Оды и лимеринки

* * *

Блики полиграфии. Хозяйственно забранный глянец. Глаз мой читает в женском журнале женскую историю:
Ой-да Костя любил, Костя запил, Костя избил и выгнал с дочкой…
На три листа.
Объяснения:
«то ли ему надоело играть роль примерного отца, то ли потянули назад старые дружки»…
«весь месяц мама шипела: бросит он и тебя, и ребенка»…
Лезут на взгляд, как борозды пластинки на иглу граммофона, строчки юдоли. Во всем рассказе ни одного нового слова, только: коньяк, влил, плюшевый мишка, милиционер. И, Л, М. Женские буквы.
МИЛ
Некоторое уныние.

* * *

Лоб облака напомнил про купола на Кавказе, в лесах, на утесах, за звуком.
Когда я был маленький, то думал, что в них живут синоптики с пальцем у губ.
А там
Х Х Х
ракетные базы.

* * *

У Вишну, у Индры, у Шивы сильных рук по шестьсот.
Метят с громкого замаха
Гром, барабан, бумеранг и пламя всеобщего краха.
Будда сдут и молч, а вот
Ладони крепко пахнут страхом.

Иуда

Пока Иисус, перед отцовской тучей
подняв лицо, закручивал батманы
и с вихрем брызг, отставив ногу
в сухом сандалии, летел в тройной тулуп
сшибая раз за разом голубя –
за тем не поспевал бродящий глупый конус света, –
оставшиеся в лодке ученики,
оскалив зубы каждый на свое,
кривыми пальцами схватили волны
и, натянув до сдвига в височной жиле,
не видя и не слыша, как он там в молчании катается,
придавали Галилейскому озеру
поверхностное натяжение – то, для чего
Он ими и обзавелся в свое время.
И Петр уже изобретал лебедку, но другой
держал волну двумя пальцами,
скривившись через борт, и решал,
возможно ли сблевать
в каток Господень.

P.S.

Веточки имеют коричневый цвет (когда я проходил мимо них)
Одеяло красное ярко-ярко, а пионы на нем – выцвели (теперь)
Мои пальцы сравнительно длинные сопоставимо пальцев других людей,
но сами по себе – коротенькие. Ручки, не руки. Венозная пухлая барышня, барышенька, пшш.
Руки над клавиатурой, как пауки, бегающие по черным надгробиям. Ногти заплетены пленкой, заусеница в углах.
Я – труп?
Нет, я somewhere. В пластине зеркала, в толще хрустальной пепельницы, расколотой старой молнией зигзага, в одном из карманов воздуха – спрятан, но на виду, большой, но мертвый от корней ниже, некий аэрофотостат, парящая голова, некое привидение, прохождение, процессия, сухой фейерверк в вазе у окна, лязг, планы, снобский рокот низкого лба – этикетки, шлепнутой на большую голову.
Кишечные потуги мысли.
Я не здесь, я не имею быть здесь права – я провалился на всех экзаменах, рассорился со всеми дворниками и прочими, облеченными метлой, растратил деньги, продал присяги. Я – нуль, я – легкий зуб, который дантист выталкивает из челюсти просто так, пальцем. И, Боже, как кончаются некоторые вещи – как вовремя. Толкните же меня пальцем…
Я somewhere.