РеалIST

Гельфанд гордился своей плодотворностью, а еще тем, что беременность Надин не была заметна.

– Мы скоро уезжаем, – заявил он, открывая дверь. – Задолбала эта страна. Делать здесь нечего.

– А как же твой патриотизм? – уточняю.

– Я пытался его развить, но бесполезно, – признался Савка. – Никакой конвертации в деньги. Вообще-то, нет смысла их просить: их необходимо требовать. Проходи…

Надин хлопотала на кухне. В цветастом фартуке она была похожа на импортную матрешку. Мы расцеловались.

– Пельмени будешь? – спросила она.

– Только не картошку, – говорю. – Я от нее устал.

– Я Берту позову. Ничего?

– Конечно…

Надин с Савкой загадочно переглянулись, и мне стало неловко. Гельфанд потянулся за рюмками.

– Не увлекаться, – предупредила благоверная, и я понял, что Надин обрусела окончательно.

– Рассказывай! – Гельфанд нетерпеливо наполнил рюмки. – Давай по маленькой.

Мы выпили. Вкус пельменей показался мне божественным: настолько давно я не ел эту соевую гадость.

– А что рассказывать? – отвечаю. – Сожгли наш дом.
– Когда?!..

– Прямо сегодня и сожгли. Пришли мужики из Масловки, да и подпалили.

– Вот сволочи! – возмутился Савка. – И что теперь будет?

– Не знаю. Ада меня все равно уволила. Говорит, я какие-то рассказы про Шефа в Интернете разместил. Наверное, что-то перепутала. Я и не знал, что он такой популярный.

Гельфанд замолчал. Налил еще по одной. Хмуро двинул тост:

– За освоение Европы!

После второй мне полегчало. То, что еще минуту назад казалось катастрофой, утрачивало свое магическое значение.

Хлопнула дверь в коридоре. Надин воскликнула:

– А вот и наша соседка!

Берта выглядела слегка смущенной.

– Привет, – сказала она.

– Здравствуй. – Мне тоже было неловко. – Садись рядом.

Она кивнула. Гельфанд засуетился:

– Берточка, водочки?

– Нет, спасибо.

– Тогда мы с Женькой. – И снова наполнил рюмки.

Надин внимательно следила за его профессиональными движениями, но молчала. Савка хищно облизнулся и сообщил:

– Был у меня один знакомый. Ловил мальков, пытался разводить лягушек, чтобы наладить контакт с парижскими ресторанами. Ничего не получилось. Тогда он возненавидел Францию и возлюбил итальянскую пасту. Купил мешок вермишели и успокоился! Это я к тому, что настало время определиться! – торжественно заключил он, и молниеносно выпил. Пришлось присоединиться, хотя не стану скрывать – с удовольствием.

– Мы уезжать послезавтра, – буднично сказала Надин. – Уже и билеты купить. Надо заботиться о будущий ребенок.

– Шеф меня сегодня рассчитал, – добавил Савка. – Хотя и злой был. У него геморрой разыгрался так, что сесть не может. Не в прокурорском смысле, а в медицинском. Так что плевать мне теперь на погорельцев. – И пояснил: – Их сегодня деревенские сожгли. Не шоу, а казнь Джордано Бруно…

– Перестань, – одернула его Надин. – И закусывай. Женья, за что?..

– Просто так, – говорю. – Терпение у народа лопнуло. Понаехали, понимаешь…

– Сходи к Шефу, – посоветовал Гельфанд, – тебе все равно терять нечего. А так, может, и заплатит.

– Обязательно заплатит, – подтвердила Берта, – ты же его практически прославил! Твои рассказы в интернете пользуются успехом: почитай комментарии.

Я вздрогнул:

– Так это ты их выложила?

– Да. А что?..

Мне стало не по себе. С одной стороны – ерунда, записки офисного планктона, а с другой – обидел начальство.

– Ничего, – говорю. – Просто минута славы взбесила.

