Рассказ неофита

 

Купить в журнале за март 2019 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 7 часов | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Я долго боролся с собой, чтобы не впасть в примитивный эмигрантский нигилизм чужой культуры, которая к тому же гостеприимно распахнула передо мной свои двери. Первые полгода ушли на то, чтобы получить необходимые для проживания в Германии документы. Мне даже посчастливилось получить немецкое гражданство – помогли немецкие корни. Но после всех этих забот я сразу почувствовал душевную пустоту, на которую я поначалу не хотел обращать внимание, а когда понял, что это мне не удаётся, то решил её изжить новыми впечатлениями, окончательно став западным человеком не только по месту жительства, но и по образу жизни.

Хотя я и завёл себе западных знакомых, однако, в точности не знал, как с ними следует обращаться. Поначалу я не слишком задумывался о различии между ними и русскими людьми и строил свои отношения с ними так, как привык в России. Но это продожалось недолго – вскоре я понял, что это невозможно. Другая жизнь, другие люди, другое понимание отношений между людьми, одним словом, всё было по-другому. Сам я другим стать не смог и своих знакомых мне, естественно, тоже не удалось переделать. Я ограничил круг своего общения до минимума, предпочитая чтение русских классиков, к которым во мне только теперь пробудился настоящий интерес, общению с живыми людьми.

В конце концов мне пришлось признать, что я не могу избежать банального убеждения, состоящего в том, что характер западных людей коренным образом отличается от русского характера, учитывая плавный переход восточно-европейских народов. Непонятно было, что же обусловливало это различие: жизнь ли накладывала свою печать на людей, или люди влияли на жизнь? Казалось, что в Советской России, где кастрированный идеологическим ножом человек рассматривался как функциональная единица, не должно было бы оставаться место индивидуальности, а на Западе она должна была бы раскрыться во всей своей полноте. В действительности же я увидел противоположное явление: западные люди практиковали внешне индивидуальный образ жизни, но внутренне казались в среднем почему-то однообразными; среди россиян же, равным образом любивших неумеренно выпивать, носивших одинакового покроя зимние шапки и шубы, грубивших до безобразия в общественных местах, неприветливых к ближнему и матерившихся на каждом слове, нередко встречались неприглаженные личности, имевшие свою необычную точку зрения на жизнь, которую они готовы были отстаивать в нескончаемых разговорах не только с друзьями, но даже с малознакомыми людьми. Были в России и интеллигенты-«экзистенциалисты», не существующие в таком виде на Западе, много читавшие, рассуждавшие о смысле жизни и вообще на отвлечённые темы, и увлекавшиеся искусством из насущной потребности облагораживания жизни, то есть стремившиеся к тому, что принято было называть духовностью, хотя попутно и искавшие выхода из повседневной узости в алкоголе и в любовных утехах.

Я понимал, что мои рассуждения вызвали бы у моих потенциальных оппонентов, особенно западных, множество возражений, да и как было рассуждать о народном характере в целом, не наступив кому-нибудь на мозоль. И если мои мысли основывались на предубеждении, то хотя бы таким способом, через предубеждение, которое в данном случае можно было даже назвать полезным, мне удавалось выразить своё ощущение.

Но как бы то ни было, на Западе жить мне было скучно; скучно было изо дня в день жевать универсальную жвачку западных идей, в которых личность, прямо как при советском социализме, рассматривалась в первую очередь как социально-экономическая единица, и скучно было вести поверхностно-любезные разговоры, хотя также, как и многие критики западной жизни, я не хотел покинуть Запад, с грустной иронией убеждаясь в предпочтении человеком солидного комфорта и защищённости повседневной жизни потенциальным духовным радостям в материально ненадёжной и беззаконной родной обстановке.

Правда, со временем, после изменения экономического строя в России, мои представления о российских людях в корне изменились. Я видел приезжавших из бывшей Советской России людей, покидавших свою родину почти что исключительно из материальных соображений, и вообще не замечал в них какой-либо особой духовности, отличавшую бы их от западных людей. Да, это были иногда даже люди с интересным, своеобразным мнением по какому-либо вопросу, но их жизнь, как и на Западе, определял теперь исключительно экономический интерес, а всё остальное было лишь темой для поверхностного разговора в приятной компании. Может быть, так и должно было быть в нормальном обществе, основанном на принципах рыночной экономики?

 

В себе я замечал большую степень сконцентрированности на малейших движениях внутренней жизни. Своё единственное призвание я видел в том, чтобы писать, но не мог придумать ни одного сюжета или найти какой-либо способ воплощения тех законов духовной жизни, которые запечатлевались в памяти чувства. Эта задача усложнялась ещё и тем, что в области этих законов я делал всё новые открытия, иногда полностью опровергавшие мои прежние выводы. Единственной константой в моей жизни было страдание от творческой неудовлетворённости.

