Нерублевские судьбы

Совсем недавно Леха вернулся в родную деревню из далекого Питера и только присматривался к тому, чем жила его малая родина. Как-то проезжал он мимо школьного интерната на мотоцикле. У колонки он заметил девушку, набиравшую в ведра воду. Подъехав к ней, он предложил: «А можно вам помочь донести ведра?» – «Не откажусь, – прозвучало в ответ, и озорные глаза внимательно ощупали коренастую и ладную фигуру Лехи, – А если есть время, то помогите мне еще ведер десять принести». Леха ответил: «Всегда готов!» и принялся с шутками и прибаутками таскать ведра в интернат.

Зина Копейкина работала поварихой в этом интернате. Вообще-то интернат функционировал только в зимнее время года, когда детям из отдаленных деревень было опасно ходить домой каждый день. В остальное время работала лишь столовая, питавшая пока еще относительно большое число учащихся. Было их человек около ста. Стояли семидесятые годы, и, несмотря на растущий отток молодежи из села, в центральной усадьбе еще оставалось около двухсот дворов. Называлось село Кадмино, а название это получило оттого, что когда-то жил здесь татарский священник кадий. Соответственно по всей округе многие деревни носили названия, так или иначе связанные с татарским прошлым этой местности: Малое Кадмино, Татарск и другие, совсем уж ничего не говорящие нашему уху названия вроде Бохоты. Места здесь были заповедные: окраина области. Поэтому рыба и раки еще водились, да в таком большом количестве, что во время нереста рыбу можно было ловить чуть ли не руками (местные жители отстреливали особо крупные экземпляры из ружей). Однако это занятие было небезопасным, поскольку над головами браконьеров частенько барражировали вертолеты рыбоохраны. Но русская привычка брать все, что можно и нельзя, перевешивала страх, и все окрестные деревни в такие дни благоухали аппетитными ароматами жареных и вареных окуней и щук. Раки же были доступны в любое судоходное время года, и механизаторы за обед налавливали их ведрами.

До войны село было гораздо больше и состояло из двух половин, разделенных неглубоким тогда рвом с ручьем. На одной стороне жили русские, на другой – евреи. Существовало соответственно и два колхоза. Как рассказывали старожилы, евреи жили зажиточно, а русские страшно бедствовали и находились в постоянной экономической зависимости от своих соседей. При этом следует, наверное, учесть и склонность русских потреблять крепкие напитки, а также природную лень, подкрепленную насильственной коллективизацией. Когда пришли немцы, они согнали все еврейское население за село и расстреляли около пятисот человек. Но и после войны еще встречались в селе черные кудрявые дети, несшие в себе частицы иудейской крови. Мученикам на месте их гибели был воздвигнут памятник, заботу о котором взяла на себя местная школа. За это их родственники и соплеменники подарили ей черно-белый телевизор.

Леха вернулся на родину, отслужив в армии и отработав пару лет в Питере. До этого он закончил там техникум. Вообще это село было традиционно ориентировано главным образом почему-то на Питер, хотя Москва была гораздо ближе. Лехе выпало родиться в многодетной семье: кроме него в ней было еще десять братьев и сестер, живших в основном в том же Ленинграде. Поэтому с ранних лет он воспитывался в интернате, что привило ему коллективистскую жилку и избавило от местного акцента. Так что дома он прожил в общей сложности всего ничего. Но теперь, когда у него что-то не заладилось в Питере, он на время решил осесть в родном селе.

Зинка же пожила в областном центре, закончив там кулинарный техникум. Она немного поработала в городе, но не прижилась там и вернулась домой. Теперь после работы она бегала на танцы, но все парни ее возраста после армии не возвращались в село, оседая в городах. На танцы ходили только малолетки, распускавшие руки в темных местах к вящему удовольствию местных барышень.

Поэтому, когда появился Леха, веселый и разбитной, она с радостью ухватилась за него. Он лихо возил ее на мотоцикле на танцы, работу, а потом и в лес. Отношения у них завязались отнюдь не платонические. И в положенный срок она поняла, что у нее будет ребенок. А поскольку об аборте не могло быть и речи, она сообщила об этом Лехе. Но в его планы не входило связывать себя семьей. К тому времени он уже работал в местной школе и поступил на заочное отделение в пединститут.

Зинка тщательно скрывала свою беременность и продолжала работать. Чего ей это стоило, знала только она сама. А в один прекрасный день она родила ребенка. У нее достало сил умертвить плод любви, положить трупик в ведро и снести к речке, предав мертвое тельце воле течения. Но в деревне не существует никаких тайн. Тельце попало в «телевизор» – сети, перегораживавшие неширокую речушку. Они пропускали мелочевку, но становились непреодолимым препятствием для рыбы покрупнее: плотвы, красноперки, подлещиков и пр. Вездесущие мальчишки, обнаружив такой «улов», разнесли скандальную новость. В деревне быстро вычислили, чьих рук это дело. Преступница созналась в содеянном и была отправлена на тюремные нары.

Вообще надо сказать, что здесь, как и в любой отдаленной деревне, царило как бы корпоративное местечковое братство: чужаки, а особенно городские, отторгались, как инородные тела; свои были за родных, но все знали про всех все. А поскольку Зинка была вроде бы не совсем своя, – она была родом из соседней деревни и к тому же прожила несколько лет в городе – то ее разоблачение доставило некоторым даже удовольствие, поскольку оно внесло определенное разнообразие в серую монотонность существования, которое лишь изредка скрашивалось происшествиями. Они иногда случались, но уж совсем редко. Так, однажды к ним приехала строить коровник бригада армян. Был в ее составе и «сын полка»: чей-то шестнадцатилетний племянник, который однажды неизвестно за что отправил на тот свет одну древнюю старушку. То ли он решил последовать примеру Родиона Раскольникова, о котором, впрочем, вряд ли что-либо знал, то ли сделал это из чисто спортивного интереса. Событие это потом долго обсуждалось и вошло в местные анналы. Любое, даже самое незначительное происшествие, наутро немедленно становилось достоянием деревенской общественности.

После осуждения Зинки отношение к Лехе изменилось не в лучшую сторону: во многих домах он стал нежеланным гостем. Да он и сам не очень стремился присутствовать на многочисленных проводах в армию, поминках, свадьбах и похоронах. Он принадлежал теперь к клану местной интеллигенции. И неважно, что почти все учителя практически ничем не отличались от односельчан и говорили по правилам фонетики, грамматики и лексики, характерным для данной местности. Редко кто из них имел хотя бы заочное высшее образование. Однако они все-таки считались местной интеллигенцией и очень огорчались по поводу того, что учителей теперь не уважают. То ли было раньше...