Второе необходимое качество переводчика

 

Имея в виду, что первое – это индивидуальность

 

На чтение потребуется 37 минут | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за март 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

А что, разве переводчику нужен свой стиль? Разве главное не адекватная передача стиля переводимого произведения? Ни в жизнь. Ещё раз вернёмся к принципиальному отличию перевода художественной литературы от профессионального перевода в других сферах деятельности. Язык распадается на – или содержит в себе – множество стилей: столько же, сколько существует практических сфер его действия. Стиль с чисто вещественной стороны – это набор словесных формул. Не годится в дружеской беседе прибегать к канцеляризмам – это отталкивает собеседника, как оскорбляет деловых партнёров, когда в официальных документах проскакивает разговорная речь.

 

Каждый язык вырабатывает для сфер своего применения свой набор подобных формул. Иногда их называют словесными штампами или клише. Переводчик же должен именно следовать этим формулам, то есть переводить словесные формулы одного языка в словесные формулы другого. Самодеятельность здесь недопустима. В науке и технике эта узда несколько послабее. Здесь как раз очень вредит современным переводчикам упорное следование укоренившимся словесным формулам: а они в научной русской литературе на сегодня чересчур официальны и закостенелы. Но это не касается понятий. Перевод понятий в технике и науке должен идти за устоявшимися образцами, а когда новые научные идеи вводятся в оборот, то перевод должен совершаться с оглядкой на существующие образцы. Интересная тема, но несколько выходящая за рамки данной статьи.

 

В художественной литературе всё наоборот, все не так. Если в научной и официальной сфере люди следуют за установившимися словесным формулами, и чем точнее, тем лучше, то в художественной эти формулы как раз и создаются. Поэтому переводчик деловой, в меньшей степени научной литературы ищет соответствия установившихся словесных формул одного языка языку другому, а переводчик художественной литературы создаёт новые словесные формулы в своём языке. Формулы чужого языка при этом для него служат чем угодно: может быть, моделью, а может быть, и трамплином – всё зависит от обстоятельств. Только не священным писанием, к которому нужно относиться бережно и трепетно.

 

Припомним Байрона. Среди его переводчиков на русский язык лучшим я бы назвал Пушкина. Известно, что Пушкин буквально тащился от Байрона. Знал его наизусть. Но непосредственных переводов у него кот наплакал. Его переводы – это его собственные стихи. Так, Байрон обрисовал идеал особой женской красоты: совершенной, царящей над миром, красоты, не подвластной земным чувствам, красоты как не той пресловутой сексуальности, а красоты, взывающей к поклонению.

 

Этот идеал у Байрона просвечивает во многих стихотворениях:

 

She walks in beauty, like the night Of cloudless climes and starry skies; And all that's best of dark and bright Meet in her aspect and her eyes: Thus mellowed to that tender light Which heaven to gaudy day denies

Она идёт в красоте, как ночь, когда погода ясная, а небо звёздное; И всё, что есть лучшего в тёмном и светлом, Корешуется при взгляде на неё и в её глаза. Умягчаясь до того неблескучего света, В котором небеса выдали отказ пошловатому дню

 

Или

 

Long may thy yet meridian lustre shine,

With all that Virtue asks of Homage thine:

The symmetry of youth – the grace of mien –

The eye that gladdens – and the brow serene

 

Мотив небесной красоты, вкарманенный в эти стихи, подчеркнул и усилил в своём переводе Блок:

 

Сияй же красотой в небесной выси синей,

Всей кротостью твоей и правильностью линий,

Гармонией души и прелестью светла,

И взором радостным, и ясностью чела

 

Но до Блока было ещё далеко, и Пушкин читал Байрона в подлиннике (кстати, странное это было восхищение: Пушкин так и не овладел английским произношением и целиком полагался только на смысл). И наш поэт усвоил байроновский идеал красоты, но выразил его ни в переводе какого-то конкретного произведения, а созданием своего собственного:

 

Всё в ней гармония, всё диво,

Всё выше мира и страстей;

Она покоится стыдливо

В красе торжественной своей;

 

...

 

[И] встретясь с ней, смущённый, ты

Вдруг остановишься невольно,

Благоговея богомольно

Перед святыней красоты.

 

Неизвестно, вдохновлялся ли, сочиняя свой опус, Пушкин Байроном непосредственно, но аналогичность этого поэтического образа у обоих поэтов несомненна.

 

И вообще, если рассмотреть всё творчество Пушкина, то это сплошные переводы, но не отдельных произведений и даже не отдельных поэтов, а разных авторов всех времён и народов, какие попали в его поле зрения (возможно, и китайских: даром, что ли, он приятельствовал с Бичуриным, написать только в этом ключе вот не успел). Идеи и мотивы которых переработаны воображением поэта, пропитались хорошенько соусом его собственного мозгового желудка и в таком виде поданы на стол любителю русской поэзии в лучшем виде.

 

Вот такова по большому счёту и должна быть работа переводчика, которого и переводчиком даже назвать как-то неловко. Работа поэта, который использует иноязычный текст для создания своего.

 

Ну чтобы уж совсем не зацикливаться на Пушкине, скажем, что всё-таки хорошие переводчики в русской литературе были. Были, если оценивать их по созданному ими, а не по принципу глупой адекватности: Лозинский, который дикаря Шекспира одел в изящные одежды французских галантников, Маршак, потного и неотёсанного Бернса сделавший картинным деревенским парнем, которого хоть на выставку тружеников сельского хозяйства посылай, только не заставляй работать в поле, Е. Витковский, который в своём переводе Вондела попытался соединить современный русский с меднокипящим (а больше всего мозги от такого стиха кипят) российским стихом XVIII века.

 

 

 

Купить в журнале за март 2015 (doc, pdf):