Из чтения писателей, чьи произведения имели мистическую окраску, я вынес ту мысль, что каждый человек имел свой путь к достижению счастья и что не имело смысла другим людям повторять этот путь. Эта мысль, которая полностью отрицала мою теорию об объективности любви и всё то, на чём я основывал свою предыдущую жизнь, непонятным образом укрепила мою уверенность в своих духовных силах, начавшую было колебаться. В это время я устроился на малоинтересную для меня работу – для чего мне пришлось уехать из Кёльна, – а по-вечерам, чтобы как-то скрасить одиночество, стал учить совершенно не нужный мне итальянский язык.

 

Часами я ходил как в бреду по старинному немецкому городку, в котором я теперь жил, пытаясь найти в сцеплении мыслей и образов элементы художественной системы, пригодной для выражения своей души. Но моя душевная жизнь не сочеталась с художественными образами и оставалась им чуждой, как и этот немецкий городок только лишь поверхностно скользил по моим внешним чувствам, не оставляя следов на сердце. Наталкиваясь на грубые и нахальные тела, я прорывался через толпу праздных людей-кукол. Кругом всё сверкало кричащими обложками жизни. Белые псевдоизящные столики кафе скорёжились под небрежными прикосновениями пресыщенных завсегдатаев – свидетелей бессмысленности жизни. Извращённый солнечный свет прислуживал на пиру копошившихся самодовольствий. Мне было страшно, что я никогда не найду себя.

Дома я ложился на кровать с открытыми глазами и заставлял себя думать, выдумывать фикцию и сочетать её со своим мироощущением. Но вскоре наступало просто мучение: я не мог больше напрягать воображение и одновременно всё пытаться сбросить с себя эту узду принуждения к творчеству. Но почему я должен был напрягать себя, разве творчество не должно было бы быть самым естественным человеческим действием? Может быть, я был просто нетворческим человеком, навязчиво пытающимся взять на себя неподвластный труд? Моя мыслительная деятельность начинала давать сбои, я забывался на короткое время, потом приходил в себя, с болью вспоминая своё отчаяние от недостижимости творческой цели, и потом окончательно терялся в вынужденном сне.

Из удержанных мной в памяти более по вызванным ощущениям, чем по яркому сюжету снов встречались очень редко и такие, которые содержали в себе несколько последовательных событий. Так как у меня не оставалось иной возможности творчества, как через сны, то я ухватился за неё, как за последнюю надежду, и проснувшись, придавал увиденному во сне путём домысливания логическую связь и мистический смысл. Однажды я увидел, наконец, стройный и богатый сон, отражавший в какой-то мере моё внутреннее брожение, дававший моим исканиям промежуточное завершение и в то же время указывавший на ещё не пройденный мною духовный путь. После пробуждения этот сон стоял перед моими глазами как живой и требовал быть описанным. Наконец-то мне не нужно было задумываться о сюжете, выдумывать скучные подробности – всё было уже готово, и все подробности занимали строго предназначенное им место. Оставалось только всё воплотить в слова.

 

Слова, которые я употреблял для описания сна, выбирались мной осмысленно, были своего рода открытием для меня, но когда я пытался объективно смотреть на свой труд, то видел избитые и оплёванные многократным употреблением выражения, может быть, и удачные по своей сущности, но затрёпанные профанизацией языка. Но что было делать, если они особенно точно передавали смысл описываемого мною? К тому же возникали и другие неожиданные проблемы: если я хотел говорить красиво, то сбивался на патетический стиль девятнадцатого столетия; когда пытался сказать что-то новое, то рисковал употребить выражения экспрессионистов, растранжиренные писательским энтузиазмом современных эстетов или отравленные привкусом специфичности. Я употреблял слишком много языкового мусора, не различая, за неимением дистанции к языку, между необходимым и излишеством. Худо или бедно, но свой рассказ я окончил и послал его в один малоизвестный русский заграничный журнал, где рассказ, к моему большому удивлению, был опубликован.

После его публикации не последовало никаких отзывов, даже отрицательных, но я не был огорчён этим. Этот рассказ отображал только часть из того, что мне хотелось высказать, был просто необходимым суррогатом моего будущего полноценного и оригинального литературного творчества. Вообще-то мне хотелось писать о чём-то другом, самом важном, а не пересказывать мистические опыты просветившейся во сне души.

Публикация была для меня игрушкой, интересной, но бесплодной, хотя, конечно же, тот факт, что меня опубликовали, окрылял меня: значит за моим творчеством стояла какая-то субстанция, а не только лишь раздутое самолюбие. До этого, несмотря на хронические приступы превозношения, влёкшие за собой опьяняющее чувство всесилия, я был далеко не уверен в своём призвании. Теперь я более спокойно убеждал себя в необходимости работать над русским языком, чтобы писать на нём как не на родном, чтобы избегать с ним панибратства и проторенных дорог.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за март 2019 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению марта 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.