Граница

На чтение потребуется полтора часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Утром Митя очнулся, удивляясь тому, что ещё живой. Боль под нижним ребром, тоска по стакану воды, сон на холодном полу, изолированность от мира – всё это изматывало его, загоняя в последний угол, откуда не дозовёшься ни до кого. Он и сам понимал, что сдаёт, к тому же был сильно простужен, тело чесалось и лопалось от нарывов, и тупо ныло под селезёнкой, куда угодил удар сапога.

Тюремщик пришёл за ним поздно утром. Привёл в кабинет Салатина и остался в дверях – широкоплечий, дородный, с бронзовой бляхой на животе – само послушание и усердность.

Митя же выглядел хуже не надо. Он стоял в трёх шагах от стола хозяина кабинета. В своей суровой рубахе с рваной прорехой на животе, отощалый и бледный, с синими тенями под глазами, был похож он на замухрыгу, который здесь для того, чтобы выпросить жизнь.

– Ну, и как ночевалось? – спросил Салатин.

– Добро, – сипло выдавил Митя, не узнавая голоса своего.

Салатину нравились замухрыги. Они уступчивее и мягче, и редко кто из них гоношится и вступает в ненужный спор. Он старательно улыбнулся и рукой лихого официанта сделал взмах, приглашая Рябкова к столу, где белела фарфоровая посуда, от которой по воздуху кабинета плыл, казалось, не запах кухни, а кухня сама.

– Чего уж там. Подходи. Знаешь сам, чего от тебя добиваюсь. Подписи на бумаге. На этой самой, какую вчера я тебе зачитал. Ну-у! Иди же сюда. Царапни! – В руках у него шелестнул заполненный лист.

Митя что-то сказал. Но что именно, непонятно.

– Дай воды, – снизошел Салатин, посмотрев на дверь с постовым, хотя мог бы и сам её дать, благо рядом сидел, наклонись лишь да вытяни руку через собственный стол к другому столу, на краю которого белоснежно сияла чашка, до краёв наполненная водой.

Постовой, он же стражник, дежурный, боец, надзиратель и даже буфетчик, совмещавший в себе десяток профессий, был проворен и скор, моментально вырос перед Рябковым, поднеся ему чашку с водой.

 

Митя выпил и сразу почувствовал жизнь. Вернее, не жизнь, а её короткое шевеление, и испугался, что может оно оборваться, и он не успеет доделать то, что был обязан доделать во имя честного имени своего. Повернувшись к Салатину, он сказал:

– Зря стараешься, опер! – Голос его был чист и, кажется, весел. – Эту подставу, – кивнул к столу, где лежала бумага с крамолой, – не я написал, а ты!

Удивился Салатин. Да за такие напоры он любого сотрёт в порошок. Хотел уже, было, рыкнуть по-генеральски. Да что-то остановило. И он, взглянув на бумагу, взял её и взмахнул перед Митей, дразня его, как мальчишку:

– А не докажешь!

– Уже доказал! – усмехнулся Рябков.

– Каким это образом? – насторожился Салатин, не веря подследственному, но, всё же, решив понять его до конца.

– Я сообщение написал.

– Чем?

– Вот этим! – рука у Мити свалилась в брючный карман, вынимая оттуда огрызок карандаша.

– И кому же ты написал? – допустил Салатин невероятность такого факта и, не поверив в предположение, обнял ладонями свой затылок и запокачивался на стуле, показывая Рябкову, что он считает всё это вздором.

– Ему! – мягко ответил Митя и повел головой к стене, где висел заключённый в багетную раму сам председатель ОГПУ. – Вячеславу Рудольфовичу Менжинскому.

Салатин немедленно построжал, и взгляд его, которым обмерил Митю, стал, как у ястреба, острым и точным.

– Ты давай-ка не забывайся!

– А я и не забываюсь, – Митя был не только серьёзен, но и суров, и лицо его выражало пренебрежение, мол, не веришь, так и не надо.

 

Салатин немного заволновался, забарабанив пальцами по столу.

– Ну и что в твоём сообщении?

Митя с готовностью объяснил:

– То, что следователь Салатин призывает к свержению существующего режима.

И опять усмехнулся Салатин:

– Ну допустим: ты написал это глупое сообщение. Так куда ты его? Спрятал, что ли? Сунул, может быть, под парашу?

– Ну зачем? Сообщение я не прятал. Просто я его передал. Есть же послушные люди. Я и отдал его одному из них.