– Я пойду, – тихо сказала Берта. – Можешь переночевать у меня, если хочешь.

– Когда и отсюда выгонят – непременно.

На кухне стоял раздвижной диванчик – на нем мне и постелили. Всю ночь я провел в кошмарах: то снилась взбешенная режиссерша, то грезился исхудавший Шеф, то – избитые шоумены. Методично и громко тикали настенные часы. Я всмотрелся в циферблат. Половина седьмого. Встал, оделся, отправился в ванную. Из зеркала на меня хмуро смотрел небритый дядька. Я показал ему язык и включил воду…

…Шеф встретил меня на пороге своего кабинета с мобильником в руках. Он явно торопился. Указал мне на кресло. Воскликнул:

– Две тысячи часов материала восемью камерами – и все коту под хвост? Пять серий уже смонтировано! Хорошо, к восьми буду. – Он отключил телефон, бросил на меня неприязненный взгляд. Нервно подмигнул: – Что, писатель, доигрались?

– Я со спичками не балуюсь, – отвечаю. – Просто характерами с народом не сошлись.

– Интересно, какую гадость вы напишете на этот раз. «Рекламист»? «Сценарист»?..

– Мазохи…

– Да перестаньте же! – вскричал Шеф, выхватывая из кармана носовой платок. Отсморкавшись, сообщил: – Сегодня еду в Малаховку…

– Я бы предпочел Париж, – говорю.

– Вы в каждой бочке, – возмутился начальник. – В каждой!.. Будем решать судьбу проекта. Кстати, вы, как сценарист, себя не проявили. Зато показали тайную сущность приятного подонка. Вы, наверное, за долларами пришли?

– Ни в коем случае. Интересуют только царские червонцы.

Шеф достал кошелек, открыл его, отсчитал десять зеленых бумажек, небрежно протянул их мне:

– Здесь тысяча. И больше никогда не появляйтесь. Уж лучше бы нанял литературных негров.

– Загорелись идеей романа?

– Качественного сценария. Даже у Пушкина был литературный негр! – сделал открытие Шеф.

– В смысле, он сам?

– Нет! Няня!..

Я вышел из кабинета, скрежеща зубами. Что может быть злее обиженного начальника? Только уволенный подчиненный.

Секретарша Светка Карпина пыталась успокаивать:

– А мог бы и соплями застрелить. Он, кстати, и Гельфанда уволил.

– По собственному желанию, – уточняю.
– Но ведь – факт!..

Художник Мишка Деревьев завел меня на кухню, налил кофе. Шепотом признался:

– Я тоже скоро отсюда свалю. Есть идея. Ресторан хочу открыть. Будет называться «Сталин». Все официанты – в костюмах энкэвэдэшников. Меню – изумительное: «Сухарики по-ГУЛАГовски», коктейль «Молотов», десерт «Взбитый Тухачевский», двухъярусный торт «Гитлер капут». И – туалеты: женский – «Родина-мать зовет», а мужской – «Жданов»! Пойдем в кабак, покреативим?.. – Он явно возмечтал напиться за мой счет.

– Извини, – отвечаю, – у меня – креативный диссонанс.

– Как хочешь, – огорчился Мишка, – я-то думал тебе работу предложить…

…Савки и Надин дома не оказалось, пришлось позвонить Берте. В любом случае, надо было их дождаться, чтобы забрать вещи, и уже потом ехать на вокзал. Берта провела меня в комнату, усадила на диван. Спросила:
– Может, чаю?

– Тогда уж – водки.

Она принесла пол-бутылки «Абсолюта», поставила на сервировочный столик рюмку и тарелку с крабовым салатом:

– Вот. Только не в стельку, хорошо?

– Постараюсь. А можно стакан?..

Берта дала мне граненый стакан. Я наполнил его до краев и залпом выпил, не закусывая.

– Тебе плохо? – услышал я.

– Привычно паршиво.

– Это я виновата, да? Не стоило ничего размещать?

