей специальности. Впрочем, грузчиком я себя тем более не видел, так что… Вдруг я понял, что именно меня пугало – та перемена, которая произошла с Санычем. Он не стал каким-то ужасным человеком – нет, этот новый Саныч-бизнесмен был даже где-то симпатичным. Просто он стал совсем другим, будто в знакомого мне главного агронома вселился инопланетянин… И я догадывался, что меня ждёт то же самое.

– Слушай, – спросил я, – а как же ты… семью оставил?

Саныч вдруг помрачнел.

– Бл*, не напоминай, а?.. Ну, а что я сделаю, что? Томку жалко, конечно, и пацанов тоже…

– Ты к ним не ездил… здесь? В смысле, сейчас?

Саныч помотал головой и выпил ещё, выдохнул шумно.

 

 

– Куда я поеду… Времени прошло хрен знает сколько… они уж похоронили меня давно… пацаны выросли, вряд ли меня и вспомнят… кому нужно это явление покойника? А с другой стороны… – он опять оживился, – Вовка, ты себе не представляешь, какие теперь девки! Фантастика! Дают вообще без вопросов, были б деньги! Сейчас женятся только лохи, сечёшь? Я, как только свой процент со сделки получаю – сразу выходной беру, и с ребятами в сауну, а там… Короче, нашим бывшим жёнам до таких – как до Луны… Ну так что, пойдёшь ко мне? По рукам?

– Дай подумать, Саныч, всё как-то так… вдруг. Понимаешь?

Саныч глядел на меня как на пугало огородное.

– Чего тут думать-то?.. Ладно. Смотри, вот такая тема: я с партнёрами начинаю большое дело в области – кстати, в своём бывшем хозяйстве, в Бычке… Арендуем земли на длительный срок, все равно они заброшенные стоят, и нарежем их под дачные участки. Дело верное, народ сейчас землю расхватывает, думают с огородов прокормиться… идиоты… н-да. Короче, я туда не поеду, сам понимаешь, почему… Напарник мой, Лопатин Леха, едет завтра утром. Вот тебе бы с ним и ехать – он тебе все покажет и расскажет, начнёте там вместе мутить, ясно? Держи, – и Саныч протянул мне белый твёрдый прямоугольник. Я уже знал, что солидные коммерсанты всегда имели при себе визитные карточки.

– Думай до вечера, как надумаешь – звони.

 

 

*   *   *

 

Когда стемнело, я вышел на воздух, просто чтобы не сидеть в душном своём подвале. Медленно ходил по улицам, прилегающим к рынку, иногда совал руку в карман, нащупывая там карточку Саныча. Я пытался думать, но думалось плохо, в голове было пусто. Конечно, надо соглашаться. Но, с другой стороны, потом-то что? Заработать денег и открыть свою фирму «Жопа в ящике»? Быть как Саныч? Ясное дело, это намного лучше, чем жить в подвале, носить драные штаны с чужой задницы и дешёвые китайские кроссовки, купленные с первой зарплаты (не в сапогах же кирзовых было мне ходить)… А какие ещё варианты предлагало мне новое время? В безликой толпе покупателей я легко опознавал тех, кем, скорее всего, я бы и стал, не шагни я в тот день в провал двери на хуторе Луговской: интеллигентов, итээровцев, героев прозы братьев Стругацких и песен Юрия Визбора, всех этих инженеров-альпинистов, не нашедших себя в новой бурной действительности. Очевидно, они остались на своих прежних рабочих местах – в институтах, универах и НИИ, в школах, конструкторских бюро, на умирающих заводах… Они были плохо и старомодно, хотя и аккуратно, одеты, их можно было отличить по ранней седине и потухшему взгляду. Они приходили на рынок купить еды или чего-нибудь особенного, к празднику, но были плохими покупателями: брали помалу, долго выбирали, сомневались, спрашивали без конца о цене… Продавцы их презирали и порой хамили им в лицо – те не скандалили и не жаловались, просто уходили, подавленные и растерянные. Вливаться в их ряды мне не хотелось тоже.

Я стоял около ночного «комка», прилепившегося к автобусной остановке, и курил, глядя, как дым уплывает из полосы яркого света в темноту. Я решил побаловать себя и купил, по примеру Саныча, пачку «L&M» – далеко не самые дорогие сигареты, но для меня и это была серьёзная трата.

Под крышей киоска висел динамик, и из него, совершенно неожиданная для наших рыночных окрестностей, лилась медленная музыка: саксофон плакал о чём-то несбывшемся, ушедшем… Листья липы под фонарём казались чёрными, они шелестели на ветру, как бы пропуская через себя ноты. Вдруг я увидел одинокую фигуру в тёмном открытом павильончике остановки, и она показалась мне знакомой. Ну да: кургузый пиджачок, нелепая фуражка…

– Петя? – с трудом выговорил я.

