Кипяток

 

...Действительность нашу можно сравнить порой с кипятком, в котором мы совершаем заплывы…

 

Купить в журнале за июнь 2017 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 4 часа 30 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Однажды я где-то прочёл: «Луна одинаково освещает дорогу хищнику и жертве».

…1993 год. Пятое мая. Вернувшись с работы, ставлю машину в гараж. Поднимаю Барби – она валяется на выложенной плиткой дорожке. Оглядываюсь. Нигде никого. Отряхнув от сора платье куклы, несу её в дом.

Входная дверь приоткрыта. Вхожу в холл и слышу журчанье воды, бегущей из крана.

Настроение превосходное! Со мной, наконец, расплатился один сукин сын, для которого моё рекламное агентство сняло серию видеороликов. Багамы, обещанные Ирине и Ленке, превращались в реальность.

– Ау! Женушка, доча! Где вы?!

Закрыв по пути кран в кухне, ставлю Барби на подоконник и на цыпочках поднимаюсь наверх, не обратив внимания на завёрнутый угол паласа.

Я был тридцатидвухлетний москвич, имеющий собственный особняк, «лексус» вишнёвого цвета, офис на Юго-Западе и репутацию одного из лучших клипмейкеров столицы. Я был такой же никчёмный человек, как все остальные. Я ничего не знал о жизни – не об иллюзорной, которой мы все сообща живём, а о подлинной, настоящей! Но когда с этой своей Радостной Вестью и пачкой баксов в кармане я приблизился к двери спальной, полагая, что Ирина и Ленка, нагулявшись по лесу, уснули, едва я коснулся этой белой, снабжённой ручкой в виде позолоченной еловой шишки двери – жизнь моя мгновенно переменилась и, надеюсь, к лучшему.

 

…Мы познакомились в институте кино. Я только поступил на режиссёрское отделение, а Ирина заканчивала актёрскую мастерскую. Статная, с косой до пояса и чёрными сверкающими глазами девушка обращала на себя внимание. Неудивительно, что к тому времени снялась уже в шестнадцати фильмах. Конечно, у неё не было недостатка в поклонниках. Но в конце концов Ирина предпочла меня. Мы поженились, и наш брак благополучно прошел все стадии испытаний разлуками, ревностью, переездами с квартиры на квартиру и тому подобным. «У них было много ссор и один прелестный ребёнок», – это про нас.

Да, ребёнок… Поначалу я боялся смотреть на этот сморщенный комок мяса. Но поскольку мама наша почти всё время пропадала на съёмках, купать, обстирывать, кормить и убаюкивать дочь приходилось, в основном, мне. Так что первым её словом было «папа».

В год и два месяца Ленка пошла. Мы с Ириной о чём-то разговаривали в прихожей, когда послышался топоток – и, ориентируясь на звук родительских голосов, в прихожую из комнаты вырулило на своих двоих наше чадо.

Коклюш, простуды, желтуха, ветрянка – всем этим Ленка успела переболеть. В два с половиной года каталась на коньках и вовсю гоняла на велике. Абсолютный музыкальный слух. Но в музшколе ребенок заниматься не захотел. Записался в секцию тхэквондо. Затем это увлечение последовательно сменяли кружок бальных танцев, школа верховой езды, фристайл, плавание, балет, легкая атлетика, коллекционирование пластинок Элвиса Пресли.

В первом классе она упала с качелей. В четвёртом её угораздило провалиться на пруду в Сокольниках под лёд…

Конечно, мы жили как идиоты – работали, учились! И это вместо того, чтобы дни напролёт, обнявшись, смотреть, смотреть, смотреть друг другу в глаза! Ибо срок нам был уже отмерян.

 

Убийство в загородном особняке знаменитой актрисы и её дочери дня на три сделалось темой обсуждения в СМИ. По телевидению демонстрировались виды нашего дома. Трупы жертв, накрытые медицинскими простынями. И – во весь экран – отпечаток подошвы, оставленный убийцей на буксе клумбы с рододендронами, посаженными моей женой. Фото Ирины в роли Белоснежки, королевы Марго, Барышни-Крестьянки. Мои фото: со склонённой головой у двух усыпанных белыми розами гробов; в тёмных очках, садящийся в машину; прикрываясь рукой от нацеленных объективов, выходящий из здания прокуратуры.

Но вскоре убийцу задержали, и все потеряли к этому делу интерес. Тем более что задержанный и не думал запираться. «Туманский Алексей Дмитриевич, художник-оформитель, трижды лечившийся в психиатрических клиниках, в промежутках между этим совершивший по патологическим мотивам семь убийств», – как было написано в одной из газет.

