Солнца не надо, или Материалы для ненаписанного романа

 

 

 

Через несколько дней Кривенко дал Шрамову почитать наброски своей будущей статьи под названием “НА ПУТИ К НОВОЙ ЖИЗНИ”.

– Название пока условное, – сказал он, – но суть отражает…

Статья была большая и начиналась так:

“Невозможно подсчитать колоссальный вред, который приносит обществу такой отвратительный пережиток прошлого, как пьянство. Прогулы, производственный брак, травматизм, преступность… А искалеченные судьбы, разрушенные семьи, несчастные дети, лишенные родительской ласки? Какими словами передать недетскую боль в глазах ребенка, оставшегося сиротой при живых родителях?

Партия и государство, общественность ведут большую работу по профилактике пьянства и алкоголизма. Однако зло это очень живуче, и в борьбе с ним не должно быть места самоуспокоенности, благодушию.

В этой борьбе неоценима роль наркологической службы. Ее эффективная работа – это спасенные от губительного порока люди, возвращенные обществу полноценные граждане, счастливые улыбки матерей, жен, детей… Тяжел, но благороден труд медиков-наркологов. Но всегда ли он венчается успехом? Ведь не секрет, что наряду со значительными достижениями, в работе наркологических учреждений случаются еще досадные проколы, когда человек, прошедший курс лечения, вновь берется за рюмку. В чем причины подобных срывов? Как их избежать? Как работает наркологическая служба сегодня?

Об этом мы и хотим поговорить на примере работы наркологического отделения городской психбольницы. Здешние пациенты – это чаще всего люди, дошедшие до крайней степени падения, допившиеся до алкогольных психозов, опустившиеся настолько, что их лечение возможно лишь в условиях полной изоляции от общества.

Наше государство проявляет неустанную заботу об этих людях, по собственной вине оказавшихся на обочине жизни. Бесплатное квалифицированное лечение, хорошее питание, внимательный уход – все, как в обычной больнице. И многие больные на заботу отвечают искренним желанием навсегда расстаться с пагубным пристрастием.

Заведующий отделением, Михаил Федорович Сичкарь, рассказывает:

– Хронический алкоголизм – тяжелейшее заболевание, требующее длительного, терпеливого лечения. В своей работе мы используем самые современные методы: условно-рефлекторную терапию, лечение тетурамом, психотерапию, гипноз. Большое значение имеет индивидуальный подход, организация культурного досуга, трудотерапия. Имеются, к сожалению, и трудности, мешающие нам работать более эффективно…”

Дальше шли подробности о чудесах УРТ и тетурама, описывался сеанс гипноза в исполнении Принцевского, приводились слова неизвестного алкаша, мужественно идущего по пути к новой жизни и благодарящего врачей за помощь. Проницательный взгляд Кривенко не упустил и недостатки: бедноватый набор литературы в больничной библиотеке (Шрамов что-то не заметил ее существования, но Кривенко подтвердил: есть, есть, не все только о ней знают), однообразие и невысокие эстетические качества наглядной агитации, чрезмерная загруженность врачей, из-за чего они не всегда могут уделить достаточно внимания индивидуальной работе с больными, слабая связь с предприятиями и организациями…

– Конечно, нужно еще кое-что доработать, сократить, подправить… Заострить некоторые особо важные моменты… – вставлял Кривенко по ходу чтения.

– Все правильно… – сказал, помедлив, Шрамов. Он и впрямь не знал, что возразить. У него назойливо возникало впечатление, что написано не о них, о какой-то другой больнице, других алкоголиках. Такое впечатление, как от красивого стенда в бильярдной. И стоило ли, чтоб написать такое, хитроумными способами втираться в наркологию, морочить себе и людям головы, убивать время…

А Кривенко смотрел на него вопросительно, ждал. Значит, надо что-то говорить.

– Да, с пьянством бороться надо… Но я думаю, что человек должен сам выбирать, по какому пути ему идти, – медленно произнес Шрамов, собираясь с мыслями. – Если кроме вина ничто не может дать человеку ощущения полноты жизни, то, значит, судьба его такая – пить. И нечего презирать его за это. Посочувствовать, пожалеть можно… В какой-то популярной книжке по экологии я прочитал, что каждый живой вид занимает в экологической системе определенную нишу, предназначенную только ему. Если есть вид – есть и предназначенная ему ниша. И наоборот. Если есть ниша, должен быть и предназначенный для нее вид. Иначе мир будет неполным, разбалансированным… Вот и алкоголь – это такая экологическая ниша для определенного типа людей, которые в других нишах не уживаются. Гуманно ли вытеснять их из этой ниши, не предоставляя другой, более им подходящей? Да и где эта другая ниша?..

