Наследник проклятого трона

Lənətlənmiş taxtın varisi

Heir of the cursed throne

На следующий день рабыня Дивдада ровно в полдень вновь появилась у дворца Ашинаса. Прибыла она туда на носилках, так как квартал аль-Матира, где располагалась резиденция Афшина и его людей, в том числе и Абуль Саджа, находилась на достаточно далеком расстоянии от Карх Фейруза. Вернулась женщина уже под вечер. Но с пустыми руками. И на следующий день повторилось то же самое. И на другой день. И все последующие дни. Абуль Садж не находил себе места от волнения, и всякий раз исступленно бранил рабыню и в сердцах винил ее в задержке ответа от дочери Ашинаса. Однажды бедняжка бросилась на колени перед Абуль Саджем и жалобно заголосила:

– Мой прекрасный господин и повелитель! Сегодня, как и весь месяц подряд, я прождала у ворот дворца хаджиба несколько часов и даже больше. Солнце уже близилось к закату, когда к моей великой радости появилась служанка прекрасной госпожи. Она сказала, что пришла по собственному желанию, и узнай об этом хозяйка, то не миновать ей наказания. И я спросила эту Закию, а что за причина толкнула рабыню ослушаться приказа своей госпожи. Она ответила, что дворцовая челядь считают меня ее родственницей, и она не желает, чтобы ее понапрасну осуждали в неуважении и непочитании родной тетки. И под конец добавила, что госпожа не написала ответа. Служанка также сказала, что всеми силами постарается помочь нам и что она полностью на вашей стороне, мой повелитель.

Дивдад отослал рабыню прочь, а сам погрузился в глубокое и мрачное раздумье. Его пальцы продолжали нервно постукивать по подлокотнику тахта из сандалового дерева, на котором он сидел. Тахт стоял на возвышении в центре довольно большой, отделанной деревянными, резными панелями комнате с высоким конусообразным потолком. Сам юноша был одет в длинную, до колен, и свободного покроя белую рубаху из тонкого шелка с открытым треугольным воротом, и такого же цвета дабикские шаровары с черным шелковым шнурком. Его мягкие темно-каштановые кудри достигали ему до плеч, а спереди прихотливо падали на чистый, высокий лоб.

«Что со мной происходит? − думал отрешенно Дивдад. – А то! Всю жизнь я безумно страшился любви. Я потерял так много дорогих моему сердцу людей, что не в силах был позволить судьбе причинить мне новые лишения. О Утруджа! После всякой встречи с тобой я наивно пытался обмануть самого себя, твердя, что мои чувства к тебе обычная блажь, и силился потушить огонь, что ты разожгла во мне. Хм, я проиграл эту битву, но с радостью паду к твоим ногам. Ты единственная, кто смог вновь пробудить во мне надежду и желание любить и быть любимым. Мой гарем полон прекрасными женщинами, но обойди я и весь мир, не найти мне такой как ты. О если бы я мог прочитать твои мысли или хотя бы еще раз раствориться в синеве твоих глаз! Ты пытаешься заставить меня страдать. Но, вот уж по истине сказано:

…Как горько мне – ведь я влюблен,

И нет тебя, любимой, рядом.

Мечусь – как будто скорпион

Всю кровь мою наполнил ядом»^[60].

Испустив глубокий вздох, юноша начал нервно прохаживаться взад и вперед по покоям. Образ юной Утруджи, непрестанно стоявший у него перед глазами, не оставлял его ни на миг. Да, влечению сердца устоять невозможно, и перед силой любви склоняется покорно и слабый и сильнейший.

Внезапно лицо Дивдада озарила лукавая улыбка. Он поспешно хлопнул в ладоши и велел прибежавшим тотчас евнухам вновь позвать рабыню, что каждодневно ходила во дворец Ашинаса. Когда она пришла и снова упала перед ним на колени, он сказал:

– Завтра утром отправляйся в дом хаджиба. Постарайся вновь встретиться с той невольницей и выведай у нее обо всех подругах ее госпожи. Попытайся выяснить, с кем из них дочь Ашинаса особенно близка и дружна. И передай служанке от моего имени этот подарок, − и юноша бросил ей в ноги мешочек с золотыми монетами. И скажи, что если она хочет заработать еще, то пусть держит язык за зубами и делает все, что я ей прикажу.

Рабыня в знак покорности несколько раз ткнулась лбом об пол и, пятясь, выползла из покоев. Дивдад почти в бодром настроении духа отправился во дворец к своему дяде князю Афшину, велевшему ему утром непременно заглянуть к нему.

С тех самых пор, как был завоеван войсками халифа греческий город Аморион, Афшин ибн Кавус старался держать Дивдада поблизости от себя, и юноша отлично знал почему. Дядя дожидался удобного момента, чтобы заслать его в Табаристан, для помощи Мазйяру. Саджу в глубине души совсем не нравились тайные замыслы Афшина. Ведь некогда Афшин и он дали клятву верности халифу аль Мутасиму. А теперь дружно строят тайные заговоры, созданные не только для уничтожения врагов его дяди, но также и против самого халифа. Дивдад втайне симпатизировал правителю Хорасана Абдуллаху ибн Тахиру и восхищался его незаурядным умом, воинской доблестью и множеством других достоинств. Но Абуль Садж был предан Афшину и считал для себя святым долгом выполнять любую его волю и подчиняться ему, как подчиняется покорный сын своему отцу. Да и бесполезно было поступать по-иному. Для Хайдара ибн Кавуса в этом мире существовали лишь два цвета – белый и черный. Желчный, раздражительный и, в то же время, горячий и сильный духом, уструшанский князь был требователен и жесток и по отношению к своим близким. Но нетерпим и беспощаден он был к любому, кто решался встать у него на пути. И все же, этот несгибаемый человек со своей бескомпромиссностью и внутренней одержимостью, тем не менее, нуждался в моральной поддержке, хотя и не показывал этого.

Дивдад чувствовал за него особую тревогу, видя как трудно дяде бороться со своими врагами, желавшими ему лишь одного – позора и смерти. Мотивов и поводов для вражды имелось много, но истина была одна, и это – ярое, безжалостное соперничество всех этих людей за власть, за влияние и за близость к халифу. Для них существовало только одно правило, которого они всегда свято придерживались и никогда не нарушали: топчи, если не хочешь, чтобы затоптали тебя самого.

Самым могущественным и самым злейшим после Тахирида врагом Афшина являлся любимчик халифа, верховный кади Ахмед ибн Абу Дуад^[61], известный своей набожностью и образованностью, после него следовал главный визирь Мохаммед ибн аль-Зийят^[62], человек незнатного происхождения. Аль-Зийят прославился тем, что уподобясь мелкому торговцу, лично поставлял для армии халифа шатры и сбрую, и хорошо над этим зарабатывал. Этот удачливый предприниматель, однако, не пользовался уважением и любовью ни в народе, ни в войске из-за своего безмерного чванства и надменности. Кичливость самолюбивого плебея была настолько велика, что он возненавидел Афшина лишь за то, что тот однажды обозвал его «сыном маслоторговца», кем он в действительности и являлся. Эту кличку быстро и радостно подхватили все, кому было не лень, и вскоре визиря за глаза только так и называли.