Скульд

 

 

 

Понятное дело, Ингольф устроил в Смьёрсунде большое жертвоприношение. Рабов, какие не угодили, зарубил там на алтаре. Оно, конечно, умно придумано. Да толку от этого мало; я считаю так.

Будет то, что судили норны. Проси – не проси…

Предсказания все же направили его в страну Вороньего Флоки. Вот интересно: как стал бы он делать, если б боги запретили ему в Исландию соваться?.. Пошел бы наниматься к Атли?!

 

Я снарядил два своих драккара. Инги – драккар и большой торговый корабль. На него погрузили наш общий скот.

Самые верные люди отправились в изгнание с нами.

 

Когда отчалили, небо хмурилось.

Утренняя мгла. Горы подпирают низкие облака. Угрюмыми отдаляются скалы; сосны раскачивает ветер.

Знакомый до боли фьорд, куда стремился после каждого похода…

Стою на корме; смотрю, как скрывается от меня родной берег.

Скрывается навсегда.

Рядом плакала Хельга; я гладил ее по волосам, чтоб успокоилась. Не могу слышать теперь, как плачут женщины.

В груди было пусто.

Когда свершил месть – заглянул за край своей жизни. Мне еще жить да жить; но дряхлым стариком чувствовал себя.

Говорил сам с собою: все ведь к лучшему вышло. Я жив пока. И жить зачем-нибудь да стоит. У меня когда-нибудь родится сын; почему не жить ради этого? Передам ему свой меч и волю… Выращу славным бойцом; он понесет мою славу.

Но внутри – пустота.

Словно утекала жизнь песком сквозь пальцы, а я ничего не мог поделать с этим.

 

В третий день плавания оставили по левому борту Фарерские острова.

На седьмые сутки, как и рассказывал брату Херьольв, далеко на западе поднялись из воды голубые горы.

 

Земля была похожа на клубящуюся грозовую тучу. При виде ее тоска вгрызлась в сердце. Явилось из глубин души предчувствие: лучше бы меч Ингольфа снес мою голову…

 

Стали подходить ближе. Смотрю: Инги бросает что-то со своего корабля. Пригляделся – все понятно стало.

Это столбы от его хозяйского кресла. На одном вырезан Тор, на другом – Один. Хочет, чтоб боги указали ему дорогу.

Это древний обычай, и смысл в нем есть: бревна прибьет туда, куда заворачивают морские течения. Стало быть, там будет удобная бухта, рыба и хорошая земля.

Я поплыл за ним.

Но вот показался залив, в который уплыли Один с Тором. Я глянул – и то, что увидал, вовсе мне не понравилось. Из долины поднимались столбы дыма, будто под нею кузницы троллей. Черные камни, поросшие мхом. Травы для скота нет. Леса нет.

Кричу своим:

– Налегай на весла! Догоним Ингольфа.

Поравнялись. Я ему:

– И что? Ты собираешься покориться богам?

Вид у него кислый. Отвечает:

– Надлежит так.

Я сказал:

– Если не хочешь тесать и есть камни, плюнь на богов. Они не всегда говорят правду. Вспомни хоть Локи!.. Пойдем дальше на запад, брат. Найдем хорошее место.

Он набычился:

– Мне всегда было не по душе твое неуважение к богам. Боги вели наших предков; боги направляли руку конунгов и героев. Всеотец Один – мудрейший из богов. Тор – сильнейший. Мы должны сделать то, что они велят.

Я аж позеленел от злости:

– Ты всегда был упрямым, как старое кормило – не повернешь!.. Но подумай сам: разве сумеем мы тут поселиться?! У меня глаза от дыма ест.

– Мы видим не весь залив. Осмотримся вначале. Не может человек быть мудрее богов.

– Ах, не может? – кричу. – Мне, положим, плевать на себя. И на тебя тоже – раз ты такой твердолобый. Но с нами женщины; все с женами едут. Они не привыкли лишения терпеть!.. Брат, пришел мой черед говорить – ты глупец!

Он сверкнул глазами:

– Я за тебя отдал свои наследные земли. А ты ссоры со мной ищешь.

От его слов себя потерял. Говорю:

– Вот чем попрекать придумал?.. Это твое решение было. Не мое. Я тебе сказал, на что соглашаюсь. Это ты не решился брать на совесть жизнь кровного брата – а теперь валишь на меня свое малодушие.

Сказал – и не рад стал. Таким еще не видал Ингольфа. В руках его была железная скоба – от столбов, – так он узлом ее скрутил.