– И кому? – Голос следователя не дрогнул, лишь слегка приосел. И глаза приуменьшились, словно дунул на них встречный ветер.

– Вон ему, – показал Рябков на стоявшего перед дверью дородного служащего тюрьмы.

– Что-о?! – смутился Салатин. – Не может такого и быть!

– Не за так же он это сделал.

– Не за так?! – Салатина так и сорвало со стула. – Тараканов! Сюда!

– Я за это ему часы и цепочку, – добавил Митя.

– Врёт он всё! – рванувшийся от дверей постовой был готов сокрушить Рябкова. Однако ждал его не Рябков, а Салатин, и он, споткнувшись на ровном месте, в замешательстве обнаружил сорвавшуюся цепочку, как та, выскочив из кармашка, качнулась поверх галифе по его ноге, да так и осталась висеть, как какая-нибудь нелепость.

– Это правда?! – Следователь сверлил глазами, которые не прощают. Был он лилов, и голос гремел так звучно, что кто-то, зашедший уже в кабинет, тут же обратно и унырнул, деликатно прикрыв за собою двери.

– Врёт, врёт, – повторил Тараканов.

– А это чего? Это? – Салатин петух-петухом подскочил к Тараканову. Схватил цепочку, и та вместе с луковицей часов оказалась в его ладони.

– Бес попутал, – понурился Тараканов. И был он в эту минуту таким потерянным и несчастным, что даже Митя его пожалел.

 

Салатин положил на стол часы и цепочку. После чего уселся, всматриваясь одновременно в Тараканова и Рябкова. Стало тихо, как в морге, куда только что занесли свежий труп.

– Убирайтесь, – сказал обоим.

Тараканов приоживился.

– Этого-то куда? – показал на Рябкова.

– Хоть куда, – ответил Салатин. – Хитрая сволочь. Меня задумал переиграть. Не получится! Гадский шмурик!

Тараканов повеселел.

– Может, его проучить, чтобы особо не зарывался?

Салатин задумчиво повторил:

– Не зарывался. А что? Это мысль.

Тараканов:

– Да я его собственными руками.

Усмехнулся Салатин:

– Да хоть ногами.

 

Тараканов возликовал. Ему дана власть над зарвавшимся арестантом, который хотел его оболгать, опозорить и опаскудить. Однако опер ему не поверил. «Поверил мне!»

Тараканов закрыл поплотнее дверь кабинета и что было силы пнул арестанта. Чтоб устоять, Митя был вынужден пробежаться. Но Тараканов опять его пнул. И пинал, не желая остановиться, ощущая в себе сладострастие оттого, что страдает не он, а тот, кто был его благороднее и умнее.

– Чмо! Ты меня заложил! Да ещё доносительную навесил! Я окучу тебя, как суку!

Подзатих Тараканов лишь возле камеры №4, пока открывал в неё дверь. Митя трудно дышал. Обидчика своего он и взглядом не удостоил. Был для него Тараканов неинтересен. Сразу видать, из низких людей, которые всю свою жизнь за кого-то делают грязное дело. Из таких и пестуются палачи. А ведь дома у них есть, пожалуй, и дети. И ведь кто-то из них повторит своего отца.

И опять, как и там, у опера в кабинете, почувствовал Митя себя в положении человека, жизнь у которого на краю, а он не успел сделать нечто такое, что бы его возвысило в собственном мнении и он бы гордился самим собой.

– Погоди, Таракан! – сказал он, взглянув в стоялые с прозеленью глаза усердного конвоира. – Уважь напоследок.

Надзиратель тяжелым голосом, даже не голосом, а сплошным затянувшимся звуком:

– Ну-у?

– Ножик есть?

– Для чего он тебе?

– Тебя зарезать…

Тараканов недоумённо:

– Зачем?

– Абы знать, что сижу здесь не зря.

 

Не медведем же был Тараканов. А поднялся над Митей страшнее его, заполняя руками, ногами и всем остальным своим телом пространство, какое имела камера №4.

Не успел арестант ощутить под своими лопатками половицы, как почувствовал тяжесть ног в проблеснувших подковками сапожищах. Тараканов плясал на его груди, приговаривая при этом:

– Подыхай! А уж я о тебе позабочусь! Бирку сам к тебе привяжу. Чтобы там, на том свете, с кем-нибудь ненароком тебя не спутать!

Митя не шевелился. Да и как шевелиться-то было ему, если все в нем было истоптано и измято. Но голос он все-таки разобрал. Голос, который шёл с того света на этот: «Мы ведь тоже когда-то были над пропастью, как и ты»…