Рассказ неофита

 

Купить в журнале за март 2019 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 7 часов | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

По возвращении из Венеции я начал писать Патриции письма, в которых рассуждая о своей любви к ней, намёками делал ей более театральные, чем серьёзные упрёки в отсутствии у неё равноценного чувства ко мне. Я писал ей, что ревную её к каждой секунде, в которую она не думает обо мне, и это, написанное моим стилем, тоже звучало, как скрытый упрёк. Я хорошо понимал всю беспочвенность своих упрёков и даже не исходил из того, что Патриция принимает их всерьёз, но в то же время выплёскивал их по какому-то необъяснимому порыву на бумагу, пытаясь в такой странной форме передать ей силу и величавость своего чувства.

 

Летом Патриция и я снова поехали на Крит. Там мы зажили, как настоящая семья, проводя бок о бок дни и ночи. Это было необычно для меня, потому что раньше на заднем плане наших встреч я всегда ощущал лёгкую нервозность от скорого расставания. Теперь же я знал, что мы будем находиться вместе несколько недель, и это заставило меня по-иному взглянуть на наши отношения.

Мы гуляли по бело-пустынной от полуденной жары деревушке, останавливая удивлённый взгляд на неожиданно пышных цветах, теснившихся на потаённых плодородных пятачках, которые буйствовали за низкими каменными ограждениями, и я смотрел на профиль Патриции, за которым виднелось замученное солнцем податливое море. Море всегда притягивало меня.

Патриция, как заботливая хозяйка, ходила по магазинам, покупая всё необходимое, готовила еду. Я чувствовал себя как паша, лежал на пляже или в затемнённой комнате с книгой в руках, устремив взгляд в пустоту. Она рассматривала какие-то журналы по искусству и ела вишни, сосредоточенно жуя розовым ртом. В такой ситуации было как-то глупо разговаривать, и я больше молчал.

Нам вообще мало было о чём говорить: в искусстве, которое составляло смысл жизни Патриции, я ничего не понимал, и ей было скучно объяснять мне какое-нибудь дважды два живописи, а если я начинал спорить с ней, нападая на современное искусство, то сам чувствовал всю нелепость своих нападок, основанных не столько на тонких аргументах, как на предвзятом отношении к элитарному и поэтому непостижимому. Рассказывать что-либо из своей прошлой советской жизни, как я понял, тоже не имело смысла, потому что я был, по-видимому, плохим рассказчиком, а, наверное, только гениальный рассказчик мог дать человеку, не жившему в Советской России, хоть какое-нибудь маломальски верное представление об этой наполненной ложными истинами жизни. Как говорится, это надо было пережить.

В первое время я расспрашивал Патрицию об Италии, но она в своих рассказах всё время сбивалась на итальянское искусство. Мне удалось узнать от неё несколько бытовых подробностей из итальянской жизни, но понять, что итальянцы из себя представляют, мне не удалось. Я стал читать итальянскую классическую литературу, чтобы вести с ней разговоры на эту тему, но вскоре бросил чтение, которое ничего не давало моему сердцу, а только воспринималось мною как заданный на дом урок. Я оставался чужд итальянской жизни, хотя и были какие-то положительные сдвиги в моих занятиях итальянской культурой: Патриция варила очень хорошо, и я смог даже привыкнуть к итальянской еде из макаронных изделий, которую до этого не переносил на дух.

Когда Патриция углублялась в свои книги об искусстве, и я смотрел на неё со стороны, мне казалось, что я не играю в её жизни никакой роли. Уйду я, придёт другой, а искусство, единственная константа в её жизни, останется. Если бы мне пришлось выбирать между возможностью литературного творчества и любовью к ней, я несомненно выбрал бы последнее. О ней я не мог сказать того же – меня грызли сомнения.

Мне хотелось, чтобы Патриция жила моей жизнью, моими мыслями, моим сокровенным. Сам я не мог сказать про себя, что живу лишь ею, но и не мог себе представить жизни без неё. Хотя – не жил ли я в действительности своими собственными чувствами, лишь преломлёнными в ней? Был ли я действительно заинтересован в её собственных подлинных чувствах и искал ли в ней восполнения себе, а не способа любования своей душой? Я опять блуждал в каких-то сомнительных дебрях.

И всё же я не мог до конца поверить, что всё было так плохо и что Патриция действительно равнодушна ко мне. Я успокаивал себя тем, что её равнодушие было чем-то напускным, так как в минуту страсти она теперь прямо-таки сгорала в моих обьятиях. Но не было ли непростительным примитивизмом принимать это за знаки любви? Нет, всё равно, пусть это было только внешним – я был согласен и на самые минимальные чувства с её стороны.