Говорит мне; тихо так, через силу:

– Я понял. Возле моего драккара тебя держит лишь обет кровной верности… Говорю: больше ты мне ничего не должен. Кому боги не указ – не указ и слова брата. Иди, куда задумал, Хьёр-Лейф. Сын Хродмара Железного Медведя, муж моей сестры. Освобождаю от клятвы.

Сказал – развернулся к носу драккара. Людям говорит:

– Заходим в залив!

На меня не обернулся.

 

Мне не оставалось иного, как повернуть свои струги на запад. И злость брала, и досада. Сколько зим вместе были – а из-за чего разругались? Из-за двух деревяшек…

 

Потом, как уже далеко ушли, вспомнил еще кое-что: скот весь мой на корабле у Ингольфа. И там же – главный запас пресной воды.

 

Вода кончилась на третий день. Берега, мимо которых шли, были похожи на врата в царство Хель: такие же голые, мрачные и безжизненные. Земля мертвецов…

Ни одного речного устья.

Я не пил ничего уже вторые сутки – всю воду из своей доли отдавал жене. Многие поступали подобным образом; по крайней мере, на моем корабле. Если и дальше пойдет так – скоро некому будет сидеть на веслах.

Нашу пищу составляла солонина. Больше-то ничего не возьмешь в поход. Кто не хотел еще злее страдать от жажды, также и не ел.

Мои ирландские рабы бормотали заклинания своему божеству; на кораблях царило уныние. Прохожу мимо одного – Дувтак его звали, – слышу, бубнит какую-то чепуху: «Патрис, филис, санкта спиритус…» А потом: «О теос, теос…»

Я его за шиворот хватаю; говорю:

– Что сейчас сказал?

Тот глазами забегал:

– Ничего, господин… ничего плохого! Это молитва Господу Христу, которой выучил меня один ученый монах.

– Молитва?! О чем же она?

– Не знаю, господин. Да только это чудодейственная молитва. Она не языком римлян говорится, а греческим; болтают – все святые книги написаны греками!..

Я призадумался. Отпустил его. Спрашиваю:

– А можно такой молитвой проклясть?

Он моргает:

– Все можно сделать, если захочешь… Иисус великий бог. Больше Тора! Говорят, один человек остановил своей молитвой Солнце.

Я его треснул по затылку – чтоб не умничал; прямо отвечал на вопрос. Говорю:

– Вот тогда помолись, чтоб нам твой сильный бог послал дождь. Посмотрим, выйдет ли толк. Без дождя все отправимся в гости к дочери Локи.

Сказал – и на небо глянул.

Да. Только чудо.

Рабы, которым воды доставалось еще меньше, чем всем, придумали одну штуку: смешать муку с маслом. Говорят, это называется у ирландцев минтак. Будто жажду не вызывает.

Ну, мы с горя и намешали. Уж не знаю, чего больше мне хотелось – есть или пить.

Тут и дождь пошел.

Выпросили все-таки!..

Мы, конечно, насобирали воды, куда только было можно. Пока навесы делали – забыли про этот проклятый минтак.

Когда вспомнил – гляжу, а там уже воды полная бадья. Выбросил, ясное дело.

Тому стервецу, который нас надоумил перевести запасы, я шею свернул. Чтоб неповадно было рабам лезть туда, в чем они не смыслят.

Бормотать вот у них славно выходит. Пусть их и бормочут.

Хельга осуждала меня за убийство раба. Говорит, зря это сделал. На то сказал: «Не тебе, женщина, учить меня, как обходиться со своим имуществом. У нас на вес золота каждая горсть муки. А этот раб был болван и лишний рот. Мог бы догадаться прикрыть свою стряпню от дождя…»

 

Наконец, к пятому дню мы нашли отличный залив. Там и высадились. Была река, спускающаяся с гор. Поросшая травой низина. Малорослые деревья, вполне годившиеся на дрова. Однако строевого леса, какой я надеялся встретить, не было.

Скорей всего, не найдем его на всем острове.

 

И пришлось мне принять тяжкое решение.

Страшное.

Сказал, скрепя сердце:

– Парни, выхода нет. Рубим ладьи.

 

Холодная вода налетает на оледенелые камни, вздымается вверх и шумно падает. Вгрызается в серый камень. Пробивает себе дорогу.

Мшистые валуны смотрят сверху вниз на набегающие валы.

Над их равнодушным молчанием носится ветер. Завывает в вышине и поднимает вверх одинокую морскую птицу…

На берегу стучат топоры.

Это значит – не ходить больше моим кораблям под парусом. Не встречать рассвет у чужих берегов. Не носиться по волнам, преследуя добычу, уходя от погони. Не взлетать веслам над бортами.

