Наследник проклятого трона

 

Lənətlənmiş taxtın varisi

 

Heir of the cursed throne

 

 

 

 

– О справедливейший! Этот человек клеветник! – возопил, не помня себя от страха Саид.

Он ткнул трясущимися пальцами себе в грудь.

– Клянусь Всемогущим и Всевидящим Алла…

– У меня есть четыре свидетеля, готовых подтвердить правоту моих слов, – поспешно проговорил стражник.

– Ах ты, мерзкий многобожник! Притворялся честным мусульманином, а на деле оказался злостным преступником и чародеем! Позовите палача. Пусть отрубит ему голову. И глотку заткните этому изменнику. Он пытался обмануть эмира и амиля. То бишь меня. А кто я такой? А? Я правлю от имени самого повелителя всех правоверных! И этот жалкий купчишка, – голос Минкиджавра с каждым словом запальчиво крепчал, – обманул то не меня, а самого халифа аль Мутасима! За это ты достоин смерти, – и Минкиджавр с сердитым видом поднялся с трона, намереваясь удалиться в шатер.

Как в страшном сне перед плачущей семьей купца вырос огромный широкоплечий, обнаженный до пояса палач эмира. Но обезумевшему от ужаса Саиду показалось, что все это − злая и грубая шутка. Он ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку. И успел шепнуть жене:

– Недоразумение. Эмир любит иногда пошутить. Все будет хорошо!

Не поверил купец и услышав треск раздираемой на своей спине одежды.

– Недоразумение, – продолжал бормотать он трясущимися губами, когда палач оттащил его, как тюк, подальше от шатра эмира и деловитым движением заставил его встать на колени. Придавив большой волосатой ладонью голову купца к земле, палач ровным, обыденным тоном произнес, объясняя непонятно кому свои действия:

– Так быстрее испустит дух и кровью не забрызгает.

И тут-то Саид, подняв глаза и увидев заплаканные, горестные лица сыновей и в один миг поседевшую жену понял, что его смертный час настал. Он судорожно всхлипнул, но кричать и молить о прощении не стал. Безмолвные слезы текли по его щекам.

Бушра не помнила, когда она вбежала в шатер эмира. Перед тем, как палач потащил ее отца неведомо куда или уже после того, как он ухватился за топор, смачно плюнув себе на ладони. Эмир растянувшись на ложе из верблюжьего меха, неторопливо потягивал вино из золотого расписного кубка. Перед ним на литом, золотом подносе стоял хрустальный графин с вином и вазы со сластями и с фруктами.

– Благородный эмир, молю тебя, пощади моего отца! – задыхаясь от слез и с трудом раздвинув распухшие окровавленные губы, произнесла Бушра, опустившись перед Минкиджавром на колени. – Возьми мою жизнь в обмен его! Если отец умрет, то и мне незачем жить!

«Благородный эмир» неторопливо поставил кубок на поднос и, не отрывая глаз от купеческой дочери, сделал знак рабу, недвижно застывшему в стороне:

– Вели палачу остановиться!

Бушра резво вскочила на ноги и метнулась вслед за выскочившим из шатра слугой. Но слова Минкиджавра заставили ее замереть на месте.

– Нет. Ты никуда не пойдешь. Я не намерен слушать очередные вопли твоей семейки.

Послышались чьи-то шаги, и услужливый голос слуги спросил эмира, что им делать с купцом и его семьей.

– Пусть проваливает куда подальше, и чтоб духу его здесь через минуту не было! – проворчал Минкиджавр.

Бушра отодвинула краешек полога шатра. Молча глотая горькие слезы, девушка провожала глазами своих родных. Понимала, что никогда их больше не увидит, и в то же время в страстном и немом крике молила создателя свершить чудо. Всего лишь час назад Бушра беспечно верила, что настанет день, и под громкие звуки свадебных зурн она вступит в дом своего мужа. И до конца своих дней будет жить счастливо в мире, довольстве и покое рядом с возлюбленным Гиясом, родителями и младшими братишками. Забудь о своих мечтах, несчастная Бушра!

Зазвенели бубенцы на шее верблюдов. Караван чинно и медленно уходил, удаляясь прочь от города Тебриза.

А спустя некоторое время по той же дороге тронулись в путь человек тридцать вооруженных до зубов верховых. Отчаянные воры, безжалостные убийцы и грабители из числа беглых рабов и каторжников, разорившихся крестьян-айяров^[9], − эти люди составляли великолепную шайку, верно служившую своему покровителю эмиру Минкиджавру. Единственным их занятием являлись грабеж, насилие и убийства.

Не прошло и часа, как люди Минкиджавра настигли караван купца Саида. Они без труда расправились с его охраной, убили слуг, зарезали его сыновей, жену, а самого купца повесили на ближайшем дереве. Все захваченное добро разбойники перетащили и запрятали до поры до времени в известных только им потайных пещерах.

Глава почтовой службы Абдуллах ибн Абдуррахман давно искал возможность расправиться с донельзя обнаглевшим, по его мнению, Минкиджавром аль Фергани. Ведь в прямые обязанности каждого сахиб – берида входил тайный надзор за деятельностью чиновников и эмиров. Почтовое ведомство в провинциях подчинялось главному дивану ал – барид столицы Самарры, и наместники не имели над ними власти. Но с тех пор, как Минкиджавр занял пост эмира, Абдуллах лишился и сна и покоя. Этот мальчишка ни в грош его не ставил. Заправлял всей провинцией, как собственными угодьями. Потихоньку перебил в столице Тебризе всех чиновников – арабов. Хотя, правильнее было сказать, что они без следа исчезали один за другим, и никто не мог найти их ни живыми, ни мертвыми. Но ибн Абдуррахман решительным образом был уверен, что все эти загадочные исчезновения – дело рук нового эмира. На их места Минкиджавр торопливо назначал новых чиновников из числа преданных себе людей. Несмотря на многочисленные жалобы, посылаемые сахиб – беридом в Самарру, ни халиф, ни центральное почтовое ведомство им особого значения не придавали, и только советовали найти более реальные доказательства. Как будто бы бесследное исчезновение десяток чиновников являлось обычным делом!

Минкиджавр не подавал виду, но побаивался ибн Абдуррахмана. Разделаться с ним он пока не мог, сахиб – берид был очень предусмотрителен и хорошо охранялся. Но независимое положение, власть и привычка ибн Абдуррахмана совать нос в его дела беспокоила Минкиджавра. Он утешался мыслью, что в скором будущем вырвет этому выскочке глаза вместе с длинным языком и заставит сожрать. Пусть только его великие планы претворятся в жизнь! А до тех пор ему придется, стиснув зубы, терпеливо осыпать пронырливого сахиб – берида любезностями, как в данную минуту.