Граница

На чтение потребуется полтора часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Нужен был покровитель или солидный авторитет, чтоб попытаться с его поддержкой вытащить мужа из следственных лап. К кому обратиться? Кто войдёт в её положение и попробует Любе помочь?

В райкоме партии она никого не знала. В райисполкоме был некто Белочеистов, довольно влиятельный клерк, имевший вес в кругах районного руководства. Когда-то он вместе с Митей учился в Лесной. Но Митя Белочеистова не любил за его привычку всё время кого-нибудь поправлять и казаться подчёркнуто грамотным и идейным. К тому же Белочеистов был холост, и не пользовался успехом у женщин, и в каждой второй из них был готов углядеть пустую прелестницу или дуру.

И всё-таки Люба решилась с ним повидаться. Поймала его на улице, когда он шёл с работы домой.

Белочеистов не удивился, что к нему обращались с такой нестандартной просьбой. Однако, выслушав Любу, он посмотрел на неё из своего далёкого-далека, что привычно стояло в его осторожных глазах, и спросил так, как спрашивает блюститель правопорядка того, кто нарушил закон:

– Вам что? Угодно, чтоб я посочувствовал вашему мужу? – строгое, малых размеров личико Белочеистова стало по-детски обиженным и недобрым. – А последствия каковы? Таковы, что я окажусь в таком же рискованном положении, в каком сейчас пребывает ваш муж. Я же не враг самому себе…

Белочеистов ушёл, унося свое запакованное в костюм некрупное тело, каждая точка которого объявляла о легкой досаде, какая осталась в нем от беседы.

Люба не обижалась. Такое уж время. Редко кто не имел своего мирка, в котором бы мог укрыться от неугодных ему неприятностей и волнений.

Но были и те, кто прятаться не умел.

 

К директору леспромхоза Ивану Петровичу Бунтакову, известному в городе человеку, с кем за ручку здоровались сам секретарь райкома, сам председатель райпо и сам прокурор, Люба, наверно бы, не пошла: слишком уж был он влиятелен и невольно пугал своим мощным авторитетом. Но за ним закрепилась слава горячего острослова, кто не боялся спорить с любым начальством, принципиально отстаивая своё. Потому и пришла в его кабинет.

Выслушав, что она хочет, Иван Петрович сказал:

– Никак не думал, что наши органы так оплошны и близоруки. Рябкова, бухгалтера своего, отдать кому-то на растерзание? Нет! Ведь я его знаю, как перспективного, делового специалиста! Знаю и как деликатного, доброго, нежной конструкции человека, кого у нас в аппарате любят буквально все!

Было приятно Любе слушать Ивана Петровича, мужчину ещё не старого, с атлетическими плечами, чей голос звучал уверенно и весомо, как утверждая: всё, что сказал он сейчас, не будет опровергаться, и дело устроится именно так, как он говорит.

Он тотчас же навис над столом, потянувшись рукой к телефонному аппарату, чтобы вызвать прокуратуру. Прокрутил его и, приставив трубку к щеке, неторопливо заговорил:

– Здравствуйте, Игорь Евсеевич! Да, это я, Бунтаков! Без бухгалтера я. Без него. Без Рябкова. Как же это? В чём дело? Вот и жена его тут. Надо. Надо исправить. Это не дело, а полудело. Дать ему ход. Ход обратный! Я за него ручаюсь. Отвечаю собственной головой… Что-о! Что вы сказали? Да-а… Я внимателен. Перебиваю… Всё, всё, молчу…

 

Минут пять или шесть вслушивался директор в трубку с голосом прокурора. Его тяжёлое, в складках на подбородке лицо было вначале твёрдым и выражало необходимость сделать всё именно так, как он говорит. И вдруг оно потускнело, нос опустился, а щёки обрызгались нервным румянцем.

Опуская трубку на рычажки, Бунтаков напряжённо вздохнул и, не глядя на Любу, заговорил:

– Дело серьёзное. Даже сам прокурор бессилен в него вмешаться. ОГПУ – это страшная сила. Прав, не прав человек, но если он к ним попался, добра не видать. Сволота! Была бы воля моя, я бы всех там перешерстил…

Бунтаков был подавлен. Пальцы схватили химический карандаш, который стоял в стеклянной стопе вместе с другими карандашами.

– ОГПУ – это страшная сила! – повторил он, сжимая в пальцах хрустнувший карандаш.

Слишком смел был Иван Петрович. Чтобы так высказываться о силе, под которой ходила вся трудовая страна, надо быть очень, очень неосторожным. Не гадал, не чаял Иван Петрович, что однажды придётся ему заплатить за несдержанные слова, которые были услышаны тем, кто хотел стать и стал директором леспромхоза. Но это будет потом, через год, а сейчас он смотрел на потухшую, в шляпке с брошью красивую женщину, как та встала, сказала: «Простите» и потерянно вышла за дверь.

 

Куда и к кому теперь? Люба не знала. Поэтому тыкалась, как слепая, в редакцию местной газеты, в гимназию, где когда-то учился Митя, и даже к старому при Георгии кавалеру, который служил вместе с братьями Мити в царских войсках.

Всюду выслушивали её с пониманием и желанием как-то помочь. Но дальше всё повторялось, как в кабинете директора леспромхоза, и оставалась Люба снова и снова ни с чем.

Правда, ещё оставалось место, куда она не ходила – дом с мезонином на улице Дальней, где жил с семейством своим Бронислав Краснолобов. Полагала Люба, что Броня был арестован, и тоже, как Митя, мытарит сейчас в тюрьме.