Он смотрел не на меня, а куда-то вдаль – так же, как и на той остановке в Быке, под жарким степным солнцем, ожидая появления автобуса в пыльной дали.

– Прошёл все-таки… – сказал он, – а зачем?

– Не знаю, – признался я, – а теперь-то что мне делать? Где же выход?

– Выход там же, где и вход, – ответил он, по-прежнему не глядя на меня, и вдруг я все понял. Леха Лопатин, земли совхоза «Первомайский», завтра… Блин, как я сразу-то не допёр! Я принялся вертеть головой в поисках телефона-автомата. Их осталось немного, и чаще всего они не работали, но здесь, неподалёку от остановки, висел один… точно, вон он. Я, забыв про Петю, уже было шагнул в сторону, но он заговорил снова, своим медленным надтреснутым голосом:

– Погодь… – и протянул мне что-то на раскрытой ладони. Я пригляделся – это был металлический кружочек, размером с монетку. Чёрт, ну конечно – здесь автоматы давно не принимали двушки, да они давно и вышли из оборота, двушки-то. Петя протягивал мне жетон, которого у меня, естественно, не было – кому звонить одинокому грузчику?

Я взял жетон, пробормотал «спасибо» и буквально побежал к телефону, услышав напоследок: «Предупреди их»… Да, да, это я и сам понял.

– Саныч? – сказал я в трубку. – Привет, это Володя. Я согласен. Куда завтра приходить?

 

 

*   *   *

 

Я сидел в кабине экскаватора, пристроившись на каком-то ящике. Водила медленно вёл тяжёлую машину по узкой грунтовой дороге. Справа была пустота – обочина кончалась обрывом в глубокий овраг. Для окрестностей Большого Быка это был нормальный рельеф, и водила привычно прислушивался, не слишком ли грохочет сзади зафиксированная «пальцем» стрела ковша: если бы «палец» выскочил, ковш могло повести в сторону, мы бы потеряли равновесие и рухнули в овраг. Но водила был, как говорится, хоть и пьян, но очень опытен, и мы добрались до места без приключений.

На месте нас уже ждал грузовик с инструментом и работягами, и запылённый чёрный джип Лёхи Лопатина, на котором мы с ним приехали в Бык рано утром. Лёха, высокий, тощий и жилистый, с длинными светлыми волосами, собранными сзади в хвостик, о чём-то азартно спорил с бригадиром. Водила остановил экскаватор, не глуша двигатель, я вылез из кабины и подошёл к Лехе.

– …на хер всё сносим, под ноль! – орал Лёха бригадиру, перекрикивая рокот двигателя. – По тридцатке каждому из твоих орлов, и тебе сто косарей, как договаривались!

 

 

Бригадир что-то отвечал ему, размахивая руками, но я уже не слушал их, а смотрел на покосившийся, съеденный временем домик под жалкими остатками крыши. Забора вокруг уже не было, не было и одичавших яблонь. Время не пощадило Луговской, но он ещё стоял, хотя оставалось ему уже недолго: именно его мы приехали сносить, чтобы на территории будущего садового товарищества не оставалось ничего лишнего. Старый мир пустили под нож нового времени, но у меня ещё оставался последний шанс. Я закинул за плечо тощий дешёвый рюкзак с иностранной надписью (там лежали мои кроссовки и ещё кое-что по мелочи, бедному было собраться – только подпоясаться) и пошёл к домику. Высокая трава пружинила под сапогами. Мне что-то кричал вслед Лёха, я обернулся и неопределённо помахал рукой – типа, все в порядке, я сейчас. Чёрный провал двери приближался, за ним, как и в прошлый раз, была пустота. Ладно, хуже не будет, подумал я и, не оглядываясь, сделал последний шаг.

 

 

*   *   *

 

Влажная луговая почва холодила мне спину, и я открыл глаза. Небо было глубоким и синим, надо мной шелестели листья одичавшей яблони. Я привстал и огляделся. Луговской выглядел гораздо лучше, чем мгновение назад… или не мгновение, а много лет назад? То есть, вперёд… Забор покосился, почти упал, но он был, и яблони стояли на своих местах. Я встал, огляделся и увидел Рыжа, который меланхолично жевал траву. Он поднял голову, тоже увидел меня и коротко ржанул. Я быстро пошёл к нему, поскальзываясь на траве, почти побежал, обнял его могучую шею, прижался к жёсткой чёрной гриве… Наверное, я плакал, а Рыж всхрапывал и всё тыкался мне в лицо своим мокрым носом. Потом я пришёл в себя, посмотрел на часы – они показывали без пятнадцати восемь, секундная стрелка ритмично подёргивалась, совершая свой бесконечный оборот. И только тогда я окончательно понял, что вернулся.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в апреле 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: