Галина Мамыко. Как бы?

 

 

 

С первых дней совместной жизни с Алексеем, по соседству с его злоязычной роднёй, Зоя увидела, в какое «болото», как выразились приехавшие в гости к дочери её родители, она попала.

– Ну и ну, – качала головой мать, искоса поглядывая на неё.

Они под руку медленно шли по городскому парку, рядом молча передвигал ноги отец. Его седые брови были сдвинуты, он нёс две тяжёлые дорожные сумки. Ему было неприятно всё то, что довелось увидеть и понять там, где они только что были, его настроение было вопреки ожиданиям полностью испорчено. Глухое раздражение на дочь он старался подавить в себе, он полагал, что в этой ситуации лучше винить самого себя, как плохого воспитателя, не сумевшего вложить в дочь такие установки, как сохранение женской чести и человеческого достоинства.

Только что они «имели радость», как насмешливо потом сказал Павел Павлович, познакомиться с избранником дочери и его родственниками. Они оба тут же увидели всё то, в чём Зоя не хотела признаваться ни себе, ни вообще никому. Неприязненность, неприветливость, лицемерие, фальшь, злобность, и много всего того, что уже пришлось за первые несколько месяцев проживания на Старопроточной испытать на себе Зое от Алёшиной родни. С ней разговаривали как с домработницей, случайно угодившей во временное услужение к господам.

Что бы она ни сделала, как правило, попадало под критику сестёр Алексея, плохо стирает, плохо готовит, плохо делает домашнюю уборку, мужа не ублажает, мужу не угождает… И вообще, слишком умная, слишком учёная. Не это нужно. А что нужно? Готовить много и готовить бесконечно, без передыха, как можно больше вкусных блюд, пожирнее, поразнообразнее, не позволять мужу ничего делать, а она позволяет – например, заставляет его за покупками ходить, ещё, чего гляди, полы заставит мыть. Баба на то и баба, чтобы муж как сыр в масле катался, и ни о чём, кроме заработка, не думал. А она на лекции мотается, по библиотекам ходит, за книгами сидит… Это родня нашёптывала Алексею в надежде открыть ему глаза на совершённую ошибку.

Паспорт брата старшая сестра по наказу матери выкрала и спрятала у себя в комоде. У Алексея перед Зоей появился аргумент не идти в ЗАГС – «мои паспорт спрятали», чем он втайне был доволен, а вслух сказал, как бы оправдываясь, надо подождать с регистрацией брака, пока он не убедит родню вернуть ему паспорт. Зоя промолчала, она пребывала в недоумении, почему он так себя ведёт, разве может любящий её и любимый ею человек увиливать, выкручиваться, делать всё, чтобы их будущее оставалось под вопросом.

Она пыталась замять поднятый на эту тему родителями разговор, но уже одно её молчание явилось для них ответом – подозрения подтвердились: Зоя сожительница, но не законная жена. Это разгневало Павла Павловича, он отказался гостить в семье молодожёнов, и заявил, они уезжают к старшей дочери в Е., а его ноги здесь больше не будет, его поддержала Клавдия Васильевна.

По дороге к вокзалу родители убеждали Зою сейчас же покинуть дом «негодяя», признать за собой не только грех, но и ужас положения, в котором оказалась. Того и гляди, забеременеет, что тогда делать, сокрушалась Клавдия Васильевна. Павел Павлович для себя уже знал, что если дочь и останется с Алексеем, если даже он и соблаговолит всё же с ней расписаться, в любом случае никакими силами никто не сможет разубедить Павла Павловича в окончательном мнении о том, что дочь связала свою жизнь с мерзавцем, эгоистом, негодяем.

Много и других неприятных слов теснилось в эту минуту в его седой голове, в сердце была горечь, он ощущал такое опустошение, будто похоронил дочь. Клавдия Васильевна была настроена менее категорично, её жалостливое сердце сжималось от того, что младшая дочь находится в самой настоящей опасности, и отныне её судьба зависит, можно сказать, от одного движения бровей того, кто взял над Зоей безраздельную власть и подчинил её добрую душу своим прихотям. Клавдия Васильевна, как и её супруг, также учуяла в новоиспечённом зяте «душок гнусного эгоизма» (как выразился Павел Павлович), но вместе с тем не только это ей увиделось в Алексее. Да, она не отрицала, молодые влюблены друг в друга, но ей, как и её дочери, было непонятно, отчего же Алексей проявляет по отношению к Зое жестокость и расчётливость. Она ужасалась от множества мыслей о будущем Зои, которое ей сейчас виделось лишь в самых мрачных красках.

