Галина Мамыко. Как бы?

Наташа выслеживала любовниц, скандалила, рыдала, мучилась его изменами. Чтобы не потерять его, увязывалась за ним в дальние рейсы, круглосуточное нахождение в кабине рядом с мужем успокаивало. Она через «не хочу», но прощала ему предательство, хотя и клялась развестись навсегда.

Остаться без Бориса ей казалось делом немыслимым, да и, честно говоря, она это признавала, невыгодным.

Он был для их семьи источником дармовых благ. Когда работал на мясокомбинате, привозил ворованное мясо. С хлебозавода – муку, сахар, яйца… А когда устроился шоферить на молокозавод, семья Кавун обрела новую золотую жилу. Молочных продуктов поступало так много, что их дом стал пунктом обмена молока на мясо, творога на одежду. Обмен шёл с соседями и друзьями. Сливочное масло в пути между населёнными пунктами само по себе сбивалось внутри молочной цистерны в жёлтые мягкие лепёшки. На подъезде к городу Борис останавливал на обочине машину, карабкался по лесенке на цистерну и вылавливал из молока сливочные айсберги профессиональным огромным сачком.

Красть у государства в их кругу считалось делом обыденным, по этому поводу Наташа говорила: «Так все делают». «Мама, это ж краденое», – удивлялась Нина.

Мать шикала, и Нина шла к бабушке с вопросами, как можно ходить в церковь, и при этом воровать… Людмила на такие вещи смотрела спокойно. «Хiба це злодiйство, у держави стібрити, хiба це грiх, нi, це не грiх, це життя таке…» Нина снова удивлялась и звала бабушку в церковь к священнику, послушать, а что тот скажет, и надо ли замаливать грехи. Но к священнику с такими вопросами не шли, как-то было всем безразлично, грех это или не грех.

Когда наступило это безразличие, никто из них не мог сказать. Людмила подозревала, что всё началось после угрозы раскулачивания, потери хозяйства, бегства в Крым из насиженных родных мест Херсонщины, она знала, что особенно сильно всех их подкосило расставание с Арсением.

Новая жизнь затянула Людмилу с головой, и так всё улеглось в её душе, что уже ничего не хотелось, кроме поесть, полежать, потом снова заняться хозяйством… И так бесконечно. Она совсем не могла найти в этой новой бесконечности места для другой бесконечности, той, которая для неё раньше была связана с Богом, с верой в Него, с церковью. Вместе с утратой Арсения и с утратой всех душевных мук, что были связаны с Арсением, она будто утратила что-то ещё, что давало ей силы и на церковь, и на покаяние, и на молитвы. Это всё ушло, а куда, она не знала. Ей просто ничего этого, молитвенного, духовного, больше не хотелось. Это её новое душевное состояние как-то незаметно, постепенно будто передалось и всем остальным в семье Кавун.

Замаливать грехи, говеть, ходить к священнику на исповедь больше никто не торопился. Церковь для них не исчезла, но стала как бы делом обычным, будничным, тем помещением, где ставили свечи, святили куличи, воду, но не более.

Незаметно, естественно, как уходят дожди и исчезают ветры, всё это, церковное, связанное с тем, что когда-то было частью их бытия, ушло в прошлое. Кавуны больше не поднимались воскресным утром, не спешили знакомой дорогой в сторону звона колоколов, от этого остались туманно-приятные и тревожащие душу воспоминания. И эти воспоминания, все понимали, были связаны в первую очередь не с поклонами и свечами, а с нечто гораздо большим, что давала им всем церковь. Но хотя они это и понимали, но будто были отныне связаны по рукам и ногам, и лень не давала проснуться ранним утром, чтобы пойти на службу. Возобновлять прежний образ жизни согласно церковным календарю и уставу никому из них не хотелось, это теперь казалось трудным делом, на что сил, как полагали, ни у кого уже нет.

Жизнь крутилась вокруг так шумно, страстно, заманчиво, что, конечно, полагали все они, тут не до церковной скуки.

А Бог, говорила Людмила дочерям, Он ведь никуда от нас не делся, Он и есть Бог, чтобы быть рядом с нами, быть в душе. Он есть, и хорошо. Что ещё надо. Бог управит, и всё будет ладно. Людмила надеялась на какие-то высшие силы, которые обязательно им помогут, если что не так. Она была склонна связывать семейные неудачи с действием нечистой силы, была суеверной, боялась сглаза и порчи, и наказывала внучкам и дочерям носить на своей одежде булавки.

В отношении сына она была особенно мнительна, боясь, как бы чего с ним не случилось из-за женских козней. Алексей у неё был особой радостью в жизни, и она закрывала глаза на всё, что могло бы омрачить её мнение о нём. Она гордилась его способностями, тем, что на «отлично» закончил музыкальное училище, тем, что имел приятную внешность и добрый характер. Жену для него ей хотелось найти такую, чтобы была нянькой и кухаркой, служанкой и прачкой, и всё исключительно для него одного, навсегда, это преданность, любовь, покорность, заботливость…