Мои жена и дочь стали восьмой и девятой жертвами Алексея Дмитриевича, выходившего на охоту раз в году, в мае.

 

…На наш выстроенный по американскому проекту особняк положила глаз пожилая чета коммерсантов с Украины. В отличие от нескольких предыдущих покупателей, чету не смутило известие о маньяке, посетившем это жилище.

– Бомба дважды в одно место не ударяэ! – сказал супруг.

– Петро, – воскликнула его половина, окидывая взглядом Иринины цветники, – ты дыви, скильки тут пионов и роз!.. От них жэ в мэнэ аллергия!

– Та, нычого…

– Як цэ «нычого»?!

– Выкосым, посадымо кытайску ромашку.

– Ладно, купуй!

 

Бодрость этакая кругом! Миллиарды людей каждое утро устремляются по наезженным колеям! Яркий свет брызжет в окна моей квартиры! А я кисну. С тревогой поглядываю на телефон. Перекладываю вещи с места на место. Курю. И сердце моё бьётся учащённо, противно. Я испытываю гнев, растерянность, злобу, а по ночам, когда в квартире темно и слышны лишь вздохи в трубах, ощущаю жену и дочь, словно отрубленную руку, болящую тупой, свирепой, ошеломительной болью.

– Что такое шизофрения? – переспрашивает меня Ласло Стефан, седовласый профессор известного института.

Мы с ним сидим друг напротив друга в личном служебном кабинете Стефана. Нас окружают шкафы, стонущие под игом томов, содержащих сведения о жизни привидений. Господа Сербский, Фрейд, Юнг, Ламброзо взирают со стен. Где-то далеко-далеко, возможно, на другой планете, кричат на одной визгливой пронзительной ноте. Вдруг крик обрывается.

– Шизофрения – расщепление личности, сознания…

Внимательно слушаю профессора. У Стефана вид человека, разбирающегося в таких вещах, как расщепление личности.

– Видите ли, Сергей Александрович, науке пока неизвестны механизмы и конкретная организация бредовых структур! Специалисты сейчас всё более склоняются к тому, что психика все-таки не просто определяется мозговой деятельностью, а, может быть, наоборот, мозговая деятельность определяется стоящей над ней психикой…

Профессор углубляется в дебри вопроса о некоем образующемся в психике сверхмощном очаге, подминающем под себя всё. У больного возникает второе сознание, становящееся первым и определяющим.

Потеряв терпение, перебиваю профессора:

– Простите, Ласло Тимофеевич! Но ведь Туманский уже лечился у вас! И выходил, и опять убивал! Зачем же его выпускали?!

– Сергей Александрович, мы не карательная организация! Мы лечим. Терапия, гипноз, импортная психофармакология… У пациента пропадает бред! Пациент становится критичным! Даже опытный врач не найдёт у него симптомов того, что было! Какое право мы имеем после этого держать человека в больнице?..

– Если бы вы не выпустили Туманского, мои жена и дочь были бы живы!

– Да, в некоторых странах практикуется изоляция социально опасных больных на срок двадцать лет и даже более, но не у нас! Чтоб содержать больного, требуются средства! Пациента необходимо поить, кормить, платить зарплату обслуживающему персоналу... У нашего здравоохранения просто нет таких средств!

– А вам не приходило в голову, что Туманский просто-напросто симулянт?

Заскучавший было профессор встрепенулся. И, разводя руками, принялся объяснять, что волевая, эмоциональная сфера шизофреников, а также их мышление настолько своеобразны, что достоверно сыграть их может только гениальный актёр.

– Старые психиатры, – добавляет Стефан с тонкой улыбкой, – даже считали, что тот, кто талантливо симулирует шизофрению, шизофреником и является!

И я вернулся к себе домой – в квартиру возле метро «Аэропорт». Лето заканчивалось, день был субботний, я собрался было искупаться, но горячей воды не оказалось и, присев на край ванны, я смотрел на наполненную воздушными пузырьками холодную струю, рвущуюся из крана. Потом, протянув руку, закрыл его. И в установившейся тишине стало слышно, как поворачивается ключ в замке. Входная дверь тихо скрипнула, открываясь и, закрываясь, щёлкнула английским замком. Неторопливые шаги – ближе, ближе, а когда от ужаса я уже почти теряю сознание, передо мной в дверном проёме показывается Настя, тоненькая, высокая, с каштановой гривой и парой арбузов, засунутых под топ. Она являлась всегда в одно и то же время. Её приход означал: минуло каких-то шесть часов с момента, как я присел на край ванны.

