Ёперный балет…
Вершковский ощупал голову. Цела. Хотя когда он споткнулся и упал на грёбаный журнальный столик, боль была такая, будто снёс полбашки.
На всякий случай Вершковский ещё раз провёл руками по лицу. Ощущение – будто прикасается к холодному стеклу. Стеклянные пальцы, стеклянный лоб. Стеклянный человек, распавшийся на сотни осколков, валяется на захламлённом полу.
Нет, не так.
На тёмном полу лежит тёмная груда битого стекла, напоминающая очертания человеческого тела. А острый, как спица, луч белого света пересекает картину сверху вниз и пронзает лежащее тело точно в сердце.
Ёперный балет! Да такой шикарный образ не посещал его уже лет сто. Или двести. Короче, примерно столько же, сколько он был в завязке.
Стоп. «Был»? Почему он подумал: «был»? Неужели он сорвался?
Вершковский потёр целый (не стеклянный) лоб. Что-то явно произошло. В целой (не стеклянной) голове бродили обрывки неясных воспоминаний. Марта истошно визжала, это он отлично помнил. Впрочем, Марта всегда визжит. Если человек связывается с женщиной моложе его на двадцать три года, то ему со многим приходится мириться. Визг в постели, может, и неплох, однако...
Воспоминания о визге потянули за собой новую картинку – двое в синих робах с надписями «Скорая помощь» склоняются над ним…
Ну что за суки эти врачи! Даже на диван не перетащили.
Вершковский, кряхтя, поднялся. Паркетный пол сделал кульбит, Вершковский замахал руками, пытаясь удержать равновесие. Будто бы стоял на спине огромного кита, который покачивался в медленных волнах. Блииин… Он точно забухал. Стеклянный человек на полу ещё туда-сюда, но кит с человеком на спине в океане – вот это будет картина. Почище «Девочки на шаре».
Комнату заполнял слоистый туман. Вершковский с опаской огляделся...
