То было в пятом классе средней школы

* * *

 

 

 

«А! Опять этот, как его, – с дурацкой фамилией, что-то там написал! Я думаю, не стоит даже и читать: как и в прошлом его «шедевре», будут и в этот раз у него все грубо выражаться и бегать в уборную!.. Как, вы разве не читали? Препошлейшая пьеска и герои все ничтожные люди...»

Так, быть может, выскажется авторитетнейший из читателей и будет неправ. Во-первых, я категорически не согласен с утверждением, что в недавней моей пьесе все герои ничтожный народ, потому что, например, моя Зинаида, – ведь это же скала, это могучий утёс и оплот семьи, любви и бабьей верности, ну а остальные, – те да, конечно, все сволочи.

А во-вторых, нельзя же, в самом деле, судить о новой вещи по предыдущей, – не делай этого, читатель, ибо так дела не делаются, и, уверяю тебя, что эта моя поэма, а может быть, она и не поэма, – совершенно другого плана и из совершенно другого мира: повесть о первой любви.

 

 

 

Ленке, с любовью...

 

 

То было в пятом классе средней школы, для точности – семьсот сорок второй.

Подросток был я складный и весёлый, со склонной больше к чтенью, чем к футболу,

Курчавою еврейской головой...

 

Я брёл домой, влача портфель зелёный, вы знаете, – весенняя Москва:

Звонок трамвая резкий, удивлённый. Раскисший снег. Свежо. И я, влюблённый

В девчонку по фамилии Саква.

 

Я, впрочем, как обычно, усложняю: привычка. Я не знаю, почему,

Где надо прозой, – рифму подбираю... в конце концов, я просто вспоминаю,

И да: пожалуй, рифма ни к чему.

 

Лена Саква была не самая красивая девочка в классе, но удивительно стройная

и тоненькая, в маминых туфельках и укороченной до колена школьной юбке,

и когда её вызывали к доске,

 

то она, стоя спиной к классу, нарочно тянулась писать мелом повыше, потому что

она знала, что у неё красивые ноги

и мальчики будут смотреть.

 

Я старался не смотреть, я заставлял себя отводить взгляд, сопротивляясь

неведомой воле, гипнотизирующей тайне девчоночьих ног выше колена,

но это было сильнее меня, и поэтому вызывало внутренний протест –

я был очень непокорным мальчиком, и как-то даже рассказал об этой

своей мучительной борьбе товарищу и соседу по парте Коле, хотя он,

конечно, не понял, о чём я говорю, и в ответ стал мне тоже сбивчиво

нашёптывать совсем не то: назначение двух симметричных выпуклостей

груди... Чёрт знает что, при чём здесь это.

 

А в Ленке было что-то такое, я не знаю, как сказать.

Хотя, конечно, и ноги тоже, само собой, и ещё эти губы,

очень волнующие, – такие красивые, но не бантиком:

верхняя коротенькая с едва заметным нежно-шёлковым пушком,

и полная нижняя, и ещё одна причина нефизического свойства,

по которой я тянулся к Ленке, хотя это, наверное, и не следовало

бы рассказывать, а впрочем, ладно, я уж теперь расскажу всё,

потому что это было давно, это когда я думал, что на свете есть

всего два разных народа – один большой народ с правильными

окончаниями фамилий: на -ов или -ев, ну или там -ин,

фамилии у них были довольно понятны и чаще всего

происходили от Петра, вороны или шапки,

и был ещё другой маленький народ, – это те,

у кого фамилия оканчивается на какую-нибудь

совершенно не подходящую для этого букву,

так что никак нельзя было точно знать,

от чего именно она произошла.

 

Вот хоть, например, моя фамилия: непонятная и с совершенно

несуразным окончанием, или у Ленки – на букву «а», то есть

не просто «а», а целое «ква», или тот же Колька Барабаш,

и ещё, может быть, трое в классе, но зато, например, фамилии обеих татарок,

Ахмеровой и Чемболаевой, очень правильно оканчивались на «-ова» и «-ева»,

и, таким образом, принадлежали-то они к тому, другому миру людей

с нормальными фамилиями и правильными окончаниями, в кругу которых я

чувствовал себя немножко неловко, то есть не так, как среди своих, –

Ленки, Коли или там Вадика Сыча... Но я, конечно,

никогда никому об этом не рассказывал.

 

А Лена меня вообще как будто даже и не замечала,

несмотря на такое наше «родство»,

и только иногда на контрольной оборачивалась

и спрашивала, как пишется трудное слово,

но это лишь подогревало мою любовь,

И я тогда любил её всем сердцем, –

Хотя рассудок тоже не дремал,

И под большим секретом другу Коле

Порой я странные вопросы задавал.

То было в пятом классе средней школы...

 

Ей нравился, по-моему, весёлый

Сосед по парте Колька Барабаш.