Пауза, и – девушка разражается вопросом:

– Плохо выгляжу?!

Отрицательно качаю головой. Шваркнув на пол пластиковый пузатый пакет, в котором что-то жалобно зазвенело, Настя открыла рот, слова из него полились неудержимо:

– Мне смотреть на твою кислую рожу обрыдло! Я тебе кто?! Жена?! Домработница?! Кухарка?! Жрачку ему ношу! Причёску, вот, себе новую сделала! А он сидит, как этот!..

Зачерпнув из ванны горсть убывающей холодной воды, плещу ею на раскалённую девушку. Задохнувшись, та на долю секунды безобразно выпучивает глаза, но почти тотчас расцветает улыбкой, подхватывает пакет и упархивает на кухню.

– Котик! – через минуту доносится оттуда. – Ты стейк с кровью будешь?..

Невольно вздрогнув, откликаюсь, пытаясь придать своему голосу задушевность:

– Я бы лучше салат с огурцами!

– Ну что это за пища для мужика! – расхохоталась кухня. – Значит, я тебе – с кровью!

Всегда так. Сперва Джек-потрошитель сживает со свету вашу семью. Потом вы бреетесь. Завязываете шнурки на ботинках. Поднимаетесь или спускаетесь в лифте. И вот уже рядом с вами одна популярная ассистентка режиссёра – то гремит кастрюлями на вашей кухне, то занимается с вами любовью, одновременно обсуждая босоножки, виденные в одном из бутиков. И вы держитесь, изо всех сил держитесь за всё это, потому что больше вам держаться не за что, потому что иначе вы сорвётесь и грохнетесь в прорву, из недр которой доносится скрежет зубов изглоданных дистрофией чудовищ…

– Оглох, дешёвка?!!

Вздрогнув (в задумчивости перед окном гостиной покачивался в кресле-качалке я), оборачиваюсь. Паче чаяния, передо мной стоит не князь тьмы, а меланхоличная голубоглазая блондинка по имени Майя. Возможно также, что блондинку зовут Кейт О'Халлоран, Нина Вербински или Надя из Зеленограда. Кажется, я познакомился с нею на дискотеке и предложил блондинке руку и сердце. Девушка без колебаний согласилась, оговорив лишь восемнадцать моментов, большую часть которых я забыл. Но один врезался в память. Эта Майя, Кейт, Нина или Надя настаивала на том, чтобы я дал свою фамилию её ребёнку.

– Ты оглох? – повторяют вопрос, и я вспоминаю, почему я «дешёвка».

Наутро после дискотеки, рассмотрев свою невесту подробнее, я объявил, что вынужден отказаться от женитьбы, мотивируя отказ тем, что у меня проблемная кожа.

– Ничего! Будешь посещать салоны красоты, и прыщи превратятся в воспоминание.

Однако я больше не верил в салоны красоты. Поэтому, молча стиснув зубы, покачал головой. И Майя, Нина, Надя или Кейт исчезла. Вернее, осталась. И вот приглашает меня:

– Иди, ешь своё любимое картофельное пюре, залитое яйцом.

Засим повернувшись, девушка, волнуя бедрами подол микроскопического халатца, направляется на кухню. Плетусь следом. До меня дошло: прошло четыре года с тех пор, как мы поженились, и трепыхаться не след. Но, увидев сидящего за кухонным столом усыновлённого мною малого с металлическими кольцами в бровях, носу и ушах, я нарушаю свой кодекс смирения. Изо всей силы бью малого ногой в лицо. Вернее, говорю негромким спокойным голосом:

– Милые!!! – и, разбив о батарею бутылку с шампанским, украшавшую стол, провожу горлышком её по своей шее. – Хор-рошие!!!

Из вены брызжет – в вино, пузырящееся на стенке. Шампанское и кровь… Толкните меня, разбудите! Открыв глаза, приподнимаюсь в кровати... Ночь, и слышно, как дождь молотит по подоконнику.

Оставляю своё раскалённое ложе. Навстречу мне, из стены между комодом и платяным шкафом выступает крупноформатный призрак куклы Барби. Мгновение смотрит на меня, словно пытаясь понять, узнал ли я тень былого. Убедившись в том, что узнал, делает книксен. Обвив рукой пластиковую талию, прижимаю куклу к себе и, в такт слышимой только нам томительной страстной мелодии, мы с Барби передвигаемся по квартире. Только что были в спальне, но вот уже закладываем вираж по кухонной стене. И, по сложной спиралеобразной траектории – через прихожую, детскую, гостиную, кабинет, та-та-та-ти, – возвращаемся в сумрак освещённого лунным светом алькова…

Поглощённые танцем, мы не обращаем внимания на брюнетку в чёрном белье, которая как ошпаренная вскакивает с кровати, рывком напяливает на себя синюю «аэрофлотовскую» униформу, хватает в одну руку сумочку, в другую туфли и стремглав выбегает вон.