Она уже хотела было сказать дочери, чтобы та не отчаивалась, они примут её в любое время обратно в родное гнездо, но взглянув на её строгое лицо, промолчала.

Дорога на вокзал пролегала через бульвар перед мединститутом. Зоя издалека распознала среди молодёжи знакомую фигуру своего бывшего жениха. Этого мне ещё не хватало, подумала про Петю. Она испытывала усталость от того, что он искал с ней встреч, и при каждом подходящем случае стремился заговорить.

– Зоя! Здравствуй! – Петя стоял возле институтских ворот и пристально смотрел на неё, будто не верил своим глазам, что видит её.

– Здравствуйте! – поздоровался с её родителями.

Он разволновался, и это было заметно.

Он давно желал примирения, возвращения к прежним отношениям и, главное, женитьбы на Зое. Об этом он и стал без предисловий говорить, будто продолжил начатый разговор. В институте он пытался не раз подойти к ней, объяснялся, оправдывался на ходу, спеша за ней, она ускоряла шаг, и молча уходила. А когда друзья сказали, она выехала из общежития, по слухам, вышла замуж, он не поверил.

– Говорят, ты вышла замуж. Я не могу в это поверить. Не могу, Зоечка. Ведь мы любим друг друга. Я тебя, ты меня. Правда?

Он перевёл взгляд на лица её родителей, и, заметив их удивление таким неожиданным напористым разговором, заговорил с ними:

– Она ради меня перевелась в С. из Ленинграда. Всё было прекрасно. И вот, нелепая ссора, случайность, ошибка, – он говорил быстро, отрывочно, переводил взгляд с родителей на Зою.

– Петя, хватит, – сказала Зоя, она взглянула на родителей и потянула за руку мать. – Нам надо идти.

Родителям про существование Пети давно было всё известно, и хотя тот понимал нелепость своих явно излишних объяснений, но всё равно надеялся на что-то.

– Куда идти? Зачем? Я провожу вас, провожу, – он не отставал, шёл рядом, и рассказывал про свою любовь к Зое.

– Вот тебе готовый муж, – вдруг сердито и очень громко, с раздражением в голосе, сказал Павел Павлович.

Он оглянулся на Зою и замедлил шаг:

– Чего тебе ещё надо? Вот же, вот, а ты…

Он махнул рукой и, ускорив шаг, пошёл вперёд, оставив всех позади.

Его догнали. Каждый что-то говорил своё, голоса звучали напряжённо и печально. Тяжёлые дорожные сумки нёс уже не Павел Павлович, а Петя, и со стороны казалось, эти люди между собой дружны и заботливы друг ко другу.

Постепенно шум голосов стал стихать, и теперь говорила одна Зоя. И если до этих пор каждый слышал лишь самого себя, то теперь все слышали голос Зои, то, что она говорила, привело всех в унылое чувство обречённости: ничего изменить нельзя. Ни для Пети. Ни для родителей Зои. Ни для неё самой. Потому что она любит Алексея. И что бы ни случилось, никогда, ни за что не оставит его. Зоя не обращала внимания, что рядом Петя, и надо бы говорить намёками, утаивая от постороннего человека семейные тайны, о которых шла речь. Она не думала о том, что надо проявлять осторожность. Она поняла главное: если сейчас не отстоит своё будущее с Алексеем, то окажется в пустоте и безнадёжности, окажется в том положении, какое случается у людей после утраты самого дорогого и любимого, и этим самым дорогим и любимым был для неё Алексей и, конечно, она верила в совместное будущее с ним до самой смерти.

Эта уверенность была порождена особым интуитивным сердечным предчувствием, которое обычно её не подводило. Именно в эту минуту, когда им неожиданно повстречался Петя, и когда разговор с ним и родителями зашёл в ненужную для неё тупиковую сторону, туда, где витали скучные и пресные теперь для Зои воспоминания Пети о его любви к ней, об их прогулках у моря, об их утраченном счастье, она ясно увидела вдруг перед собой лицо Алексея, оказалась в его объятиях, услышала его голос… И всё, туман счастья и надежд на это счастье поднялся в ней, закрыл разум, окутал сердце, и только одно, это мысль об Алексее, ублажала душу. Какие там Пети. Какие там увещевания родительские. Ничто не могло разубедить её в тех чувствах, что владели ею.

