Наследник проклятого трона

Lənətlənmiş taxtın varisi

Heir of the cursed throne

Все произошло, как и пожелал Гияс. Пока переполошившиеся сонные караванщики кудахтали над рыдавшим во все горло Суудом, юноша уже летел на своем коне в сторону города Тебриза до тех, пока не прискакал к старому чинару. По дороге он успел тысячу раз пожалеть о своем решении. И законченный глупец не решился бы пуститься в столь опасный и рискованный путь без охраны. Панический, суеверный страх охватил его еще сильнее у места казни. Но отступать было стыдно и несвойственно для упрямого юноши.

Лязгая зубами и стараясь не смотреть на распростершиеся на голой, холодной земле безжизненные тела сыновей купца Саида, Гияс принялся копать яму. Буквально меньше чем через час могила была готова. Наскоро прочитав молитву над холмиком со свежезасыпленной землей, навеки скрывшей в своих недрах купца и его семью, Гияс вновь взобрался в седло и, как можно скорее, покинул это место. Не потому что все еще боялся появления разбойников. Больше всего он опасался собственных слез и того страшного ощущения пустоты, которое появляется в сердце каждого, кто навсегда теряет близкого ему человека.

«Если вы начнете скорбить и мучаться сожалениями о тех, с кем столкнут вас обстоятельства, то не сможете до конца довести порученное вам важное дело. А проявив слабость и поддавшись чувствам, вы тем самым ввергните в опасность и себя и всех остальных своих сотоварищей», – внезапно вспомнившиеся слова учителя нещадно пронзали сознание Гияса, и в то же время впервые в жизни заставили тягостно теряться в догадках. Как же должно быть на самом деле? Если б только он прислушался к робкому голосу сердца! Он бы понял одно – даже самый лучший в мире учитель не обучит тому, что дает человеку прожитая им жизнь, чувство долга и угрызения совести.

Сегодняшнее утро эмиру Минкиджавру предвещало только приятное. Прибыло письмо от князя Мазйяра ибн Карина^[47], этого чудака-разбойника из Табаристана^[48]. Он объявил в своей стране о возвращении религии огнепоклонства и роздал земли богачей беднякам и нищим, а прежних владельцев приказал убивать. После столь удивительного повеления князя народ радостно взволновался и немедленно принялся за торопливую и поголовную резню зажиточных арабов и мавлей, некогда целыми скопами селившихся на завоеванных их сородичами землях. По неписаным законам бывшие поселенцы отбирали и беззастенчиво присваивали себе самые лучшие земли у коренного населения. Оттого, наверное, и месть народа оказалась так сурова к своим поработителям.

Нет нужды прибавлять, что князь ибн Карин после всего этого завоевал безграничную любовь и признание черни, которая готова была пойти за ним и в огонь и в воду. Чудак и есть, но вот сражается славно. Правда сейчас ему приходится туго от рук несносного братца ибн Тахира. Эти хорасанские выскочки все еще не оставляют надежд подавить восстание ибн Карина. Но сколько раз уже его простолюдины утерли нос отборным войскам ибн Тахира и его тупого братца? Да раз десять, не менее! – Минкиджавр удовлетворенно захихикал и по старой привычке поскреб у себя под подбородком, трогая пальцем небольшой памятный рубец.

Будучи малым ребенком, решил он однажды стрелу выточить из толстого прута. Отточил ловко, слову нет, а наконечник во время самозабвенной работы возьми и незаметно воткнись ему в горло. Кровищи было сколько! Отец тогда обозвал его непутевым остолопом, и пока не преставился, только так сынка и именовал. Те проступки, что легко прощались другим детям, для Минкиджавра считались непростительными.

«Эх, отец, видел бы ты меня сейчас! – с гордостью подумал эмир. – Твой сын стал правителем огромной страны и обладателем несметных богатств мятежника Бабека».

– Читай, – ласково промурлыкал он, и катиб в черной дурре привычным, выразительным голосом начал читать вслух послание Мазйяра ибн Карина.

Как и предполагал правитель Азербайджана, ибн Карин предлагал ему заключить обоюдный союз.

«Хейдар ибн Кавус обещал всячески поддерживать меня и в доказательство прислал мне оружие, провизию и верных людей, готовых биться на нашей стороне. По словам Афшина, халиф аль Мутасим сильно недоволен правлением ненавистного мне Абдуллаха ибн Тахира. Тот ведет себя так, словно не он, а халиф зависит от его решений. После того как я расправлюсь с поганым «хорасанцем», и Афшин, наконец-то, заступит на его место, то для нас с ним, включая и тебя, о Минкиджавр, водворится поистине золотая пора. Сам Афшин желает, чтобы ты как можно скорее присоединился к нашему союзу. Помоги мне, о доблестный Минкиджавр, и, тем самым, открой прямой путь к исполнению и своего желания».

– Что ж, недурно, – задумчиво протянул молодой эмир. – В лице Мазйяра и Афшина я приобрету двух могущественных союзников. Интересно, а почему Афшин сам не обратился ко мне с просьбой о помощи? Ах да, он же обожает действовать через вторых и даже третих лиц. Старый лис. И мне мало верится в сказку о неприязни аль Мутасима к Абдуллаху ибн Тахиру. Но и сговорись ибн Кавус с халифом, то я укушу собственный локоть, если не увижу в конце этой истории распятый труп Мазйяра на Хашабате Бабека^[49]. Неужели Мазйяр надеется на милость и прощение повелителя мусульман после того как принародно объявил себя последователем Бабека? Хм. Но если Афшину удастся добиться своего и завладеть Мавераннахром, – заволновался Минкиджавр, – то не пройдет много времени, и трон халифа окажется его личной скамейкой. И я начну править здесь в свое удовольствие, и ни один смертный и слова поперек не сможет сказать дорогому шурину нового халифа. И не только Азербайджан, но и многие другие провинции станут моими! Хм, в любом случае необходимо действовать с хитростью. Сделаю вид, что согласен помочь и дам обещание Мазйяру собрать для него войско. И оружие. Протяну время. Если удача все же останется с этим табаристанцем, то я выполню обещание. А в случае провала плана Афшина и табаристанского царька, преспокойно останусь в стороне. До поры до времени. Покуда не настанет мое время!

Но Минкиджавр не знал, что всего лишь несколько месяцев спустя он будет лежать в грязи избитым, плененным и униженным собственными рабами, а все его мечты и надежды обратятся в прах под их ногами, с наслаждением пинавшими его изувеченное побоями тело.