Галина Мамыко. Как бы?

 

 

 

В семье Кочергиных Зою встретили холодно. Внутреннее отчуждение созрело, как только Зина увидела в руках младшей сестры чемодан.

За общим чаепитием все чувствовали неловкость от той недоговорённости, которая будто зримо висела в воздухе и заставляла натянуто улыбаться. Преимущественно говорила Зина, как обычно это и случалось в их семье. Она помешивала серебряной ложечкой чай, щурилась и рассказывала о курьёзных случаях. В её поездках санитарного инспектора по району случались смешные ситуации, и она любила об этом рассказывать в семейном кругу.

Сегодня она вспоминала старый, ранее обсуждаемый в их доме, случай с Нюрой-медсестрой в санатории Н. Эту историю она особенно выделяла в своих воспоминаниях как наиболее забавную. Поглядывая искоса на бледное лицо Зои и с неудовольствием отмечая про себя её отрешённость, она поднимала тонкую бровь, отхлёбывала чай и говорила про Нюру, которая испугалась инспекции, не выходила из кабинета, и там писяла в тазик, но потом дверь открылась и возникшие на пороге инспектора увидели писающую Нюру с голым задом, а Нюра вспомнила, что забыла закрыть дверь на ключ. Зина покривила подкрашенные губы в улыбке, помолчала, и глазами указала так и не засмеявшемуся супругу на поникшую сестру. Макарий с готовностью заговорил о погоде, он понял, жена устала вспоминать смешные истории. О погоде он говорил с тайным испугом перед женой и настороженно поглядывал на Зину, как бы спрашивая, всё ли он правильно делает. Зина с плохо скрываемым презрением кивала ему, и в его лице появлялась радость.

Он обычно робел, когда жена обращалась к нему при людях, ему казалось, сейчас она не только своих подчинённых по работе, но и его, Макария, прилюдно высмеет. Что, впрочем, действительно иногда и происходило. Отношения Кочергиных напоминали отношения командира и солдата, Зина командовала, Макарий подчинялся. Он так и не разобрался, доволен ли своим полувоенным положением в семье, хотя и не стремился для себя это понять, ему было достаточно того, что у него есть жена, а в другом городе любовница и дочь от неё. Связь с этой женщиной у Макария началась, ещё когда он жил в далёком уральском посёлке, ходил в лес по грибы и ягоды, и там целовался с той, которая так и осталась навсегда его тайной. Семейный союз с Зиной поначалу был для него главным жизненным стержнем, но очень скоро, на собственной шкуре (как он охарактеризовал это состояние), ощутил, что такое железный характер Зины. Вот тогда и понял, что иногда ему хочется от этой холодности, бесприютности сердечной, отдохнуть. Хоть и редкие, но зато горячие встречи с прежней подругой возобновились.

Зина не знала о любовнице, как и не знала, что у Макария в дальних краях есть от другой женщины дочь. Не знала не потому, что невозможно было узнать, просто ей было некогда, да и неинтересно, разузнавать что-то запрещённое о своём муже. Она была занята работой и отдыхом от работы. Ей нравилось посещать Москву и Ленинград, где хорошие рестораны, гостиницы, парки, музеи, картинные галереи, театры. Макарию в расписании её жизни места не было, потому что их графики отпусков и командировок не совпадали. Случалось, она ездила по туристическим путёвкам в Германию, где любила блеснуть знанием немецкого языка, погулять по интересным местам, накупить хорошей одежды, ну, ещё и повидаться с другом детства, Иваном Беловым.

Встречались она с ним и в Москве, куда Иван ездил в отпуск. Когда-то оба были уверены, что обязательно поженятся, но Иван из родного захолустья уехал в Москву, где благодаря неожиданному подарку судьбы – счастливому знакомству и скоропалительной женитьбе на дочери высокопоставленного чиновника – без проблем поступил в знаменитый институт международных отношений, выучился на дипломата и с той самой женой уехал по назначению в Германию.

Зину, однако, Иван не забыл, о чём однажды узнал её муж, когда ему в руки в памятный зимний день вскоре после возвращения Зины из очередной туристической поездки в Москву попала присланная по почте открытка. Заграничный конверт, забытый женой на дамском трюмо, привлёк его внимание. На обратной стороне открытки красивым почерком, убористыми буковками с правильным наклоном вправо, было написано синими чернилами от руки обращённое к его жене коротенькое послание. Оно не начиналось принятыми в таких случаях словами приветствия, а как будто было продолжением недавнего разговора. Так могут писать или близко знающие друг друга люди, или это пишет такой же высокомерный человек, как и моя жена, решил Макарий.

«Выбирал, выбирал, и решил сию открытку послать тебе, то есть послание своё начеркать на ней. Не выдержал. Не дождался ответа – пишу. Почему так короток был срок моего отпуска? Почему я не высказал тебе всего, что меня мучит? Мне кажется, что всему мешала зима. Не было уединённых уголков. И несмотря на мою любовь к душевным (это слово было автором подчёркнуто) разговорам, русский мороз в 30-40 градусов эту любовь мою остудил, да и твою, я думаю, не меньше. Как поживает твой, дорогой тебе, Макарий? Привет родителям, Зое, ну и котёнку тоже обязательно. Твой друг Иван Белов».

