Без гнева и пристрастия

Sapienti sat

Двери троллейбуса захлопнулись прямо перед носом едва успевшего остановиться от стремительной трусцы грузного, но все еще бодрого в свои пятьдесят пять Агасфера Агамемновича Сальникова, главного бухгалтера одной из многочисленных окологосударственных контор, так обильно расплодившихся в новом офисном небоскребе, свет из стеклянного крыльца которого сочно струился каплями нудного осеннего дождя на серую спину Агасфера Агамемновича, приунывшего было на троллейбусной остановке. Неожиданно из-за угла фешенебельного японского ресторана "Банзай", что красуется напротив вышеупомянутого небоскреба, на полном ходу, обдавая тяжелыми брызгами суетливых прохожих, вылетела огромная асфальтоукладочная машина, да такая, каких Агасфер Агамемнович еще в жизни не видывал. С грохотом в разные стороны разлетались куски асфальта, дымящиеся жестяные жбаны, весьма неустаревшие приборные доски; со свистом пролетали лопаты, грабли и всевозможные тяжелые дорожные вачи; плавно оседали на мокрую мостовую пропитанные соляркой тряпки и какая-то обугленная ветошь; на вершине громоздкой, несущейся прямо на остановку конструкции, в куче каменного угля стоял, размахивая, точно флагом, совковой лопатой, высокого роста человек в оранжевом жилете и каске; на лице его плясало безумие. Вроде и знакомое было это лицо, а, может, только лишь показалось... Словом, было ясно, что что-то случилось. "Идет человек с работы, никого не трогает", – только и успел подумать ни в чем неповинный клерк, как асфальтоукладчик со скрипом и грохотом подмял под себя столб с объявлениями и, проехав огромным колесом прямо по голове несчастного (мозги его тут же с писком выстрелили из черепа), вломился со скрежетом в стеклянные двери небоскреба. Газетный киоск, который был при этом сбит углом гигантского бампера, завертевшись волчком, влетел в витрину расположенной на первом этаже суперсовременной парикмахерской и грохнулся в центре зала. Толстая киоскерша вылетела через разбившееся окно киоска и, безумно визжа, понеслась по зеркальному полу парикмахерской в ворохе газет и журналов, волоча за собой тощих парикмахеров, огромные кресла с электрическими проводами и тех, кому не посчастливилось в них находиться, прямо к грузовому лифту, из которого в этот момент выгружали страдающего ожирением последней степени, выжившего из ума писателя-миллионера, плотно прижимающего к необъятному брюху чемоданчик с зубными щетками. Столкновение произошло незамедлительно, и тут же образовалась огромная куча-мала, из которой кричали, вопили, стенали; а на вершине ее почему-то оказался сохранивший полное спокойствие писатель, сидящий в парикмахерском кресле (похоже, он даже не заметил, что что-то произошло), а на коленях у него, вереща и дрыгая ногами, примостилась вниз головой злополучная киоскерша. Полицию вызвать пока было некому (стойка с халдеями в фойе оказалась придавлена асфальтоукладчиком), да и сообразить толком еще никто не успел, что же такое произошло, а по коридорам второго этажа уже вовсю носился высокий человек в жилете и каске, размахивая лопатой и изрыгая проклятия. Он крушил на своем пути все, до чего только мог дотянуться своим зловещим орудием: летели к чертям подделки под дорогие восточные вазы, уютные аквариумы рассыпались вдребезги, с криками и причитаниями разбегались дежурные по этажу, потерявшие способность соображать при виде этого монстра, влетевшего прямо в окно. Дежурный постовой, вбежавший в разрушенное фойе с пистолетом в руках, не успев добежать до лифта, поскользнулся на разноцветных зубных щетках, в изобилии рассыпанных вокруг стонущей шевелящейся кучи, упал и, выпустив из рук пистолет, с криками схватился за, видимо сломанную, явно перекосившуюся, ногу. Монстр в жилете спустился на первый этаж...

А всего лишь часом раньше в этом самом фойе произошли события гораздо менее шумные, но несравнимо более значительные. Главный редактор влиятельного книжного издательства "Мегатон" Илья Ильич Юдин нервно расхаживал по фойе вперед-назад, теребя цветастый галстук у себя на впалом животе. Его долговязая фигура отражалась в зеркальном полу настолько четко, что складывалось впечатление, будто Илья Ильич ходит по самому себе, наступая на собственные подошвы. Что привело сюда, в эту обитель клерков и бюрократов, его, человека творческого, демократического и по уши занятого неотложной работой? Что заставило его бросить все дела, примчаться сюда на длинной служебной машине под конец рабочего дня и нервно бегать из угла в угол в этом шикарном, но казенном и скучном фойе, ничего даже, против обыкновения, не читая с карандашом в руках, а лишь молниеносно поглядывая на часы? Причиной тому был телефонный звонок, прозвучавший несколько минут назад в его кабинете на Большом Христовоскресенском проспекте. В трубке послышалось знакомое сопение, и чичиковски-масляный голосок Агасфера Агамемновича промурлыкал:

– Рукопись у меня, дорогой мой Илья Ильич. Можете считать себя... Ну, сами знаете, кем. И каким, хе-хе. Жду вас через десять минут у себя в рекреации – и не забудьте чемоданчик.

Юдина сразу бросило в жар. С минуту он еще слушал в оцепенении гудки, затем медленно повесил трубку. "Свершилось", – вертелось у него в голове, – "свершилось, наконец-то!" Не помня себя, он рванулся к сейфу, дрожащими руками извлек оттуда черный увесистый чемоданчик, поцеловал его... Через восемь минут он уже носился по фойе сальниковского небоскреба.

– Ну-ну-ну... Дорогой вы мой, не надо так волноваться, – услышал он у себя за спиной. – Никуда она от вас теперь не денется!

– Ладно, ладно. Давайте, не тяните душу, пойдемте в машину.

– А вы, надеюсь, один приехали? – опасливо остановился Агасфер Агамемнович, глядя маленькими пытливыми глазками на Юдина снизу вверх.

– Ну, конечно, что вы из меня, в самом деле, дурака делаете!

– Ну-ну, это я так...

Они закрылись в длинной юдинской машине, расположившись, по просьбе Сальникова, оба на заднем сиденье. "Для равноправия", – настоял он.