Лачин. Статья «Поцелуй Демона».

...Странности сыплются из нашей героини, как из рога изобилия. Хрупкое, улыбчивое существо преисполняется яростью, если ей говорят, что сделанное добро на небесах ей окупится райским блаженством. Добро делается по собственному хотению, а не по указанию свыше – среди граждан нефтеносной республики, где она проживает, подобное встречается не чаще, чем ее врожденная болезнь.

Оккультный дурман, буржуазная психология, попсовая культура, матерщина, национализм, эротомания – разбиваются об этот хрупкий облик, как об скалу. Вдвойне странное обстоятельство, если учесть, что Кандова: семьдесят восьмого года рождения – в этом поколении скал уже очень немного. В «утонченном, почти неземном» теле (как часто о ней вспоминают), сидит стальная воля.

Эту волю можно охарактеризовать и как моральный принцип. Мораль превыше всего. В одной из бесед с Кандовой автор статьи развивал мысль, высказанную советским искусствоведом Прокофьевым: для итальянской культуры главным является понятие Красоты, для испанской – Истины, французской – Разума, русской – Справедливости. Дальше собеседник Кандовой упоенно вещал: он де не может выбрать, какое из этих понятий важнее. И тут улыбчивая, немногословная слушательница нежданно преобразилась, отчеканила с властным вызовом: «Справедливость». Контраст с недавней улыбчивостью был впечатляющим...

Лачин. Философское эссе «Евангелие от Иуды».

...Неужели могли мы помыслить, что все заметят сошествие бога? Ведь это же только тупой попсовик может выдать такую идею. Бог сошел на землю и прославился; хоть ненароком распяли его, но всплакнули потом, и уверовали. Пошлость подобной картины еще не осознана нами.

У Цветаевой есть стихотворение столь высокого уровня, что дивлюсь я порой, как взяла такую высоту – при том что силы она немереной. Сомневаюсь, чтоб ей хватило интеллекта осознать свое свершение.

Лермонтистка по мироощущению, Цветаева всегда равнялась – пыталась равняться; считала, что равняется – на Пушкина. В этом произведении Пушкина нет. Автора охватывает мысль-ощущение: не лучше ли, не достойнее ли уйти незамеченным, непонятым. Задается вопросом об этом, и вдруг проникается убеждением: «Так: Лермонтовым по Кавказу / Прокрасться, не тревожа скал…». Все здесь внове у поэтессы: и появление Лермонтова, и интонация, без всегдашней ее экстатической взвинченности, без юродивой надсадности голоса, без всего того, в чем она несравненна – тем удивительней художественное совершенство этого сочинения, редкостное даже для Цветаевой. Голос опускается до шепота, ей несвойственного – будто дивится тому, что пишется. В некоем озарении, единожды в жизни, вплотную приблизилась к великой тайне, главной тайне Лермонтова.

Бог прокрался незаметно...

Лачин. Философское эссе «Тварь».

...Ислам сделал с женщиной то, чего не делалось никем и никогда. Испокон веков били русских женщин сапогами смертным боем, верх эксплуатации – законы цыганские: содержать мужа, подчиняясь ему; китаянок обували в колодки, деформируя ступни, испанок – облачали в корсеты железные, оставляя грудь плоской, а индусок сжигали заживо на могилах мужей, только всё ерунда, это мелочи жизни – чтó сделал с женщиной ислам, не удавалось никому и никогда: сделал так, что ее уже не хочется жалеть. Вековечные побои не извратили русской, как человек – не уступит мужчине. Цыганка, имея свободу действий в добыче пропитания, состоялась как личность, наибольшая эксплуатация парадоксальным образом привела к наибольшей независимости. Сломать женщину, сделав только женщиной, не человеком, никому не удавалось. Это сделал ислам.

Альтруизм (вне круга своей родни), достоинство, способность к дружбе, платоническая любовь, зачастую: патриотизм и политические взгляды – все человеческие мысли и чувства бесследно вытравлены, есть только специфически женские, мусульманка не только утилитарный предмет, но и осознала себя таковой. У Моэма в новелле «Белье мистера Харрингтона» есть сцена: раненый на улице нуждается в перевязке, за неимением лучшего героиня снимает трусы, перевязывая ими. В начале XX в. (время действия) поступок смелый и для европейки. Автор – и с ним читатель европейский – восхищен этой смелостью и отзывчивостью. Для мусульманки персонаж этот – шлюха, поступок ее – пример бесстыдной распущенности. Факт альтруизма в расчет не принимается, страданья раненого значенья не имеют. Таковы не только женщины в чадрах – оно понятно и без пояснений – нет, я специально расспрашивал женщин значительно более «светских» (из региона мусульманского). Женщина, для защиты отечества заразившаяся венерической болезнью и пошедшая к врагу проституткой, заражать и убивать захватчиков – для мусульманки: просто проститутка, мусор. Слова о ее героизме вызывают истерический смех.

