Солнца не надо, или Материалы для ненаписанного романа

 

 

 

Однажды Мефодий вскочил в палату не по-обычному радостно возбужденный, с блестящими бегающими глазками.

– Смотрите, смотрите! – кричит, аж брызги изо рта летят. – Кого я привел! Это ж настоящий поэт, живой! Стихи сочиняет!..

И тащит за собой знакомого всем Леху-тихого. В коридоре, в умывальнике, в туалете Шрамов его часто встречал и обращал внимание на приметную внешность. Хотя что там особого в его внешности – типичный, так сказать, алкоголик, тем, наверное, и приметен. Землистое старческое лицо со многими мелкими морщинками и серой щетиной. Щрамов удивлялся, как поддерживается эта постоянная небритость, – и не только у Лехи. Ходит – сутулится, еле ноги волочит. А особая примета – великий молчун, а если и добьется кто от него слова, то говорит тихо, почти шепотом, и мало, – за что и прозвали тихим. Еще его называли поэтом, но Шрамов думал, что в шутку, за тихость.

Он покорно плелся за Мефодием и слегка улыбался, а Мефодий чуть не прыгал вокруг него, сияющий, гордый своим открытием. Он усадил Леху на свою койку и сразу заторопил:

– Ну давай, давай, где там твои стихи? Ох, и стихи у него, – обернулся к публике. – Сейчас услышите! Таких стихов нигде не найдете, куда там Пушкину!.. Но чтоб никто не знал – за такие стихи и посадить могут!..

Все смотрели на них с любопытством – новое развлечение, что ни говори. А Леха неспешно, бережно вынул из кармана маленькую записную книжку, потертую, ветхую, аккуратно полистал – видно было, что вся она исписана густыми мелкими строчками.

– Что вам почитать? Могу про природу, могу про политику, могу про разврат…

Держался он с достоинством, без суеты, как знающий себе цену.

– Какой природа! – закричал нетерпеливо Мефодий. – Давай про водку!

– Про водку так про водку, – добродушно согласился Леха и, порывшись в книжечке, стал читать, в основном напамять, в книжечку заглядывая так, иногда, – для вида, для солидности, что ли:

Как болит голова –
Не помогут слова ,
Не помогут тебе и таблетки.
А поможет она, только водка одна,
Водка та, что послаще конфетки!
И ты станешь здоров,
И завертится кровь,
Боль пройдет,
В голове станет ясно.
И ты будешь опять
Песни петь, танцевать,
И поймешь, что живешь не напрасно!..

Не артист, конечно, Леха, и безголосый к тому же, сиплый, но читал с чувством, старался.

– Ай да Леха, ай да тихий! – шепотом восхищался Мефодий и гордо оглядывался по сторонам. – Кто б подумал! Талант! Гений!..

– Ну как? – спросил Леха, настороженно косясь на слушателей.

Все, конечно, наперебой кинулись расхваливать его, вполне искренне, развеселились, и он расслабился, посветлел лицом, даже как бы помолодел, слегка зарумянился.

– А вот еще послушайте:

Газ, пыль, туман под облаками,
Шумит азовская волна…
Сосите соки, суки, сами!
Мне дайте водки и вина!..

Тут уж даже в ладоши захлопали. Шрамову особенно две последние строчки понравились – ритмом, звучанием, да и смыслом тоже. Они и Лехе самому нравились, он их прочитал погромче, с особым смаком, еще и рукой такт отбивая.

Капитан тоже веселился, похахатывал:

– Надо же! Какие таланты в дурдоме открываются!..

И Голицын снисходительно улыбался, соглашаясь:

– Да, богат наш народ чудаками…

– Ну что, что я говорил? – приставал ко всем Мефодий, не в силах унять восторг.

И потом он все увивался вокруг Лехи, в рот ему заглядывал, словно ждал от него каких-то чудес, откровений. Леха с удовольствием принимал его поклонение и часто сам приходил в палату, чтоб почитать что-нибудь новенькое. Особенно блаженствовал Мефодий от стихов с матюками. А Леха на них был мастак, почувствовав спрос, рифмованные матюки забили из него фонтаном. Он и к Шрамову подходил то в коридоре, то в туалете, – чувствовал, что тот ценитель поопытнее Мефодия.

– Хочешь послушать? – И выдавал что-нибудь забористое, многоэтажное.

Все одобрительно смеялись и смотрели на него как на клоуна. Шрамов тоже смеялся и хвалил Леху, но в душе жалел его. Он знал, что несмотря на солидный возраст – под пятьдесят, а на вид и больше, – Леха мыкался по общежитиям, никогда не имел ни семьи, ни детей, пил одеколоны и лосьоны, страдал многими болезнями. Человек из породы неприкаянных. И впереди ничего не светит. Наверное, бесхитростные его стихи помогали ему удерживаться на поверхности жизни, давали какую-то маленькую опору, без чего никто не живет.