Смолк теперь звон мечей и стоны умирающих… Кости драккаров врастут в землю, покроются крышами, а мачты станут стропилами.

Рука до боли в суставах стискивает эфес меча. Кажется – топоры рубят меня.

Назад пути нет.

Теперь Страна Льдов принадлежит нам. Насовсем.

Навсегда.

Цепями себя к ней приковал.

Море лижет каменные берега… Вот оно, рядом. Дорога к бою, славе и чужим землям. Каждый день буду видеть его. А оно мне теперь недоступно.

Будто отсекли обе ноги.

Пустота внутри. Пустота. Холод.

Сердце вырвала костлявыми пальцами старуха Хель.

Неужели мне уготована позорная смерть скотовода?.. Неужели не сяду за один стол с Одином и Тором?.. С братом и отцом?

Злые норны. Нет иных божеств, кроме вас!

Скульд, на твоем жертвеннике мое сердце; твоя самая любимая пожива.

Топоры стучат, летят черные щепки.

Я нашел все, что искал. Получил все, чего хотелось. А боги – наказали исполнением желаний.

Теперь все, что имел, потерял.

Даже больше того.

 

Нет. Пойду на многое. Должен примириться с братом. У него останется один корабль. Должен остаться; даже если он поступит, как я – ему хватит на всё большого судна. Я еще услышу песню стрелы у виска. Я…

Я знал – никогда, ни за что не приду с мировой к человеку, произнесшему столь суровые слова. И это означает: в битве уж мне не погибнуть.

 

Из моих драккаров вышли два дома. Один – девятнадцать, другой – двадцать саженей.

 

Вот все, что осталось мне от славы викинга.

 

В этих домах провели свою первую зиму на этой земле.

 

…

 

Исландская зима оказалась непохожей на нашу. Всю осень стояли сырые туманы, которые неуловимо делались снегом. Трава обледеневала. Потом пришли холода.

Но – погода была много мягче, чем я ожидал. Иногда делались туманы и среди зимы.

Исследовали округу. Обнаружили много дивного. Озера, гладкие, как лезвие меча. Горные водопады. Желтую долину, в которой что-то бурлило и варилось, издавая дурной запах…

Сильно нас поразила горячая вода, бьющая из-под земли. Хельга с прочими женщинами живо сообразила в ней белье стирать.

Живности особой не было, только морская. Тюлени, киты. Но это – так. Вроде свиней. Мяса много, а радости никакой.

Деревья таковы: и смеяться тянет, и горевать. Больше, конечно, горевать. Самые высокие немногим выше копья…

Берега – камни, поросшие пестрым мхом. Узкие фьорды; черные скалы.

Земля здесь странная очень: иногда под ногами шевелится. Что ни говори – сидят там внизу кобольды или гномы. Должен же кто-то шуметь там и столь сильно дымить?.. Когда в здешние горы уходишь, чувствуешь спиной их цепкие взгляды.

Колдовская земля. Дрожь от нее берет.

 

Мы перезимовали в Ледовой стране. Начиналась весна. Из корявых местных деревьев с горем пополам вылепили две лодчонки и ходили на них рыбачить в море.

Голодная смерть нам не грозила. Если забыть богатство и славу, что мы имели когда-то, жилось сносно.

Добывали пропитание; обставляли жилища. Мирная жизнь… Сам себе опротивел. Уже дошел до того, что стал ходить в обычной одежде – без кольчуги. А раньше носил все время, чтоб от тяжести не отвыкать. Да только уж незачем теперь. Себя травить.

Парни поступили также.

Но меч – меч всегда был при мне. Без него – все равно, что голым.

Поборемся друг с другом иной раз… Но потом еще хуже делается.

Или еще так: приснится битва. Будто столкнулся с готскими наемниками. Инги возле меня, как ничего и не было. Шутит вечно во время боя – не может без того. Кромм радостно поет; разрубает щиты и кости. Гляжу: враги прибывают; не выстоять. Инги кричит громче шума сражения: «Ну, брат, начинай выдумывать, какое приветственное слово Одину скажешь!»… А сам смеется и рубит кого-то сплеча. Ликование в душе – словно отпускают на свободу. Вижу в небе летящих валькирий…

После – просыпаюсь.

И сразу потолок перед глазами. Черные ребра моего драккара.

В такой день лучше ко мне не подходить.

 

Часто думал, как там дела у Инги. Как-то он зиму провел?.. Надеялся все: вот отпустит немного, и замиряться пойду.

 

Да только по-иному вышло.