 

Чем больше времени я проводил с Патрицией на Крите, тем больше мне начинало казаться, что она живёт каким-то иным миром, несоотносимым с моим собственным. Эта отчуждённость проявлялась пока лишь в мелочах. Часто, когда я рассказывал ей о чём-то, она слушала меня лишь поверхностно, увлекаемая какими-то своими мыслями. Это очень задевало меня. Я пытался говорить с ней об этом, но она только отмахивалась от моего недовольства, не принимая его всерьёз. В какой-то степени это действовало на меня успокаивающе, не заставляя меня углубляться в это недовольство и принуждая меня смотреть на вещи проще.

Мы практически не говорили о нашем будущем. Что касалось меня, то я жил настоящим и был доволен этим, потому что впервые в жизни я не мечтал и не жил в предвкушении лучшего, а полностью был удовлетворён реальной жизнью, которая не была для меня более взвинченным в себе страданием. Патриция иногда заговаривала о том, что хотела бы иметь семью, но эти заявления имели для меня характер неопределённой отдалённости, так что я не придавал им никакого значения. Для меня было важно взрастить нашу любовь, которая не связывалась в моём представлении с семейной жизнью, а даже напротив, после всех моих сомнений последнего времени, возникших во время нашего продолжительного пребывания вместе, в каком-то смысле противостояла ей. Я не мог себе представить, что буду жить с Патрицией обычной семейной жизнью, как миллионы и миллионы других людей.

 

Несмотря на идеальную направленность моей любви, я ценил чувственную страсть к Патриции. Эта страсть заставляла меня забывать все мои возвышенные романтические переживания особенно тогда, когда Патриция неожиданно откладывала в сторону своё гордое благородство бесстрастной дамы и превращалась в женственно-податливую, хрупкую особу, провоцирующую во мне прилив мужских сил. Более свободно я мог смотреть на неё только в то время, когда подозревал в ней равнодушие ко мне, при этом во мне непроизвольно возникали мысли о не полном соответствии её красивого тела моему вкусу.

Почему-то всё чаще и чаще мне приходило в голову, что если бы не превосходящая рамки обычности любовь к Патриции, я, пожалуй, не отрицая её особой телесной привлекательности, чувствовал бы большее притяжение к другому типу женщин, с более пышными формами. Она была вызывающе стройна и пропорционально сложена, но для меня весь её облик был слишком уж во вкусе времени. Её худоба не достигала экстремальной степени, но была достаточна, чтобы посеять во мне сомнения по поводу идеальности её красоты.

Бывая на критском пляже, мне, как бы помимо воли, бросалось в глаза множество слегка прикрытых женских тел, не склоняя меня, правда, к какой-либо фантазии, но подспудно влияя на моё эмоциональное состояние, направляя мое внимание на существующее вокруг меня разнообразие женщин. Я впечатлялся казавшимся мне неожиданным обилием пышных форм, недоступных для меня по причине самовозложенных мною на себя моральных обязательств по отношению к любимой. Поэтому я не чувствовал за собой какой-либо особой вины перед Патрицией – достаточно было, что я не изменял ей физически, – когда обращал внимание на какую-нибудь понравившуюся мне женщину; к тому же оправдывал это перед собой также и эстетическими побуждениями. Но, когда я был раздражён Патрицией по причине её кажущегося равнодушия ко мне, то бросал взгляды на понравившихся мне женщин уже с откровенным вызовом.

 

Однажды мы крупно поссорились. Во время ссоры мне казалось, что я до этого только лишь искал причину, чтобы «наказать» Патрицию за её равнодушие ко мне. То, что она с такой страстью вела эту ссору, несмотря на боль, доставляемую мне этим, только подчёркивало в моих глазах её общий уровень безразличия ко мне. Мне было больно, что между нами ссора была возможна в принципе – я так любил её, а она своими неразумными словами довела меня до того, что я, забыв обо всём на свете, отвечал ей совершенно по-хамски. Зачем Патриция спровоцировала эту ссору, зачем она была нужна ей, когда всё можно было бы решить полюбовно, если бы она хотела этого? Разве ж она не понимала, что никто другой не будет её любить так, как я, почему же она не ценила этого?

Вечером мы уже пили шампанское у себя в номере, по радио играла восхитительная музыка, и она была в хорошем настроении. Я бросил на неё случайный взгляд и вдруг почему-то она стала мне на минуту противна: вся её красивая внешность, все её повадки, части её подтянутого тела. Не лицо, а холодная маска, наигранность движений и преувеличенная худоба бёдр. А грудь, какая же это грудь, у неё и не было никакой груди! Я знал, что в этот момент я был несправедлив к Патриции, но мне было приятно думать о ней отрицательно.

 

Когда теперь, несмотря на частые ссоры, мы были по ночам близки друг с другом, в решающие моменты перед моими глазами мелькали какие-то сводные женские формы, представлявшие из себя экстракт из моих пляжных впечатлений. Моя фантазия начинала заменять реальное тело Патриции этими формами, и я с недовольством заметил, что таким образом получаю большее удовлетворение от близости с ней, чем в предыдущее время.

