Солнца не надо, или Материалы для ненаписанного романа

 

 

 

Между тем наступала весна. Что-то припоздала она в этом году: середина марта, а снег и лед лежат еще толстыми слоями и глыбами. По ночам морозец держался приличный, но днем уже светило яркое солнце и на открытых местах стаивал снег и земля начинала парить. Для Шрамова это всегда было тревожное, неясное время, особенно запойное. Природа оживала, оживать бы и Шрамову, но он не знал, для какой жизни ему оживать, – и томился. В этом году, правда, оказалось иначе, полегче. Природа вроде бы и не касалась Шрамова, они существовали как бы отдельно друг от друга. И яркое солнце, и бойкие ручейки, и радостные воробьи – все это в другой жизни. Сейчас решетки, замки, духота палат… А намечавшиеся иногда мысли, как жить дальше, потом, Шрамов глушил – нечего заглядывать наперед, всему свое время.

В один из самых погожих дней всех выгнали расчищать двор от раскисших сугробов. Некоторые шли с удовольствием, другие находили отговорки, прятались. Мефодий напросился вместо кого-то дежурить по отделению – мыть полы, таскать ведра с кухни – лишь бы не кидать снег. И думал, наверное, что всех обхитрил. А Капитан сказал:

– Не хватало еще, чтоб я здесь лопатой вкалывал! – И сбежал в самоволку.

Зато Коля Ткаченко, как раз на время притихший, и не подумал сачковать, с готовностью оделся в затасканный казенный ватник, взял лопату – куда идти, что кидать? Шрамов тоже не увиливал от любой работы, хотя и предпочел бы полежать с книжкой лишний часок. Он просто не любил хитрить, выкручиваться, притворяться – было неприятно и лень. Им и еще нескольким алкашам досталось сбрасывать слежавшийся снег с крыши длинного приземистого здания, где размещались разные подсобные помещения: склады, мастерские, гаражи.

Это был первый выход Шрамова на свежий воздух за последний месяц. От чистого холодного воздуха, слепящего солнца заломило в висках, перехватило дыхание, выступили слезы. Сразу было неуютно, зябко, работать не хотелось, но потом размялись, разогрелись, и дело пошло веселее.

Шрамов нарезал влажный снег правильными аккуратными кубиками и ловко сбрасывал их с крыши, и скоро работа уже приносила ему удовольствие. Лицо разгорелось, и даже легкая приятная испарина прошибла.

И других работа увлекла. И немудреное вроде дело – бери побольше, кидай подальше, – а после душных палат, нудного лежания встряхнуться, почувствовать силу в руках, горячий ток крови в каждой жилке оказалось в самый раз.

У Коли Ткаченко набрякло и посинело лицо, но трудился он азартно, как заводной, снег мокрыми лепешками летел не только вниз с крыши, но и вокруг, брызгая на всех.

– Давай-давай! – смеясь, подбадривали его. – Сам не свались за лопатой!..

– А что! – беззаботно откликался Коля. – Нам хлеба не надо – работу давай!..

И кто-то тотчас подхватил, продолжил знакомую присказку:

– Нам солнца не надо – нам партия светит!..

Крышу очистили быстро, за какой-нибудь час, и закурили, подставив солнышку горячие лица. Мокрая черная крыша сразу стала парить. Сверху хорошо было видно, как по всему двору развернулась веселая, бойкая работа. Алкаши, психи из спокойных, санитарки чистили дорожки, сгребали в кучи грязный снег, собирали мусор. Шрамов засмотрелся на обнажившуюся прошлогоднюю травку на газонах, зеленеющую свежо, словно и не было зимы. Надо же, подумалось ему, выжила и под такими холодами. И еще будет жить, не то, что слабый человек, жила раньше, переживет и его. Что ей, травке, нужно? Какая-нибудь почва, воздух, солнышко… Это человек ненасытен – поэтому и беззащитный, недолговечный. Чем меньше потребностей, чем проще жизнь – тем она устойчивее, сильнее, – думал Шрамов с ощущением важного, нужного ему открытия. Так надо жить, у травы учиться…

– И что людям надо? Солнышко светит, земля пропитание дает – живи! А понавыдумывали разные ЛТП, держат нас тут, как зверей… – неожиданно созвучно мыслям Шрамова сказал малознакомый печальный алкаш.

– Начальству видно, кому в ЛТП, кому на курорт, кому еще куда! – сказал Коля Ткаченко. – Тебя сюда закрыли – значит, кому-то мешал…

Алкаш глубоко вздохнул, опять уходя в себя. Да, так оно, видно, и есть: все мы кому-то мешали, Коля в точку попал, – подумал Шрамов. Но кому и чем? У каждого свои недоброжелатели, близкие и далекие, случайные и не случайные, откровенные и тайные… А многие и сами себе главные враги.

А Коля уже приметил внизу знакомую деваху из женского отделения и кричал ей:

– Зиночка, покажи ножку!

Зиночка, молодая еще, но грязная, с всклокоченными волосами и тупым лицом, медленно повернулась к ним и потянула кверху юбку, показывая грубый коричневый чулок и начало серых рейтуз. К ней сразу кинулась толстая краснорожая санитарка с ругательствами, дернула за руку, а наверх крикнула:

– И не стыдно вам с больных смеяться?

Никто что-то не устыдился, а все смеялись – это точно. А почему бы не посмеяться, если смешно, светит солнце, играет кровь? А больные тут все.

– Эх, выпить бы! – со страстью, с аппетитным причмокиванием сказал кто-то. – Погода шепчет…

– …займи, но выпей! – закончили сразу несколько человек.

И все с безнадежным сожалением протянули: – Да-а-а…

И как-то вдруг почувствовали свою подневольность, неполноценность, и солнышко уже хоть бы и не светило, помрачнело в душах.

Шрамов в последнее время о выпивке почти не вспоминал, отвык за несколько недель воздержания, но тут подумал, что и сам бы не отказался от стаканчика-другого, но не так, чтоб потом прятаться от санитарок и сестер, бояться дохнуть в их сторону, притворяться трезвым. А где-то на воле, прилично одетым, побритым, расслабиться в дружеской компании, прогуляться на природе, если повезет, то и с нормальными женщинами. Давно уже не было у него такого. В последние годы он пил не для веселья и прогулок, без меры, часто в одиночку – даже предпочитал в одиночку, потому что тогда не надо слушать чьи-то пьяные излияния, а можно вести бесконечные беседы с самим собой, с кем-то воображаемым, с бутылкой в крайнем случае, с лампой, с телевизором, не опасаясь, что тебя перебьют или не поймут, или поймут неправильно. Это когда-то, по молодости, хлебнув винца, он оживал, становился остроумным, свойским парнем, любил компании, нравился девушкам и умел за ними ухаживать. Теперь на миг вспомнились те времена, захотелось их вернуть, но таким несбыточным показалось это желание, что не стоило большого труда от него избавиться.