Шрамов и сам не очень-то верил в то, что говорил, он даже не успевал по-настоящему вдумываться в свои же слова. Но ему понравилось, как просто, логично развивается мысль, он давно так складно не думал и не говорил.

Кривенко с удивлением смотрел на него и молчал.

– Софистика! – воскликнул он потом, встрепенувшись. – Это несерьезно! Я согласен, человек сам себе хозяин, но… Но! В пределах, пока его поведение не затрагивает интересы других людей! Алкоголик вреден, опасен не только для общества, но и, в конце концов, для самого себя! По-моему, удержать, остановить его – даже насильственно! – и есть настоящий гуманизм!..

– Далеко же мы зайдем, – а может, уже зашли, – оценивая человека мерой его полезности или вредности для общества… – сказал Шрамов. – Где те весы? В наших ли они руках?.. Полезен или вреден был для общества разбойник, которому Христос пообещал рай в последние минуты его земной жизни?..

– Мне кажется, ты шутишь, – сказал Кривенко, недоверчиво всматриваясь Шрамову в лицо. – Ты не можешь так думать, ты же грамотный парень! Существуют общеизвестные, общепризнанные критерии для оценки вклада каждого человека в общее дело. По этим критериям определяется размер зарплаты, различные премии, награды, почетные звания, льготы… В конце концов, есть общественное мнение! Азбучные истины! Ты определенно шутишь! – О разбойнике он как бы и не услышал.

– Да, наверное, я шучу, – сказал Шрамов, не желая продолжать бесполезный спор.

– Ну вот! – удовлетворенно вздохнул Кривенко. – Ты всегда любил противоречить, узнаю…

Но не угомонился, а попробовал тронуть Шрамова с другой стороны:

– Почему бы тебе не поискать себя в журналистике? Образование у тебя подходящее, способности тоже имеются, насколько я знаю. Нельзя же ставить на себе крест!..

– Разве все упирается в образование, в способности? – сказал Шрамов неохотно. – Я не вижу такого дела, которому мог бы посвятить свою жизнь. Журналистика… Она-то не кажется мне моим призванием точно.

– Так в чем же твое призвание? В пьянке? – спросил Кривенко, уже раздражаясь и ехидничая.

– Не знаю… В одном я уверен: что моя жизнь, как и любая, не случайна. Какой-то смысл она имеет… Есть, должны быть какие-то далекие цели, ради которых все и происходит. А иначе зачем все? Да нет… иначе просто быть не может, потому что не может быть…

– Очень остроумно! – насмешничал Кривенко. – И ты уверен, что живешь правильно, полноценной жизнью? – Он, кажется, и не старался понять Шрамова.

– Какую жизнь можно назвать полноценной? Если я такой, значит, по какому-то неведомому плану я и задуман таким. Все действительное разумно – по Гегелю, кажется? И правильно он сказал… Когда меня не станет, это будет тоже разумно…

– Да ты фаталист! – воскликнул Кривенко как бы с осуждением, даже возмущенно. – Это даже смешно – в наше время иметь такие взгляды! Ты меня извини, но мне кажется, ты просто становишься в позу, оригинальничаешь!.. Фатализм – это бесперспективное учение, тупик, – продолжал он поучительно. – Фатализм убивает творческую инициативу, обрекает человека на пассивность, а в конечном счете ведет к вырождению. Идти вперед, развиваться может только человек с активной жизненной позицией, ставящий перед собой большие цели и работающий на них…

– Активность активности рознь, – сказал Шрамов. – И цели бывают разные… Иногда активность хуже пассивности… А что такое идти вперед? Куда? К пропасти?

– Нет! Ты невыносим! – нервно засмеялся Кривенко. – С тобой невозможно спорить!..

– А зачем спорить? Все равно истину мы не родим, – спокойно сказал Шрамов, а Кривенко безнадежно развел и опустил руки.

На другой день Кривенко ушел совсем. Тихонько, незаметно для всех, со Шрамовым одним попрощался.

– Материала хватает, – сказал он. – Следи теперь за газетой. И не теряйся, старик! Звони, заходи в редакцию. Нам с тобой есть еще о чем поговорить!..

Так и не понял Шрамов, искренне ли рад был Кривенко их странной встрече, искренне ли желал продолжения их дружеских отношений, и о чем им еще говорить. И все же неожиданная, с налетом абсурдности встреча, сначала только неприятная для Шрамова, теперь вызывала чувства посложнее.

Как ни отсекал, ни убивал в себе Шрамов тягостные воспоминания, а все же кроме отвращения они давали ему и какую-то зацепку в жизни. Они подтверждали, что плохо ли, хорошо ли, но он жил – думал, волновался, что-то делал, к чему-то стремился. Наивным, конечно, был. Но теперь уже ничего не вернешь, не изменишь. Да и не захотел бы Шрамов что-либо менять в своем прошлом, потому что другим свое прошлое представить не мог.