– Теперь уже все равно…

– Я тоже скоро уезжаю. Хочешь – приезжай ко мне: я устрою тебе вызов в Берлин.

– Кому я там нужен? – спрашиваю.

– Мне, – тихо ответила она, и слова ее прозвучали обвинением в любви.

Я налил еще полстакана. Всмотрелся в прозрачную жидкость, как предсказатель будущего – в магический кристалл. Спросил – для того, чтобы не молчать:

– И что мы там будем делать?

– Просто жить. Здесь это невозможно…

– Но ведь живут…

– Да. Ужасно. Надо быть реалистом.

– Когда ты улетаешь?
– После вашего Рождества. Мы даже можем еще пожить вдвоем, если ты не против.

– Я не помню немецкого. – Мягко уклоняюсь от ответа. – Учил в школе, но все забыл.

– Уже проще: ты быстро вспомнишь.

Берта была права: давление реальности становилось невыносимым. Выхода нет, и придется возвращаться в провинциальный Смоленск, где самое лучшее, что меня ждет – это работа в какой-нибудь районной газетенке «Пьяный вестник». О худшем не хотелось даже думать: оно уже плескалось в стакане и овладевало сознанием. Когда-то я стремился в Москву с мечтой о самореализации. Перспектива «вписаться» в бурную журналистскую жизнь пробуждала во мне энергию действия. Позже грезы развеялись, воздвигнув на обломках былых химер вечный монумент юношескому разочарованию. Но бегство на чужбину с нелюбимой женщиной представлялось еще большей катастрофой. Согласен: она – прекрасный человек, а мне совсем не обязательно в тридцать шесть лет влюбляться как Ромео. Некоторые утверждают, что иногда чувств одного человека хватает на двоих. Теоретически такое возможно, практически же – сродни предательству собственной природы. Я представил, что согласился. Вот мы садимся в вагон поезда «Москва – Берлин»; вот он прибывает в чужой для меня город, наполненный чуждым языком и непонятными традициями; вот мы поселяемся в отдельной квартире, где все – не мое, включая запах в гардеробе; вот помолвка и свадьба, где я неприкрыто напиваюсь, как свинья, дабы не слышать глупых разговоров друзей, давно ставших моими врагами; вот мы зачинаем нашего ребенка, обреченного любить отца, что заглядывается на других женщин, мысленно изменяя собственной жене и ненавидя молочные бидоны, в которые превратилась ее грудь; а вот и очередная реальная измена, становящаяся известной даже ее родителям; и еще один скандал, и упреки, и слезы, и разрыв. Это ли – спасение, и – от чего?..

Я опорожнил стакан и, выдохнув алкогольный пар, тяжело поднялся с дивана. Меня раскачивало, как матроса, внезапно сошедшего на берег.

– Ты уходишь? – спросила она.

– Да. Извини.

– Мы еще увидимся?

– Вряд ли. Поезд вечером.

…Савка меня отругал:

– Идиот! Девчонка сама сделала тебе предложение, а ты!..

– Это было бы отличное убожище! – встряла Надин.

– Убежище, – поправил ее Гельфанд.

– Надин права, – говорю. – Именно – убожище.

– От кого ты постоянно защищаешься? – вспылил Савка. – Все твои ответы – на выпендреже. Откуда эти комплексы? Тебе пытаются помочь, а ты вечно недоволен, как Иван-царевич! Иди, выдрючивайся дальше, пока не сопьешься!..

Напоследок ругаться с Гельфандом не хотелось – тем более что он не врал. Последние годы я метался, как неприкаянный психопат, исполняя никчемные задания презренного начальства и огрызаясь в ответ на реплики собственной судьбы. Стоит ли сожалеть о том, что не случилось? Я взял чемодан, направился к двери.
– Не обижайся! – услышал я вослед.

Щелкнул замок. Я заметил, что соседняя дверь была приоткрыта. Конечно, еще не поздно было войти и остаться с Бертой, но – зачем? Обманывая влюбленных, мы обесцениваем все человечество.