Скульд

 

 

 

– Итак, вы спите. Вы слышите каждое мое слово, и можете отвечать на вопросы. Кто вы такой?

– Владимир Воскресенский. Преподаватель философии.

– Сколько вам лет?

– Двадцать девять.

– Есть ли у вас проблемы со здоровьем?

– Нет.

– Посещают ли вас галлюцинации, видения?

– Нет.

– Обращались ли вы когда-либо за помощью к психотерапевту?

– Да.

– С чем это было связано?

– Я много работал… и Наденька. Надя. Блестящие глаза. Красный чемодан. Вещи все вверх дном в квартире. О, я знал. Такие глаза у нее бывают, когда она решается на что-то. На что-то очень важное. Не мог ее остановить. Ведь я действительно виноват, а она… Я хочу, чтоб ей было хорошо. Чтоб ей всегда было хорошо.

– С чем было связано ваше обращение к психотерапевту?

– Я начал вспоминать.

– Что вы начали вспоминать?

– То, что случилось со мною… очень давно.

– Вы не хотели вспоминать этого?

– Да.

– Почему?

– Потому, что это неправильно.

– Вы думали, это болезнь?

– Нет. Я здоров.

– Тогда что испугало вас?

– Память.

– Почему вас испугала память?

– Потому что так быть не должно.

– Как не должно быть?

– Нельзя вспоминать того, что запрещено.

– Запрещено кем? ... Вы должны мне ответить. Вы спите. Вы слышите мой голос. Вы должны мне ответить. Кем запрещено вспоминать? … Отвечайте.

– Я не могу.

– Почему?

– Не знаю, как объяснить. Он есть Начало и Конец, Альфа и Омега. Он открывает наши глаза и закрывает их. Он запрещает помнить то, что было.

– Вы говорите о боге?

– Да.

– Вы верите в бога?

– Нет.

Слышится шушуканье и тихий Женькин возглас. Фраза шепотом: «Я знаю, как это делается, не меша…» Неопределенное бормотание. И снова:

– Вы слышите меня?

– Да.

– Кто такой Лейф Хродмарсон?

– Я.

– Он – это вы?

– Да.

– Кто вы?

– Владимир Воскресенский.

Опять бормотание. «Нет, вы не можете ничего спрашивать. Нет, и на бумажке…». Потом – голос:

– Лейф является вашим вымыслом?

– Нет.

– А кто он?

– Я.

– Вы становитесь им, когда вам плохо?

– Нет.

– Вы перевоплощаетесь в него?

– Нет.

– Вы родились им?

– Нет.

– Вы – два человека?

– Нет.

Возня и пауза. Потом – ровный голос Евгения:

– Ты слышишь меня, Владимир?

– Да.

– Будешь говорить со мной?

– Да.

– Скажи: Лейф – это ты в прошлом?

– Да.

– До своего рождения?

– Да.

– Почему ты не сказал мне об этом раньше?

– Вспоминать – запрещено. Нельзя.

Голос Елены:

– Вы – Владимир. Вы верите в переселение душ?

– Нет.

– А Лейф верит?

– Нет.

– Но он – ваша прошлая жизнь?

– Да.

– Как вы можете допускать это?

– Потому что это так.

– Хотя вы в это не верите?

– Нет.

– Но вы знаете, что это так?

– Да.

– Как такое возможно?

– Я заблуждаюсь.

– Кто же открыл вам правду?

– Не знаю.

Пауза. Тихий шепот Андреева: «Профессор сказал, что делал так много раз… Выхода нет. Нам иначе не разобраться. Читайте вот это»

Пауза. Шуршание. Голос Елены. Немножко дрожит.

– Я… Сейчас я буду крутить назад колесо времени. Я начинаю обратный отсчет. Вы становитесь моложе… Вы движетесь назад. Становитесь подростком… ребенком… младенцем…. Теперь вы в утробе. Вы выходите из нее – в другую сторону. Я отматываю цепь ваших рождений… вы проходите сквозь рождения и смерти. Вы проходите сквозь них. Вам не надо их вспоминать. Вы просто проходите сквозь них. Назад… назад… назад.

Теперь вы – Лейф Хродмарсон. Вы слышите меня?

– Эк хейри.

– Что вы сказали?

– Эк ту хейри.

– Говорите так, чтоб я понимала вас.

– Я тебя слышу.

– На каком языке вы только что говорили?

– На моем.

– Это язык какой-то страны?