Он тоже был влюблён определённо, хоть мог держаться менее влюблённо,

И отвечать весьма непринуждённо на просьбу дать ей ластик: – «Дашь на дашь!»

 

Мне, впрочем, Коля был соперник не опасный: на вид задирист, но – добрейшее нутро,

Всегда спокоен и во всём со мной согласный. Хотя драчун был Коля тоже классный,

И кулаки имел с железное ведро.

 

Ну вот... Пора б уже под общий знаменатель. Теперь осталось только несколько штрихов.

Ах... То-то я гляжу – сердит читатель: вот чёрт, опять... Ты прав, прости, приятель –

Я дальше постараюсь без стихов.

 

Все, я больше не буду отвлекаться, я уж теперь просто расскажу, что было дальше,

так вот, значит... что же было дальше... ах да, ну я шёл домой, влача портфель зелёный,

то есть я уже это говорил, и это именно так и было, я думал о ней и о том, как было бы

хорошо вдруг сейчас её встретить и проводить домой, а в детстве, как многие,

наверное, точно помнят, часто исполнялись самые невероятные желания,

если только они были честными, а не какими-нибудь сиюминутными:

найти кошелёк с деньгами или там объесться конфет, –

и когда она сбежала по ступенькам

булочной на углу улицы 1812-го года,

размахивая авоськой с хлебом, я сначала

сильно растерялся и некоторое время шёл

молча несколько позади неё, шмыгал носом

и гонял консервную банку, а потом мы, конечно,

разговорились, и мне даже удалось её немного посмешить,

а потом я уже попросил разрешения проводить её до дома,

и она пожала плечами, сделала гримаску и сказала так:

ну проводи, если хочешь, а когда мы зашли в её подъезд, это

который рядом с хозяйственным магазином,

то я не знаю, что со мной произошло, – я вдруг взял Ленку на руки

и понес её по лестнице вверх, а она сперва испугалась и хотела

взвизгнуть, но как-то передумала и стала покорно ждать, чем это

всё кончится, и даже одну руку положила мне на плечо, а в другой,

вытянутой, как-то торжественно держала авоську с хлебом,

и я чувствовал правой ладонью жгучую тайну её ног выше колена,

и, может быть, потому, что я тогда прочитал «Повесть о первой любви»

и был под сильнейшим впечатлением от того удивительного места, где

пионерка упала с обрыва, поранила

ногу и не могла идти, и пионер тогда

по-взрослому взял её на руки, а она

беспомощно к нему прижалась, и тогда он

нечаянно поцеловал её в губы... и тут я

вдруг понял, что именно это сейчас и

произойдёт, и, повинуясь неизбежному,

приблизил к ней своё лицо с вытянутыми

губами и поцеловал, хотя и очень неловко:

как-то по-птичьи клюнул в нос, а она в ответ

прошептала три тех заветных слова, три главных слова,

Что не забыть мне до последних дней,

Гримаску сделала, и вдруг, пожав плечом:

«Ведь ты еврей» – сказала тихо, незлобиво,

Пошла по лестнице одна неторопливо,

Но губкой – верхней – как-то сделала брезгливо,

Той самой, с нежно-шелковым пушком...

Кто думает, что я тогда заплакал,

Тот ничего не понял... и потом...

 

И потом, я и без неё знал, что я еврей, но ведь мы с Ленкой,

по моему глубокому убеждению, были одним народом людей

с неправильными фамилиями, а теперь оказывалось, что это

совсем не так, и что я, значит, другой и совсем для них не свой,

а они все, оказывается... и потом... И потом, я всегда думал, что

девочкам безразлично, еврей ты или русский, в отличие от Юрки

Гусева, который хотя и был очень смешной и лучше меня играл

в шашки, но всё-таки он был ужасный дурак, потому что каждый

раз, когда наш классный руководитель Андрей Ильич Пискун,

хороший и добрый человек, хотя и с довольно неприличным

прозвищем, зачем-то выходил из класса, он тут же подбегал к столу,

брал в руки журнал и даже одевал на нос забытые учителем очки

и тщательно, в который раз уж, изучал последнюю страницу, –

ну, на которой записаны всякие анкетные данные учеников,

имена родителей, их место работы и национальность,

и, делая особое ударение на последнем, – решающем,

по его мнению, – слоге моей фамилии, зачитывал

все эти подробности, а я, в свою очередь, привычно

напоминал ему, что у него отец дворник, и тогда он,

как правило, успокаивался, и, в общем, я на него и никогда

даже не обижался, но услышать такое от девочки...

Ведь девочки хорошо учатся и много читают, и ещё девочки добрые и поэтому

должны понимать, что еврей это совсем не то, что думает Гусев, и потом, ведь... [...]

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в ноябре 2019 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за ноябрь 2019 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению ноября 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.