Потому-то самая черствая женщина Запада более приобщена к человечности. Приняв любую религию, женщина остается женщиной, человеком, приняв ислам – становится самкой. Ибо так поступает ислам – не грудь заключает в железную клетку, а самую душу, плоскими делая: чувства, не груди; не ноги женские сажает в колодки, а мозг, и мысли ее так же схожи с обычными людскими, как ковыляющая походка средневековой китаянки – с нормальной человеческой поступью...

Лачин. Очерк «О литературе, любви к животным и загробном воздаянии».

Яна Кандова, один из авторов нашего сайта, ушла из жизни. Обширный инфаркт. Всю жизнь уверяла всех, что она эгоистка, и почти все свое время тратила на других. Будучи небогатой, печатала, корректировала, набирала других авторов. Основала клуб Бакинских фантастов и выпустила главным образом за свой счет несколько сборников (1 первый сборник полностью за свой счет). Автор этих строк без нее был бы никем – его не было бы на этом сайте, не было бы вообще в интернете, не было бы его сборников рассказов . Благодаря ей, он не спился, и дважды не сел в тюрьму.

Сочинений, в том числе удачных, у нее значительно больше, чем на сайте – и стихи, и проза, и переводы с болгарского. Когда я предлагал что-то послать, оказывалось, что она боится быть кому-то в тягость. Человека, который ввел меня на несколько сайтов, вел мою переписку, мне пришлось уговорить публиковаться самой. Когда я собрался писать о ее произведениях рецензию, она отговорила меня – ведь мы близкие люди, и ты не будешь объективен. Взамен распечатала мне стихи Леона Хамгокова – вот видишь, он стоит рецензии, а ты будешь беспристрастен. Не успел написать. Теперь пишу о ней. Я беспристрастен...

Лачин. Критическая статья «Щепотка от Азарова».

…Порой кажется, что перед читателем некое варево из Набокова с Борхесом. Это обстоятельство не умаляет достоинств автора. Каждый писатель – варево из других «ингредиентов». Требуется только добавить в этот компот щепотку личного. У Азарова эта щепотка – в его юношестве. Дело вовсе не в наивности и инфантильности, их, кажись, нет, дело в мироощущении, свежести восприятия, устоявшей – пока устаивающей – против и набоковской постмодернистской перезрелости, и борхесовской отягощенности эрудицией. Тут два варианта – или это возрастное, и тогда со временем придется искать новую щепотку, или Азаров юноша по характеру. Вересаев писал, что каждый писатель всю жизнь находится в одном психологическом возрасте – ребенок, юноша, старик и т. д. Возможно, к Азарову приложима данная терминология…

Лачин. Рассказ «Адская честь».

...Как же я презирала всех этих древних и средневековых мучеников за веру, из классической живописи и дедушкиных книг, отпечатанных с буквою «ять». Отстрадав положенное время, они получали путевку в рай и не мешкая туда отбывали. Несколько часов истязаний за вечное блаженство – великолепное мужество, оно потрясает сердца миллионов. Бессердечный я человек. На лобном месте к ним подлетали упитанные розовопопые ангелочки с венками из роз, видно, на тот случай, если страстотерпец падет духом. Происходили и более серьезные вмешательства в ход событий: отрубленные головы прирастали к телу, орудия пыток, расплевавшись с законами физики, ломались в руках палачей. Еще помню некую святую Агнессу, из альбома испанской живописи: ее прилюдно раздели, но волосы чудодейственным образом отросли до пят и закрыли интересные места, и зеваки обломались. Хорошая тема для рекламной фразы: «Подвижникам веры не грозит облысение». Мою великомученицу райской путевкой не приманивали, попастый ангел с букетиком не подлетал, виселица не рухнула и веревка не оборвалась. Все по законам физики, как и учили в школе. По правде. Когда раздели, чтобы пороть, волосы не отросли. И отрезанная грудь не вернулась обратно. Но главное все-таки, что никакого рая, никакого дерьма – меня бы стошнило, будь Зоя бесстрашной от ожидания райских кущ, нюхая цветочки из ангельски-мясистых ручонок. Чудес не бывает...

Лачин. Рассказ «Аудиенция, или Божественная комедия с Фаустом».