– Да. Так в Нарвике все говорят.

– Можете сказать еще что-нибудь на нем?

– Да.

– Скажите, как ваше имя.

– Лейф эк хейти… Хюльк ум нафн съяльдан.

– Что это означает?

– Зовусь Лейфом, скрывать имени не стану. Витуд эр ту?.. Довольно тебе?

-Д..да.

Тихий голос Елены сменился другим, решительным – это опять Евгений. Говорит с плохо скрываемым волнением:

– Теперь ты должен вернуться к тому моменту, когда оборвались воспоминания. Вспоминай. Это важно для Владимира. То есть, для тебя. Ты стоишь на дороге, ведущей к гавани. Помнишь, что было дальше?

– Да.

– Ты должен рассказать это.

– Хорошо.

Елена:

– Опишите все, что видите.

– Что вижу?.. Белые камни. По ним вьется виноград… Жарко, как в котле, под которым огонь разведен. Не надо было вина пить. Но что сделаешь, если нет доброго пива?

 

...Одуряюще пахли розовые кусты. Не знал, куда деться от этой вони. Оно, конечно, когда один цветок нюхаешь – может, приятно. Но теперь со всех сторон догонял надоедливый запах, казавшийся смрадом. Я не мог дождаться, когда уж пройдем все эти нескончаемые сады, стены, переходы и выйдем к морю.

Хоть бы одно дуновение ветра!

Но воздух стоял мертво; горячий и влажный, насобиравший в себя всевозможных незнакомых запахов. А к ним всюду примешивался розовый дух.

Взмок от пота, словно полдня мечом размахивал. К тому же, почти оглох – от крика ослов, птичьих воплей, людского гомона и еще десятка разных шумов. Устал от ярких красок, отупляло однообразие каменных громад. Как могут живые люди добровольно запихнуть себя в этот мешок?.. Теперь, когда миновало первое удивление, город не казался мне таким уж хорошим местом. Даже после работы на веслах не так устаешь, как от этого бурлящего назойливого месива.

Чтоб как-то подбодрить себя, не раскиснуть, стал вполголоса говорить Речи Высокого:

– Муж не должен хотя бы на миг
отходить от оружья;
ибо – как знать, когда на пути
копье пригодится?

Глупый надеется смерти не встретить,
коль битв избегает;
но старость настанет —
никто от нее не сыщет защиты.

Добра не жалей, что нажито было,
не скорби о потере;
что другу обещано, недруг возьмет —
выйдет хуже, чем думал.

Щедрые, смелые счастливы в жизни,
заботы не знают;
а трус, тот всегда спасаться готов,
как скупец — от подарка.

Гибнут стада, родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает громкая слава
деяний достойных.

Гибнут стада, родня умирает,
и смертен ты сам;
но знаю одно, что вечно бессмертно:
умершего слава…

Пока шел, напевая, мало следил за дорогой. Думал о своем. Когда же поднял голову, увидел – наши ушли уже далеко. Видно, всем не терпелось выйти в гавань, чтоб подставить лицо ветру. Я не стал никого окликать. Дорогу хорошо запомнил; к тому же, здесь было трудно сбиться с пути. А что касается людей на кораблях – Ингольф расскажет им обо всем. Тут тревожиться не стоит.

Потому я решил отойти в сторону от широкого тракта и поискать колодец. Конечно, в городе встречались небольшие каменные водоемы, из которых била вода – но кто знает, не моют ли там греки своих лошадей?

К этому времени уже миновал ворота последней крепостной стены; шел через загородные усадьбы знатных греков.

Не так далеко услышал шум, заглушаемый пышными кустами – оживленные голоса, и, кажется, плеск воды. Все это хорошо подходило к звукам источника; не задумываясь, свернул туда.

Вскоре показалось сборище народа. Мальчики, девочки, женщины, чернокожие люди, на которых я дивился в гавани – все были с кувшинами или бадьями. Значит, не ошибся.

Когда подошел ближе, увидел нечто, меня опечалившее: колодец был вовсе не ключом, и не ямой, наполненной до краев. Люди черпали воду с достаточной глубины, обвязывая свои сосуды длинной веревкой и опуская вниз. У меня же не было ничего.

Сейчас раб как раз опрокидывал бадью в большой чан, который придерживали двое молодцов. Он был полон на две трети. От льющейся воды пахнуло свежестью и прохладой… Потребовать у рабов напиться – чего ж проще? Но ведь я ни единого слова не знал. Объясняться жестами, как немому дурню, мне не с руки показалось. Хотя мучиться жаждой возле колодца – глупо вдвойне.