Как она изумилась, когда свекровь её, Ольга Васильевна, тихо спросила:

– У Броньки-то хоть была?

– Дак он же в тюрьме! – ответила Люба.

– Ни в какой не в тюрьме. Видела даве. Проходил мимо нас с хозяйственной сумкой.

– О-о! – Глаза у Любы остановились. – Как же это? Был в тюрьме – и на тебе, дома?! Не понимаю…

Ольга Васильевна предположила:

– Значит, выпустили оттуда...

Встрепенулась Люба, погладила деток своих, которые так и льнули к ней, ласково улыбаясь, – и снова к порогу. – Тогда я к нему! Разузнаю хоть всё!

 

Спешила Люба. Мосточки под ботиками, знай, поскрипывали и пели. Вся Тотьма была в деревянных мосточках.

Недавно шёл дождь. Сквозь доски забора, стряхнув с себя сырость, выглядывала крапива. От налитых луж дорога светилась белыми зеркалами. На одном из них, налакавшись воды, облизывался котёнок. С реки доносился скрежет лебёдки. Везде была жизнь, обнажая себя через звуки города и реки, прель земли и посвисты крыльев, с какими срывались с карнизов и веток весёлые полчища воробьёв.

Вот и дом с мезонином. Люба узнала его. Была как-то с Митей на вечеринке. И хозяин его запомнился ей как хвастливый остряк, любивший, чтоб слушали только его. В тот раз он бахвалился тем, что станет однажды директором леспромхоза. И женой похвалялся, сказав, что она поэтесса, пишет стихи не хуже, чем Маяковский, и скоро выпустит первую книгу.

А о дяде своём, который был в Вологде и работал в заготконторе, прямо-таки осанну пропел, поведав о том, что дядя в цене, проживает в одном подъезде с самим председателем окружкома, давно с ним на «ты», встречаются каждый вечер, и оба вот-вот закатятся в Тотьму, чтобы нагнать на кого-то здесь страх.

Люба взошла на крыльцо. Отворила дверь, потом и вторую. Её здесь не ждали.

 

Хозяин сразу насторожился, покраснев не только лицом, но и всей своей гладко выбритой головой. Жену и дочку тут же отправил из комнаты в кухню. Уселся за столик с чёрненькой статуэткой Владимира Ильича, где вождь народов с кепкой в руке был похож на хищного ворона перед взлётом.

Краснолобов заговорил:

– Хотел я встретиться с Митей, да вот, не дали. Так и не видел его с тех пор, как расстались на берегу. Почему нас с ним задержали – убей, не пойму! Ведь мы же не сделали ничего. Просто шли. Рассуждали о том, о сём. Баржа ещё, правда, была. Люди с неё. Перемолвились с нами они. И мы перемолвились с ними. И всё. Думаю, нас по ошибке забрали. Надеюсь, надеюсь, что разберутся. Выпустили меня. И Митю должны… – Глаза у Брони были сообразительны и быстры, останавливались то на ковре с оленем, просторно распластанном на стене, то на фарфоровом слонике на комоде, то на фигурке Ленина под горшком с цветущей геранью, цветы и листья которой свисали, задевая голову Ильича. Лишь на кушетку, куда пристроилась гостья, он не смотрел.

Люба же с первой минуты услышала в голосе Брони тщательное старание как-то выгородить себя, чтоб предстать перед ней в страдательном виде, когда рассказчику надо сочувствовать и, внимая ему, согласно покачивать головой.

Любину грудь разрывало отчаянье. Как же так? Если оба не виноваты, то отчего Краснолобов дома, а Митя в тюрьме?

– Непонятно, – сказала она, – почему его не выпустили оттуда? Может, вы по-разному отвечали? И следователю из вас двоих понравился ты?

Краснолобов так весь и дрогнул, словно его разглядели таким, каким он и был.

– Ну, Люба! – сказал он, вымучиваясь в гримаске. – Надо же так сказать! Говорю тебе: вышла ошибка! Я тут совсем не при чём!

 

Женским чутьём своим уловила Люба, что хозяин не всё говорит, что знает. А то, что знает, старательно прячет. Конечно, не думала Люба, что Краснолобов свободу свою получил в обмен на донос.

– И что же мне делать? – спросила она, ещё надеясь на Митиного дружка, который возьмёт вдруг и выручит Митю, найдя спасительный выход из тупика.

– Ждать! – откликнулся Краснолобов.

– А ты знаешь, что он теперь в Вологде?

– Нет, не знаю.

Люба напомнила:

– Ты говорил, что там у тебя есть влиятельный дядя. Поговоришь, может, с ним?

– Это мысль, – кивнул Краснолобов. – Обязательно поговорю.

– И когда же поговоришь?

– Где-то через недельку. Раньше меня не отпустят. А там я как раз отправляюсь в отпуск.

– Нет! – отказалась Люба. – Так не пойдёт! Сделаем по-другому! Пароход отправляется в 9. Сейчас без пятнадцати шесть. Можно успеть. Собирайся-ка тоже. Поедем вдвоём. Ты и я.

Краснолобов обиделся.

– Знаешь, что, Люба. Не надо! Нельзя же так сразу. Сказал ведь тебе: не могу! Так что, пожалуйста, не командуй.

Почему-то Любе стало брезгливо смотреть на обкатанное с обиженными губами лицо Митиного дружка, который тщился выглядеть добропорядочно и пристойно. Отпало желание с ним разговаривать дальше. Она поднялась и молча пошла, ощущая затылком его тусклый взгляд. Взгляд унылого мизантропа, очень хотевшего, чтобы с мужем она не встретилась никогда.