…А я стоял прямо, я впервые в жизни теперь не ссутулился, я прямо стоял и смотрел на подходящего – белый, маленький, округлый, весь гофрированный и в бантах; между тем стихло все, в последний момент перехватил я пристальный взгляд Сатаны, и вот: ангел стоял передо мною, протягивая белый конверт. Тут меня окатило ужасом, я спросил быстро, запинаясь: «Здесь всё? Всему объяснения?» Он улыбнулся ласково моей недоверчивости: «Всему». А я не верил, я никак не мог поверить, хотел уточнить «Всему-всему? Ржавым ножам? Ручке на свалке? И что улыбку не простили?» – «Говорим же: всему!» И тогда я сказал, на шаг отошедши: «Я… не хочу это читать». Вокруг зашумели. «У меня… другое желание». Гул нарастал, конверт, подрагивая, потыкался мне в грудь и растаял в воздухе. Подававший его метнулся в сторону. Толпа сдвигалась со всех сторон, задние ряды взлетали вверх, дабы лучше видеть. «А желание мое, – сказал я громче, – господу богу: в глаза посмотреть». Парящие ложи орали, визжали, повисая над головой, тут вновь приметил я Сатану, глядел он на меня с ненавистью – и восхищением, вспомнил я, на кого смотрел он так же, и это окрылило меня. Но гофрированный, над плечом моим зависнув, прокричал в ухо, что желание мое ни с чем несообразно, высокосвятейшество его – глаз не имеет. Сие взбесило меня невыразимо, ухватив парившего за воротник, сотрясал им в воздухе, кричал на них, мечась в беспорядочной уже толпе: «Сволочь небесная! Глаз не имеете?! И в глаза-то смотреть вам не можно!» Я не в себе был, плохо помню, как навалились на меня и держали, помню с того момента, как снова наступила тишина и подняли меня, сказав, что нужно снять очки, если считаю себя достойным видеть, только лучше не снимать. Я-то в волненьи своем их не чувствовал, ощутил сейчас лишь и тут же сорвал, обернулся к снопу света на престоле, закричал от боли и упал на колени, закрыв руками лицо. Только чрез минуту боль превозмог и отнял руки от глаз. Я ослеп…

Лачин. Критическая статья «Венчание по-голощаповски».

Рассказ Юрлова я три раза прочел. А что? Он того стоит. Хороший рассказ, на мой взгляд – это если его пересказывать, не упуская ничего важного, и этот краткий пересказ по объему составит не меньше половины рассказа, а желательно больше.</p><p>А ведь рассказ-то без затей – просто Голощаповы венчаться решили. И что им в первую очередь пришло в голову сделать для того, чтобы отпраздновать событие «как полагается у истинных христиан»? Правильно, попросили тетю Дуню самого крупного индюка заколоть. А потом как истинные христиане долго думали-рядили, в какую же церковь им идти – римско-католическую или греко-католическую?..

Здравствуйте, Иван.
Я не сразу собрался с ответом, потому что у нас 40 градусов жары, и я лежу пластом. Набокова я страстно любил в 19-20 лет. Это не значит, что я умнее тех, кто до сих пор его любит, может, я поглупел. Я только очень надеюсь, что Вы не считаете его верующим. Честно говоря, скептицизм – это почти единственное, что меня с ним до сих пор объединяет. А Вы читали Бориса Зайцева? Мне кажется, Набоков стал известнее Зайцева по куче причин – но все они не литературного свойства.
Вашу пьесу и повесть я не прочел по причине той же жары, но она же ведь кончится.
Общаться с начитанным человеком я всегда рад. Меня хлебом не корми, дай с ним о Набокове поспорить.

Лачин. Критическая статья «С кем Вы, Абдулла Петрович? Или Янычары XXI века».

Россия стала исламской страной. В данный момент неважно, хорошо это или плохо, об этом подумаем чуть позже, а сейчас важно, как это произошло. На Россию напала пятисотмиллионная армия китайцев, и страна понесла большие людские потери. Но китайцы резко вымерли от загадочной эпидемии, и Россия сохранила независимость, но – стала исламской в результате демографических пертурбаций. Насколько я понял, воюющие стороны воздержались от ядерного оружия; наверно, чтобы избежать полного взаимного уничтожения. Неважно, может ли все это произойти, главное – тема исламизации России, но все же хочется заметить: помилуйте, зачем для оккупации России такая прорва солдат?! А двадцати миллионов не хватило бы? Тем более что современная молодежь: это вам не поколение 30-40-х, и оборону Брестской крепости устраивать никто не собирается. То же и с последующей эпидемией – все эти объяснения оставляют впечатление наспех придуманных, и Голливудом веет. Самое интересное, что все напророченное автором и так уже происходит мирным путем – русские с 91 года вымирают (я не злорадствую), а мусульмане внутри России плодиться не бросают. Зачем врагам тратить деньги на полумиллиардную армию? Зачем вообще воевать? Ведь не 41 год на дворе, когда партизаны не сдавались.  Но неважно, как все это произошло, факт тот, что исламизация произошла, и нужно разобраться, что, по мнению Беккина, из этого вышло...