Пока размышлял, местные увидели меня. Смолк смех и веселые разговоры. Понеслось осторожное шушуканье. Кривые взгляды. Сразу видно: чужестранцев в этих местах не очень жалуют. В нашей земле любому, подошедшему к колодцу, сразу предложили бы напиться. Ведь не ими же любоваться подошел, в самом деле! А эти люди вели себя как тупицы или невежи. Сильно подмывало поучить их учтивости – но вышла бы лишь недостойная свара.

Заминка недолго продолжалась.

Притихшая толпа разошлась. Вперед вышла молодая девушка с кувшином в руках. За ней следовали две рабыни, смотрящие недобро и боязливо. Одна из них сказала что-то, указывая в мою сторону. Но была строго оборвана госпожой.

Девушка с кувшином приветливо улыбнулась, протянула свой узкий сосуд.

Истолковать это двояко было нельзя. Я принял кувшин и тут же осушил до дна. Эта вода показалась мне самым прекраснейшим питьем в жизни.

Возвращая кувшин назад, так неловко сжал его глиняное горлышко в порыве благодарности, что раздавил. Госпожа сразу покатилась со смеху. Рабыни испуганно переглянулись. Люди вновь заговорили, зашевелились…

Но я смотрел только на девушку.

Когда она рассмеялась, я невольно улыбнулся в ответ. Ее смех вовсе не был обидным или злым. Он звенел, как вода в горном ручье.

А девушка была несомненно, ослепительно красива.

Мне прежде не доводилось видеть такой красоты. У нас смуглянка с черными волосами вызывает лишь насмешки сестер да горькие вздохи отца. Но она…

Она походила на стрелу, выпущенную из лука. Тонкая, легкая, быстрая... да только хрупкость ее может смертельной раной обернуться! Точеные руки, гордая голова, стройный стан. Одежду местные жены такую носят, что и платьем трудно назвать – скорее выставляет тело напоказ, чем скрывает его. Ткань обрисовывает округлые плечи и высокую грудь. Волосы – богатство. Длинные, густые. Мягкие наверно; не то, что иные черные гривы… Должно быть, их славно распустить ночью!.. Как плащом ее оденут. Большие лучистые глаза смотрят открыто. Нет, совсем не черномазая ведьма, как описывал мне Всеслав здешних женщин!

От такой легко и покоя лишиться, и разума.

– Благодарю за уважение, оказанное чужестранцу. Прости мою неловкость. Я с радостью заплатил бы за кувшин, но боюсь этим оскорбить тебя, – обратился к ней, чтоб не показаться неотесанным болваном. Знал, что она ничего не поймет; однако надеялся голосом выразить признательность и сожаление.

Видно было: моя речь непонятна, а произношение ее смешит. Но она сдержала улыбку, с достоинством ответив на своем певучем, мягком наречии. Потом сделала знак служанке. Та, не посмев ослушаться, принесла еще воды в другом сосуде. Также по знаку передала хозяйке.

Я взял воду из ее рук, кивком поблагодарив. Сделал пару глотков. Не в силах больше терпеть духоты, наклонился и вылил на голову остальное.

Мой поступок вызвал в толпе смех. Я поднял глаза; смех разом смолк. Она обернулась, шикнула на нескольких, самых наглых. Тревожно посмотрела мне в лицо. Я сказал:

– Это чернь. У них никогда манер не бывало. Был бы лишь повод зубы показать. А какой же человек унизится до убийства чужого раба? Хватит хорошей затрещины.

Она кивнула, успокоенная моим мирным тоном. Потом бросила чернокожим рабам несколько коротких слов, и те принялись поднимать с земли наполненный чан.

Теперь был мой черед хохотать. Невозможно было спокойно видеть, как они пыхтят с трясущимися поджилками вокруг тяжелой ноши. Наконец не выдержал:

– Еще не доводилось прислуживать никому! Но ты была добра ко мне. Позволь также отплатить добрым делом. Иначе можешь оставить своих домашних и скотину без воды!..

С этими словами я взялся за одну из ручек; рабы, отгадав мое намерение, вдвоем взялись за другую. Смотрели, правда, со страхом и недоверием.

