Нежить

Каким образом, человеку свойственно приспосабливаться к среде, которая решительно неприспособленна для него? Он не поглощает активно жизнь, а совершенно апатично напитывается нежитью, склизкой, влажной и холодной: человек – это житие фитиля в спиртовке с налитою в неё нежитью.

Это ли не диффузия душевного сознания, каким-то обрывками равномерно, медленно, согласно собственным законам распространяющаяся в пустом пространстве или в водном или в материальном фитиле… везде? Сначала нежить влечется потоками, следует едва уловимым течениям, блекнет, делается не такой насыщенной, какой она была изначально, представляя собою некую эссенцию. Со временем, напитываясь непонятно чем, она принимает равномерные формы и замирает в своей абсолютной неподвижности, превращаясь, как выразился Лосев, в “мраморное ничто”.

Но её хочется разбавить чем-нибудь или раздолбать ледорубом, желается вновь привести её в движение, мечтается оживить её изначальную спазматическую едкость. Болтыхая розовую жидкость в бутыли, разве можно сделать из неё [жидкости] жидкость цвета кумача. Ведь, молоко ставшее сметаной, не перестает быть белым. После несбывшихся мечтаний, пытаемся дать нежити того, что желаем давать сами, будто бы она наше домашнее животное, а она не берет, ей все равно, она безразлична к подачкам.

Усталость наваливается сверху, черные низко-ползущие тучи придавливают своею тяжестью, дышать становится тяжело, воздух, спертый до изнеможения, на вкус кажется металлическим, каким-то застарелым, ржавым, испорченным, как и люди.

Человек на вкус специфичен, будто бы армейский рассольник, терпеть который, можно лишь ненавидя.

Нежить гораздо умнее нас. Она, скорее всего, и думает вместо нас. Какие люди нам встречаются? Это, собственно, не наше дело, а дело нежити, нашей жалкой судьбы. Иногда, кажется, что встречающиеся все однотипны, все на одно потаенное лицо. Но вот из всего многообразия остается одно лицо. Человек говорит себе, он выбрал это другое лицо, он его избрал. На самом деле, нежить удалила всех остальных. Сумма удаленных других, равняется оставшейся единице, чему-то единому.

Единое, разве, может быть единственным? Может, только в умном разуме, где одно включает в себя всё, а всё имеет только то всё, которое касается одного.

Она написала в своем электронном дневнике: «Если ты склонен к добру, заведи себе дом. Как подобает госпожу его возлюби, чрево её насыщай, одевай её тело, кожу её умащай благовонным бальзамом, сердце её услаждай, поколе жив! Она превосходная пашня своего господина!», чтоб возбудить прошлое, которое мы помним как настоящее. Невозвратность прошлого губит все, чтоб мы когда-нибудь впоследствии вздумали получить. Неужели хочется обратимости и этой дурной повторяемости? Неужели желается вернуться, дабы не идти вперед? Неужели никто и никуда не идет? Иллюзия движения – вот что есть движение; иллюзорная активность под колпаком вечной пассивности, вечного стояния в очереди, которая зигзагами заворачивает за тысячью углами.