Поздний дождь

 

(из опыта самопознания)

 

 

 

 

«Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли.

Не поклоняйся им и не служи им» (Исход.20:4-5).

«Итак, возлюбленные мои, убегайте идолослужения» (1Кор.10:14).

«Дети! Храните себя от идолов. Аминь» (1Иоан.5:21).

Не случайно много раз возникает в Библии это настойчивое предостережение.

Изощренные в искусстве самообмана, мы убедили себя замечать идолопоклонство лишь в демонстративно откровенных, грубо примитивных его проявлениях: в языческих культах, в поклонении отдельным так называемым великим людям, произведениям искусства (и то далеко не всегда).

И не хотим видеть, что идолопоклонство есть кровь и плоть этого мира. В основе идолопоклонства – признание главенства материи над духом, предпочтение временных ценностей вечным. Атеизм, материализм – высшая, всеобъемлющая форма идолопоклонства. Всегда, когда мы желаем чего-то сверх необходимого, мы впадаем в идолопоклонство.

Все, живущие на земле, находятся в состоянии поиска Бога – обычно неосознанно. И часто думают, что нашли Его – в идолах богатства, тщеславия, работы, науки, искусства, спорта, чувственных удовольствий, семейного благополучия…

Могучее подсознательное влечение к Богу мы пытаемся заглушить, подменить («сублимировать») бесконечным развитием и удовлетворением плотских страстей. Сами по себе наши инстинкты, чувства голода, холода, жажды, самосохранения, продолжения рода не греховны. Греховно их извращение, превращение именно в ненасытные страсти. Заметим, что животные, которые не имеют посмертной жизни, не имеют и влечения к Богу, не имеют и извращений этого влечения: тщеславия, зависти, жадности…

Душа, безотчетно жаждущая Царства Небесного, освобождения от оков мира, сослепу способна поддаться на приманку суррогатов, иллюзий такого освобождения. Самую доступную и сильную иллюзию освобождения дает водка. Потому-то и оказалась она родовым проклятием русской религиозной души.

Говоря об идолопоклонстве, не обойти вопроса о так называемой бедности христианина. Не вызывает сомнения относительность самого понятия «бедность». Вряд ли считает себя бедным голый африканский пигмей, для которого убитый слон – предел желаемого. Но безусловно беден американский миллионер, жизнь кладущий на то, чтобы стать миллиардером.

Апостол Павел пишет: «великое приобретение – быть благочестивым и довольным. Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынесть из него. Имея пропитание и одежду, будем довольны тем» (1Тим.6:6-8). (Даже крышу над головой иметь необязательно. Ну конечно: «лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Матф.8:20). Чем мы лучше Иисуса?)

Христианин не может себя чувствовать, а значит и быть бедным. В любых житейских обстоятельствах он доволен и благодарен Богу. (Другое дело – наше духовное состояние. «Блаженны нищие духом» – то есть осознающие свое духовное несовершенство.)

Считать себя бедным материально, тяготиться своей относительной бедностью, хуже того – завидовать богатым, тянуться на ними – значит соглашаться с зависимостью своего духа от плоти.

Жизненный опыт доказывает, что христианину так называемая бедность необходима, чтобы совершенствовать или хотя бы сохранять достойное его имени духовное состояние. Это замечали многие. Л. Толстой писал об общинах духоборов, близких ему нравственными устремлениями: «…по мере повышения материального благосостояния начинается понижаться или по крайней мере останавливаться в общине рост религиозно-нравственного сознания… То же было и с духоборами, поселенными на Кавказе: богатея, они стали ослабевать в исполнении нравственных требований своего закона: они перестали быть воздержанны в своей жизни, стали курить, пить, стали судиться в судах, главное же, подчинились противным их вероучению требованиям правительства, стали вступать в военную службу».

Сначала мне казалось странным, что и ученые философы-богословы, безупречно владеющие приемами логического мышления, и многие высокопоставленные священнослужители вдруг утрачивают всю свою мудрость, лишь речь заходит о христианском отношении к богатству. Например, слова Христа «продай имение твое и раздай нищим» они в один голос объявляют обращенными только к конкретному персонажу Библии, «богатому юноше». Нас якобы это требование не касается. Откуда вдруг такая удивительная умственная беспомощность? Ведь по этой логике и вся проповедь Христа обращена не к нам, а к конкретным окружавшим Его современникам. Как и послания апостола Павла, так прямо и адресованные: римлянам, коринфянам, ефесянам, Тимофею, Титу… Причем здесь мы? Но любому непредвзятому уму понятно, что каждое слово Христа обращено к нам. И «род лукавый и прелюбодейный», и «порождения ехиднины», и «лицемеры», «безумные и слепые» – это не только еврейские книжники и фарисеи древности, но и мы, живущие сегодня. Это и к нам обращены слова Христа, сказанные и конкретному расслабленному: «встань и ходи», и конкретной больной женщине: «дерзай, дщерь! Вера твоя спасла тебя». И не ко всем ли нам высокий призыв Христа: «Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Матф.5:48)?

А с внезапным частичным умственным затмением философов и богословов все просто: привязанность к миру ставит пределы и земной мудрости и честности.

Пожалуй, ничто не вызывает такого яростного раздражения, как христианская так называемая бедность, не столько даже у откровенно безбожного мира (для него как раз бедность христианина как видимый признак «неотмирности» естественна), сколько у приспосабливающегося, лицемерного «приватизированного» христианства. Эмигрантский богослов прот. Г.Флоровский ни для чего (даже для нигилизма) не находит таких злых, оскорбительных слов, как для русского интеллигента, который «сторонится реальности, бежит от мира…, живет в мире призраков, мечтаний, благочестивой веры» (слова С. Франка): «Это есть худший и самый мрачный «аскетизм», – любовь и воля к бедности… Это – бедность очень самодовольная, горделивая, притязательная и даже злобная…». Добрых слов для «аскетизма» (должен же быть и не «худший») у протоиерея нет.

Преувеличенное внимание, сосредоточение усилий на какой-то одной стороне христианской жизни создает опасность впадения в соблазн, в «прелесть», в то же идолопоклонство. В христианском служении таких соблазнов много, больше, чем покажется на первый взгляд. Тут уж место христианской мудрости, рассудительности. В неумном рвении можно буквально все превратить в соблазн: и пищу, и одежду, и обряды, праздники, и отношения с окружающими. Известно, что и смирение бывает «паче гордыни».

Но речь идет не о бедности как цели, а о нестяжательстве, о довольствовании малым, необходимым. Причем у разных людей, в разные времена, в разных условиях может быть разное понимание необходимого – в зависимости от зрелости христианского сознания.

Мы и смиряем себя не ради смирения, а ради жизни с Христом, которая без смирения невозможна.

Христианский аскетизм не есть что-то, навязываемое извне, не издевательство над собой, он есть жизненная потребность христианского духа, приобретаемая в результате «рождения свыше». В разной мере эта потребность присуща всем христианам.

Сказано: «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Матф.11:12). Без борьбы с греховной природой, без самоограничения, без жертвы Богу угодить невозможно.

Бедность христианина оправдана не только потребностью в самосовершенствовании, в обуздании страстей, но и простой логикой добрых дел: чем меньше благ я имею, потребляю сам, тем больше их достается другим.