Моя разыгравшаяся фантазия всё более определяло моё вожделение к Патриции. Мне не хотелось этого, я чувствовал за всем этим какую-то неправду, но повышенное удовлетворение заставляло меня смиряться с этим обстоятельством. Я смотрел всё чаще на других женщин, но уже не оправдывая эти взгляды желанием эстетического наслаждения, а откровенно снабжая своё воображение многообразной пищей для ночных удовольствий.

Эти чувственные представления стали постепенно заслонять для меня телесные достоинства Патриции. Я был убеждён в том, что любил Патрицию, но жаловался на судьбу, что мне приходилось преодолевать такие искушения, связанные с несовершенством её тела, которые напрягали мою любовь к ней в крайней степени. Как всё могло быть легко, если бы Патриция была телесно совершенна, думалось мне. Но что же было раньше, не замечал ли я её внешних недостатков? Для меня было странным, что раньше все её недостатки составляли одно целое с её достоинствами, даже с её характером, и были неотъемлемой частью моей любви к ней, теперь же они коробили мой вкус и приводили меня в уныние.

Наши интимные отношения с Патрицией портились на глазах. Теперь, имея с ней близость, я иногда представлял себе вместо неё какую-либо понравившуюся мне женщину. Эти видения увеличивали моё сексуальное возбуждение, но по прошествии этих моментов я чувствовал себя намного хуже, потому что был потрясён силой своей тяги к иллюзорным переживаниям и неумением в совершенстве воспользоваться предоставленным мне реальным женским телом.

Я уже вступал с Патрицией в близость только тогда, когда набирался достаточно впечатлений от женских тел. Чем больше я боролся с этим побуждением, тем навязчивее оно заявляло о себе. Временами мне казалось, что я вообще не смог бы совершить с ней любовного действа, не имея в мыслях какого-либо другого воображаемого женского тела. Сардонически усмехаясь про себя, я константировал, что это был самый настоящий онанизм. После близости с ней я испытывал дикую душевную опустошённость; казалось, что всё вызывало во мне отвращение, само моё существование было противно мне.

Когда я наблюдал за другими женщинами, моё воображение начинало рисовать мне картины разврата этих женщин со мной, а ум цинично вопрошал о моральных ценностях этих женщин. Вот здесь они такие гордые и самоуверенные, а сами все имеют тёмные и грязные тайны и готовы на любой разврат, если его только подготовить и оправдать морально должным образом. И если Патриция любила меня, то почему тогда она так любезно разговаривала с мужским обслуживающим персоналом в гостинице и с другими туристами, даже там, где особой любезности и не требовалось? При этом она улыбалась и обласкивала своим вниманием каких-то сальных троглодитов, недостойных даже взгляда порядочной женщины.

Как эта поездка начиналась, и как она закончилась! Я многое бы дал, чтобы вернуться к тому прекрасному душевному состоянию, которое наполняло меня последние недели до нашей поездки на Крит и которое казалось мне теперь уже никогда недостижимым.

 

В последние ночи на Крите мы не были близки, так как Патриция чувствовала себя нехорошо. Я, в принципе, тоже не особенно желал близости, но когда она заговорила о своём плохом самочувствии, я отнёсся к её словам очень настороженно и с недовольством. Другая бы женщина на её месте сделала бы всё возможное, чтобы эти последние дни совместной поездки стали бы незабываемы, а она вдруг сделалась больной. Мы вскоре разъедемся по разным городам, неужели не ясно, что нужно бы воспользоваться любой возможностью, чтобы хорошо провести оставшееся время вместе? И хотя она знала, что поступает некорректно, но всё равно вела себя так – невозможно же ей было быть такой бесчувственной, чтобы не понимать таких вещей?

В самолёте Патриция дружески беседовала с соседом справа от неё. Он был немолод, но пытался заигрывать с ней. Она делала вид, что не замечает его заигрываний, и спокойно продолжала вести беседу. Это меня злило. Когда мы приземлились, я высказал ей всё, что накипело у меня на душе во время полёта. Патриция только лишь удивилась, как же она должна была поступить иначе, чтобы не проявить невежливость? Говоря это, она смотрела на меня широко открытыми, удивлёнными глазами. Её удивление поначалу обескуражило меня, но потом разозлило ещё больше – эта женская манера говорить вещи, к которым поверхностно придраться невозможно, но которые имеют другой смысл, противоположный этому поверхностному, и в котором мужчине невозможно женщину уличить!

Во время последующей разлуки, соскучившись по Патриции, я по-иному взглянул на всё происшедшее с нами во время поездки, и когда она позвонила мне и поведала о возможности приехать ко мне на три недели – оказалось, что она должна была заняться организацией выставки в соседнем со мной городе, – я страшно обрадовался этому. Готовясь к её приезду, я вспоминал только о счастливых моментах наших прошедших встреч и думал о том, что наша любовь вновь обретёт смысл, как тогда в Венеции, а то, что произошло на Крите, всего лишь болезненный, но незначительный эпизод.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за март 2019 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению марта 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.