После прощания с родителями Петя вызвался проводить Зою домой. Она, усмехнувшись, отрицательно покачала головой. Не хватало только этого, чтобы их вдвоём кто-то из знакомых увидел и рассказал мужу.

Алексей изводил Зою ревностью. Взгляд случайного прохожего, обращённого на неё, приводил Алексея в болезненное состояние недоверия. Он оглядывался на прошедшего мимо них человека, она уже знала, начнутся унылые и тяжёлые для обоих разговоры, почему на неё смотрели, знает ли она того, кто смотрел. Ходить с Алексеем в гости было пыткой. Его глаза с подозрением следили за ней, а если кто-то из мужчин заговаривал с ней, то мрак будто застилал глаза Алексея, и душа погружалась во тьму. Как врач, она беспокоилась о его душевном благополучии, опасаясь повреждения психики. Но нет, психика Алексея была устойчивой, он вполне трезво оценивал жизнь, отклонений в поведении не демонстрировал. Кроме патологической ревности. И она продолжала беспокоиться за его настроение, не желая омрачать его, стремилась не давать к тому повода, на людях старалась не обращать глаз на мужчин, зная, что любой такой её взгляд будет замечен мужем. И тогда дома ждёт тяжкий допрос.

Как раз накануне приезда родителей Алексей устроил Зое скандал, вечер они провели в доме его друга – Степана Шевченко, который после пары рюмок разошёлся на громкие комплименты в адрес Зои, да ещё повёл её танцевать. Оба умели отлично вальсировать, в отличие от Алексея. Тот и вовсе сторонился танцев. Зое обычно приходилось отсиживаться за столом, муж не желал её видеть в числе танцующих. Но на этот раз музыка сильно тронула ей сердце, она хотела танцевать, её тоскующий взгляд в сторону летающих по просторной гостиной пар перехватил Степан. Жена благосклонно кивнула ему, и тот подхватил без спросу Зою и закружил. Она с наслаждением летала в такт музыке, и все вокруг залюбовались пластичным движениям её тонкой гибкой фигуры.

– Ну, Зоя, теперь держись, твой темнее тучи, – сказал шутливо Степан, он подвёл Зою к столу и взглянул на хмурого Алексея.

Тот сидел с опущенной головой, будто ничего не видел и не слышал.

– Эй, Алёшка, – Степан тронул друга за плечо.

Тот поднял голову и бросил рассеянный взгляд мимо жены.

Степан продолжил с улыбкой:

– Смотри мне, чтобы Зою не обижал. Знаю я тебя.

Через несколько минут Алексей процедил на ухо Зое, что они уходят, по дороге домой начал неприятный разговор, полный надуманных, как она пыталась ему объяснить, обвинений. Он не слышал её доводов, дома до глубокой ночи они ссорились, и к приезду родителей оказались не готовы разговаривать друг с другом. Родители заметили, что молодые в ссоре, и это лишь усугубило общее плохое впечатление, которое они получили от визита в дом зятя.

Зоя распрощалась с Петей и с облегчением заспешила в противоположную сторону, подальше от его печального, будто плачущего лица. Растерянный голос ещё какое-то время звучал в её голове, а сердце было переполнено счастьем в ожидании встречи с Алексеем. Она была согласна на любые новые ссоры, но лишь бы оставаться с ним рядом.

Как это бывало и раньше, они и на этот раз помирились в ту же минуту, как Зоя бросилась с порога целовать Алексея. Её горячий голос, убеждающий в том, что она любит его, вернул его в жизнь, в голове прояснилось, сердце успокоилось. Снова в их доме было тихо, уютно, до глубокой ночи они шептались в объятиях друг друга. А когда собрались уснуть, Алексей пожелал пельменей, и она тут же начала готовить. Он накрутил на мясорубке свинины. Смеясь и что-то обсуждая пустое, лёгкое, ловя взгляды друг друга, они лепили пельмени, ждали, когда забурлят в кипятке, и вскоре, сидя напротив друг друга, коленями в колени, ели. Им всё нравилось – эти взгляды долгие, эта ночь долгая, будто вечная… На шум пришла заспанная Наташа. Увидев пиршество, покачала головой. «Они любят друг друга, что поделаешь», – подумала беззлобно, чувствуя как бы против своей воли, вопреки общей родственной неприязненной установки в отношении Зои, симпатию к их взаимной любви. Ушла к себе и вскоре вернулась – принесла молодым банку сметаны.