На открытке были изображены художником двое молодых смеющихся лыжников солнечным зимним днём. Она обнимала его, он в правой руке держал бокал с вином. Типографская надпись под картинкой была на немецком языке: «Glück und Freude im neuen Jahr». Это пожелание чего-то хорошего в Новом году, но не ему, а его жене, от неизвестного мужчины. Макарий в тупом оцепенении вглядывался в счастливую пару на открытке. Как-то неожиданно всё случилось, никогда бы такого и не подумал о своей строгой супруге.

Его покоробило, что их малыша (в ту пору ему исполнился годик, ему оставалось жить ещё целых четыре года) какой-то тип назвал по-хозяйски ласково «котёнком», и написал при этом с маленькой буквы. Они с Зиной действительно называли Андрюшу Котёнком. Они – да, но этот, этот? Он представил, как Зина рассказывает Ивану Белову про своего Котёнка-сынишку во время зимних прогулок по холодной Москве, как они стоят под снегопадом на Красной площади, и Зина, прямо как на этой, присланной ей открытке, обнимает Ивана Белова, а он из хрустального бокала пьёт ледяное шампанское. «Как поживает твой, дорогой тебе, Макарий?» Он с ненавистью перечитал эти слова и подумал, что они написаны с насмешкой, его жена и этот её Иван Белов обсуждают при встречах его, Макария, смеются над ним, называют деревенщиной. Любимое словечко Зины – деревенщина, Макарий слышал это от неё в свой адрес, она вроде говорила без зла, снисходительно, мол, что с тебя взять. Ему становилось на душе неприятно, но возражать ей он не смел.

Про найденную открытку от Ивана Белова он жене не сказал, а выпросил на работе командировку, большую часть которой провёл в гостях у своей подруги в городе Н.

Анна Серафимовна принесла из кухни свежий чай, и все согласились на ещё одну порцию. Макарий захрустел печеньем. Зина откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. На улице темнело, в комнате из-под голубого абажура разливался мягкий свет, было уютно. Зине резал глаза чемодан в прихожей. Она знала этот чемодан. Когда-то в детстве они с Зоей любили играть с этим чемоданом в домики. Потом родители отдали его Зое, и та уехала в Ленинград. С тех пор он сопровождал её повсюду, с ним она переехала из северной столицы на юг в С., а теперь с ним она здесь, у Зины в доме.

Чемодан действовал Зине на нервы, с вещами просто так не приходят, это может означать одно, Зоя порвала с Алексеем. Сам по себе разрыв с ним Зина одобряла. Но приютить неизвестно на какой срок у себя младшую сестру была не готова. В доме, как она считала, и так тесно, мало того, что свекровь под боком, а тут ещё и сестра свалилась на голову. Кроме того, Зина была беременна, эту беременность они с мужем ждали. Радостное событие осчастливило их обоих, но при этом навело Зину на размышления по поводу небольшой жилой площади. Ей хотелось простора, воздуха, огромных окон с видом на море, солнечных лужаек под окнами, и обязательно тишины. Но здесь моря не было, а в квартире шаркала по комнатам с веником в руках бабушка Аня, она, как казалось Зине, путается под ногами, надолго занимает туалет, и плохо моет чашки. Кроме того, на бабушке Ане висела вина, как считали супруги Кочергины, за гибель попавшего по её недосмотру под колёса грузовика пятилетнего Андрюши, и эту гибель сына Зина ей не могла простить.

Она видела, что Анна Серафимовна обрадовалась приходу Зои, засуетилась вокруг своей любимицы, она не скрывала, что симпатизирует Зое, в отличие от её суровой и холодной старшей сестры, и вот, сейчас, как-то особенно громко радовалась Зое, всё это Зине показалось возмутительным. Раньше, когда был жив Андрюша и дом был заполнен шумом детских игр, Зину не раздражала свекровь, так же, как не раздражала приезжавшая погостить Зоя. И та, и другая были главными нянями для Зинаидиного сына.

Но теперь её отношение к бывшим воспитательницам покойного Андрюши не было столь терпимым. Вдвоём они тут, у меня под носом, будут говорить, смеяться, шушукаться, в доме станет многолюдно, суетно, дом перестанет быть домом, это будет не дом, а чёрт знает что, такие мысли были у Зины, и эти мысли, в общем-то, ей не нравились, но деваться от них было некуда. Они как будто поедали её, от них нарастало недовольство, усиливалось раздражение, ей хотелось съязвить насчёт Алексея, от которого сбежала Зоя, хотелось съязвить в адрес самой Зои, и она уже почти решилась сказать колкость, но Зоя стала прощаться. Она поняла по лицу сестры её внутреннее недовольство, почувствовала натянутость, сухость в общении, всё как-то в одну минуту ей стало ясно: ничего объяснять о своём появлении не нужно, говорить о своих проблемах тем более, и она не стала ничего объяснять.