Лачин. Миниатюра «Аплодирующий Яго».

...Между тем обуреваем О. противоположными чувствами. Черная ярость мало-помалу овладевает им, не театральная, не гневливого негра к жене, но реальная, живого О. к своей возлюбленной; все обиды и подозренья последних лет оживают, поднимаются волной. И сам же, осознавая все это, в смятении тщится себя побороть. Только и это еще не все – краем сознанья отрываясь от роли, лихорадочней прежнего – думает он о Шекспире, вскапывает пьесу вглубь, и нежданным озареньем вдруг до главного дорвавшись – едва не кричит на сцене. Диким волевым усильем выйдя из роли, целует страстно супругу Яго. И потрясая зрителей криком – уже отнюдь не беззвучным – метнувшийся на сцену человек пронзает его шпагой.

Невероятно не только появление и бесследное исчезновение пришельца – невероятна реальность нанесенного им удара: актер истекает кровью. И умирая, задыхается от радости, он кричит потрясенной толпе: я понял! я постиг эту пьесу! Она не в том, совсем не в том, что мавр Дездемону ревновал. Ревнивец – это Яго. Ведь разбросаны в тексте намеки, и слова самого испанца о том, как подозревался им каждый. Отелло вознегодовал после многочисленных «улик», предъявленных коварным «другом». Яго же улики не нужны. Он безумен. Но в сочетании с железной выдержкой. Кстати, психология его – женская. Его гнев обращен на соперников, не на жену. Это я решил использовать. На сей раз выдержка ему изменила. Прилюдной измены не стерпел. Я поборол его, слышите?!..

Спасибо! 

Почему-то, после того как я изменил одно слово в публикации на форуме, после сохранения изменений проявились все коды, которые должны быть скрыты (ссылки, курсивы и т.д.).
Я только слово менял, остальное не трогал. Как такое могло произойти?

Лачин. Критическая статья «Ипостас Азаров».

...Подытоживая, выскажем следующее мнение. Стиль Азарова – это «ипостас». Не читавшим Азарова нужно пояснить это слово с помощью следующей цитаты: «Я, в общем, говорю: «Отгадай-ка, как зовут моего лектора, если его имя начинается на букву «И». Его звали Иридий… Так после того, как она перебрала все нормальные имена, даже такие, как Илларион, Ипполит, Ибрагим, Иеремия, она предположила, что жестокосердные родители окрестили его Иудой или, пуще того, Иисусом. … она предположила и существование Ипостаса. Своеобразное ассоциативное мышление, согласись. Контаминация понятия ипостась и реального имени Стас». Вот-вот, своеобразное ассоциативное мышление, контаминации, ирония – в слове «ипостас» сидит весь Азаров со своим стилем. (Самое блистательное в вышеприведенном пассаже это «жестокосердные родители окрестили его Иудой или, пуще того Иисусом» (курсив мой – Л. С.). Я на месте автора даже взял бы псевдоним: Ипостас Азаров. Имя «Иван» очень хорошее, но в азаровском стиле Ивана как-то нет...

Лачин. Миниатюра «Воин и отшельник».

...Я сломал копье и бросил шлем в траву; придя в ту келью, вошел и просил принять меня. «Возьми, – указал он на чашу с водой, кусок хлеба и посох. – Только дай мне свой меч». – «Бери, – протянул я ему. – И закопай его поглубже».

Он взял мой меч и повесил на пояс, взял щит, надел кольчугу и сел на моего коня. Я глядел, лишенный дара речи, он пояснил, улыбаясь: «Нет сил у меня более терпеть. Да и тебя должен ведь кто-то сменить». – «Ты не знаешь, – вскричал я в волнении, – тщетны усилия наши!» – «Тогда помолись за меня».

– Послушай, я уже был на коне. Придет время, и ты вернешься.

– Возможно. Но послушай, – я был уже в келье. Придет время, и ты снова возьмешься за меч. Я же вернусь. Должен ведь кто-то тебя сменить...