Категорически не спится…

Категорически не спится…

…категорически не спится…

Дымок табачный – в сизой мгле…

Осиротевшая ресница,
как запятая – на скуле…

Скрипит тихонько половица…

И в полусумраке ночном
кота незримого зеница
сияет дьявольским огнём…

Диван опять гуляет волнами…

Горит распухшая десна…

И – привиденьями наполненная –
какая ночь уже без сна?..

Как будто выпачканы сажей
луна,
каштаны,
тишина…

И кто поведает – когда же
во мне окончится война?..

Капитулирует взаимно,
безоговорочно
войска,
и, вымораживая зимней,
сырой прохладою,
тоска
остудит сердце –
для того ль,
чтоб задушить тупую боль,
нытьё фантомное и дёрганье
уже оттяпанного органа…

Категорически не спится…

А в облаках,
что так легки,
пищит голодная синица…

Журавль клюёт пшено с руки…

Дышать мне нечем…

…чёрт, этот вечер
январский
вечен…

Дышать мне нечем…

А, может – незачем?..

Поведай, ветер,
скажите, ведьмы –
с чего же ветви
крушите
ветел?..

Речей подводочных
ручей
всё мельче…

Дышать не хочется…

А, может – незачем?..

Картечь – под печенью…

И камень – в почке…

Мы все – конечны…

Но не закончена
строка…

Что ж пыжиться, когда в Отечестве
дышать – не дышится…

А, может – незачем?..

Дышать мне нечем…

И чаять – тоже…

Напасти-нечисти
всё корчат рожи…

- Огреть бы через
плечо!.. –
хохочет
делишек
челядь
заплечных…

Впрочем,
не так уж вечен
январский вечер…

Дышать мне нечем…

А, может – незачем?..

В воронке от бомбы…

…не с плачем, не с помпой –
под жёлтым дождём
в воронке от бомбы
я был погребён…

Земля, что хранила
от пуль да огня, отныне – могила
навек
для меня…

Навечно отныне –
взрывною волной
убитый –
полынной
я стану землёй…

А, может –
в барашках
гуляк-облаков –
всё небо –
ромашкой
среди васильков
взойду,
и в веснушках
девчушка
с тоски
возьмётся –
неужто?.. –
срывать лепестки, гадая
на «любит-
не любит», с меня…

Погибший –
так глупо!.. –
средь белого дня,
не с плачем, не с помпой –
под жёлтым дождём
в воронке от бомбы
я был погребён…

По мере притяженья ночи…

…уже до белого каления
нагретый ямбами,
украдкой
в ночи ищу успокоения, но не покойницкого –
краткого…

И в сновиденье
на мгновенье,
на полмгновенья хоть,
на четверть
я по ночам отдохновения
от вдохновения беспечного
ищу томительно,
как ищет
от солнца знойного
прохлады
дремучей чащи
сытый хищник,
а пища будущая рядом
себя нагуливает…

Точно
злодей,
затравленный погоней,
у ночи просит одиночества,
у дня – забвенья и покоя…

Почти что до изнеможения
ищу отсутствие,
безмолвие
и, наконец – освобождение
безоговорочное,
полное
от унижения,
ряжения
в обличья,
облики,
личины –
греха не ради –
воскрешения
по мере таянья лучины,
по мере роста горки пепла
на блюдце чайном позолоченном,
по мере приближенья неба,
по мере притяженья ночи…

Воевать пошёл я парнем…

…воевать пошёл я парнем,
а вернулся «самоваром» –
нет ни рук, ни ног –
одна
голова едва видна
на обрубке туловища…

Пара-тройка пуль ещё –
в ягодицах…

Жёнушка,
как на прокажённого,
только глянула
и – прочь...

Правда, кот приходит в ночь…

Да ущербная луна
из иссинего окна
тополя сквозь пальцы
всё в лицо мне пялится…

Ты клонишь голову к плечу…

…ты клонишь голову к плечу…
Янтарный локон на ключице
под солнцем утренним лучится
в тон ярко-рыжему лучу
Светила свежего…

Шепчу…

А что шептал – уже не помню…

И, сквозь меня смотря ты словно,
всё клонишь голову к плечу –
почти что детскому…

Парчу
заката
креп ночи нечаянной
покроет тихо и печально…

Ты клонишь голову к плечу
плаща промокшего…

Молчу…

А за окном – шуршащий ветер…

И – никого на целом свете…

Ты клонишь голову к плечу…