Она больше не надеялась, что ей предложат переночевать, и сама этого уже не хотела. Ей казалось теперь уже неправильным, что она пришла сюда, к сестре, со своими проблемами, посмела мешать её семейной жизни, она винила себя в том, что испортила сестре настроение своим приходом с чемоданом, как бы обязав принять её. Надо поскорее уйти, надо, чтобы Зина успокоилась, надо, чтобы ей стало так же хорошо, как было до её прихода, зачем волновать её и Макария, это ошибка с моей стороны, нельзя вот так, как я это сделала, обременять людей, думала она. И уже торопливо одевалась, прятала глаза от бабушки Ани, которая настойчиво просила остаться. Она была рада уйти из этого дома как можно скорее, она не думала о причинах такого отношения к себе, зачем думать о том, что совсем не важно ни сейчас, ни вообще никогда. Для неё не было важным то, что касалось распрей и колкостей, раздражения и ненависти, это всё в других людях проходило как бы мимо её души, не оставляло там следа, она видела и забывала, слышала и забывала, ничто плохое не хотело оседать в ней.

Вот и сейчас она как-то по детски открыто, без обиды, глядела на сестру своими всегда чистыми, ясными глазами. Она попрощалась кротко, по-доброму, а когда вышла на улицу, стала плакать от того горя, что глодало и глодало её сердце. Этим горем была любовь, этим горем был Алексей.

Но перед тем, как она вышла из подъезда и ещё не успела заплакать, её на лестнице догнал Макарий и сказал странное, кто такой Иван Белов? Он опустил голову, посмотрел на свои домашние шлёпанцы, и будто оправдываясь, объяснил, что давно мучается этим вопросом. В то время, как он это говорил, он ощутил беспокойство, увидев на своих ногах домашние шлёпанцы, он забыл переобуться, теперь Зина станет пилить, скажет «деревенщина, тащишь грязь из подъезда».

Зоя с удивлением взглянула на него, он заморгал и стал тереть глаз. Он чесал глаз, говорил про мошек, которые лезут в лицо, морщился, а потом говорил, подкашливая, что просит ничего Зине не передавать.

Зоя, конечно, знала Ивана Белова, когда-то он считался на протяжении нескольких лет главным претендентом на роль жениха Зины, бывал в доме Коровиных, где к нему хорошо относились. Она почувствовала, что за вопросом об Иване Белове скрывается душевный разлад Макария. Зная мужской характер старшей сестры, она в глубине души жалела мягкого, слабохарактерного Макария, ей было его жалко, когда она видела эту его робость перед Зиной, слышала её колкости в его адрес, но сейчас ей стало его особенно жалко. Она на какие-то мгновения забыла о своих страданиях, захотела его утешить, успокоить, но в чём успокаивать-то, подумала она, ведь Иван Белов – это для Зины давно забытое прошлое… Или не забытое? Она смутилась, но тут же подумала, что это её не касается, это не нужно знать и даже думать о таком нехорошо. А значит, можно сказать единственное, то, что есть на самом деле, но без подробностей. Она сказала Макарию, что знает Ивана Белова, он учился вместе с Зиной в одной школе и бывал в гостях у Коровиных. Макарий закивал, снова попросил ничего не говорить Зине и с виноватым лицом распрощался. Зоя проводила взглядом его высокую фигуру, отметила сохранившуюся до сих пор военную выправку, и ей стало его ещё больше жалко.

Она вышла на крыльцо. Чемодан был довольно тяжёлым. Наверху хлопнуло, это Зина открыла и закрыла окно, убедившись, что Макарий перестал разговаривать с Зоей и возвращается. Зина была недовольна тем, что муж зачем-то побежал вслед за сестрой, она собралась было ему сделать выговор, но тут же раздумала. Зачем портить перед сном настроение, она не любила ложиться спать после семейных перепалок, в этом случае её мучила бессонница. Она вспомнила про одинокий силуэт Зои в сумрачном дворе, этот дурацкий чемодан, и вдруг подумала, что сегодня точно не сможет уснуть. Она забеспокоилась, откуда такое предчувствие, потом снова стала думать о сестре, что-то беспокоило. Предчувствие чего-то неприятного. Это было предчувствие понимания, что в ней родилась жалость к Зое, когда увидела сверху, с третьего этажа своей квартиры, её там, внизу, на крыльце подъезда, с дурацким этим самым чемоданом. Но думать об этом, знать, что в ней есть жалость к сестре, ей не хотелось, и поэтому она так и не призналась себе в том, что жалеет сестру, и не стала подчиняться этой жалости, которая советовала ей позвать Зою в дом на ночлег. Зина заглушила в себе жалость раздражением и обвинила в мыслях Зою в том, что та посмела прийти к ночи и испортить ей отдых, а теперь на мозги всё это давит.

С испорченным настроением Зина ушла в душ, она надеялась, что за это время, пока будет в душе, Зоя наконец уйдёт из-под их дома, и тогда на душе полегчает. В конце концов, думала, намыливая себя, у Зои есть общежитие, подруги, вот пусть и идёт к ним. Нет, к нам явилась, Зина в раздражении кинула мочалку.