Она удивленно вскинула брови, но поступок одобрила – вежливым приглашающим жестом указала следовать за ней. Я долго себя упрашивать не заставил. Думал же так: «Теперь увижу, где она живет. Ведь осенью мы вернемся назад. Кто знает!»

Да. Я тогда и впрямь не знал, как скоро мы свидимся.

И при каком случае!..

 

Ноша оказалась не такой уж тяжелой, но неудобной: я был выше ростом, поэтому приходилось сгибаться, чтоб не разливать воду. Это задерживало нас. К тому же, недостойные рабы часто просили отдых. Великодушная хозяйка, вероятно, из-за меня позволяла им отдохнуть короткое время. Близкая дорога от колодца до ее двора растянулась чуть не вдвое.

Но я бы нес этот чан хоть всю ночь. Ведь это давало мне возможность на нее глядеть.

Раньше не задумывался, какое впечатление произвожу на женщин. Всегда думал: смелый воин заслуживает ласкового взгляда. И во взглядах этих не имел недостатка. Женщины любили меня; я же сближался с ними лишь потому, что так положили боги мужчине – не испытывая особой нежности или привязанности. Жизнь викинга мало располагает цепляться за бабью юбку. Говорят, есть славные жены, способные с мечом в руке стоять рядом с мужем на поле битвы. Но мне такая не встретилась. А между женщиной и новым походом всегда выбирал поход. Ни разу не прогадал.

Теперь, глядя на тонкий силуэт впереди, задумался: могу ли понравиться ей? Я показался себе рядом с нею грубым, неловким… Очень хотел, чтоб она увидела во мне человека достойного. Но мало на этот счет заблуждался. Кто знает, что по нраву знатной горожанке, выросшей среди ядовитых ароматов и рукотворных каменных гор? Среди народа купцов – не воинов.

Думал все это, и удивлялся сам себе. Но конец нашего пути положил конец и моим мыслям.

Красавица-гречанка остановилась перед воротами. Мягкие сумерки, каких никогда не бывает в горах, очертили каменную арку, покрытую рисунками. Стены заплетал виноград, какие-то ползучие травы; из сада доносились голоса и приглушенный смех.

Сумерки украли у меня облик спутницы, но сделали более манящим ее присутствие. Я почувствовал – темнота стерла границу между нами; оставила только то, что было: мужчину и женщину.

Поставил чан на песчаную дорожку. Рабы сразу же занялись им. На их крики пришли люди с факелами.

– Теперь, конечно, выйдет твой муж, брат или отец, – сказал я девушке. – Хотя, навряд ли. Им давно пора навстречу отправиться – а они на шум даже во двор не высунулись. Совсем стемнело, у твоих рабов и ножей нет… Ты ж такова, что мужчинам недолго до опрометчивых дел. Словом, не мне осуждать ваши обычаи – да только уж очень они странные!

Она слушала меня, как и прежде – не понимая слов, но вслушиваясь в голос. Улыбнулась снова, потом дважды хлопнула в ладоши. Служанки неохотно повиновались, кинув враждебные взгляды. Вероятно, считали – я сразу слопаю их госпожу, как только они ее оставят.

Меня на миг передернуло от мысли, будто она послала их за деньгами. Но она, отправив рабынь, порывисто приблизилась. Что-то прощебетала и легко пожала мою руку длинными пальцами. Потом, испугавшись своей смелости, скрылась за воротами – я даже рта не успел открыть.

Ее прикосновение захватило дух. От неожиданности опешил, стоя перед воротами пень пнем. Потом понял – следует уйти. Неучтиво с моей стороны торчать у ворот незамужней девушки. Что она незамужняя – теперь ясно…

А еще было ясно: Лейф, сын Хродмара Железного Медведя, серьезно вляпался. И нашел самое для того время.

Чужеземка, с которой двух слов не выйдет сказать!..

Только норнам безразлично, какое мнение имеешь об их пряже.

 

– Лейф! Вы слышите меня?

– Да.

– Вы должны говорить дальше. Можете ответить, кто такие норны?

– Это Пряхи. Они прядут у корней мирового дерева судьбы людей… Всеобщий Отец говорит, кому даровать победу, кому богатство, кому – красноречие или разум. Мне странно, что ты не знаешь этого.

– Продолжайте вспоминать, Лейф.

– Хорошо. Только мне совсем этого не хочется.

– Вы спите. Вы слышите мой голос, и будете отвечать на все мои вопросы. Что было дальше, Лейф?

– Дальше?.. Дальше наступил следующий день.