Выпустив призрак из объятий, выхожу на балкон. Дождь стучит по перилам, по валяющимся на балконе ящикам, по всему этому великому и страшному городу.

 

…Осень, и в павильоне моей студии на Плющихе, в декорации ночного кабаре, готовятся к съемкам видеоклипа. Выбеленная пергидролем лахудра – кумир миллионов, распевая песню о любви, репетирует проход между столиков с рассаженной за ними массовкой. Приколачивают к потолку шуршащий золотой занавес. Вводят в павильон белую прядающую ушами лошадь. Парочка бодибилдеров делает стойку на руках. Оператор, бородатый, толстый, молодой, знаменитый, в клетчатой измятой рубахе, подходит ко мне, принимается объяснять проезд камеры, как он ему видится. Не ограничившись этим, приносит эту самую камеру и у меня под носом начинает устанавливать её на тележку, продолжая свои объяснения. Вскочив со стула, отталкиваю оператора. Срываю со станин тележки «Аррифлекс» и с размаху швыряю её на цементный пол. В павильоне устанавливается тишина.

– Ты чего? – первым приходит в себя оператор. – Ты что наделал?!!

Заложив руки за спину, неторопливо бреду по периметру павильона, а клетчатый тащится за мной, прижимая к груди обломки, ноет:

– Знаешь, сколько эта камера стоит?! А ты её… как глиняный горшок! Я тебе «счётчик» включу! Я тебя на ножи поставлю! Серёжка, ты что, офонарел?!.

И бесполезно было ему объяснять, что просто я слышу, вижу и ощущаю этот мир не так, как наполняющие павильон симпатичные, в общем-то, люди. Иначе.

Тащусь вечерней Москвой, накрытой туманом. Сырость пробирает до костей. За оградой зоопарка, на замёрзшем пруду ходят чёрные лебеди, в недоумении клюют лёд. Свечи чадят в стеклянных ящиках с цветами. Горят уличные фонари. Железная змея ползёт по покрытым грязью дорогам, свиваясь кольцами и лязгая разноцветной чешуей.

В гастрономе на «Баррикадной» покупаю апельсины. Пересекаю забитый кучами палых листьев сквер и, очутившись перед площадью, выкидываю апельсины в тающий у бордюра сугроб. На противоположном краю площади загорается красный свет, притягивая меня, как магнитом.

Из рёва, грома, свистящего шелеста утюжащих дорогу колёс, пешехода выхватывает человек с завинченной в лоб кокардой. Лицо героя бледно, зло, он трясёт пешехода за шиворот и что-то кричит…

Насосавшись ледяной бесцветной жидкости из горлышка купленной в ларьке бутылки, бреду среди огней реклам, людской толчеи. Мне хочется запалить с четырех концов этот город, чтобы дети и старики выскакивали из окон зданий, чтобы роскошные блондинки в красных пижамах кричали и бились над трупами своих возлюбленных.

…«Аррифлекс», загубленная мною, потянула на сто тонн. Чтобы возместить ущерб, понадобилось продать автомобиль. Квартиру я уже, кажется, продал. Объявив о закрытии агентства, рассчитав сотрудников, я переселился в свой офис – подвал на Юго-Западе. И этот подвал вскоре оказался забит пустыми бутылками из-под всех видов когда-либо существовавшего в природе пойла. Иногда меня забирали в милицию.

– Фамилия? – спрашивал какой-нибудь широченный майор, из тех, что застревают в дверях дежурной части, затем детским почерком начинал было делать в протоколе запись о том, что я мочился на ступеньки парадного, но вдруг поднимал затуманенный взор на меня: – Тропинин! Это не про вас по телеку?.. Маньяк – жену и дочь…

– Про меня, начальник.

Рука комкала лист протокола, бросала его в мусорную корзину, дежурный, растерянно оглядываясь, сетовал:

– Вот чёрт! Спички куда-то запропастились! – Прикурив от моей зажигалки, майор говорил: – Счас… – и вызывал старшину.

– Хусаинов, – отведя вызванного в сторонку, бормотал майор, поглядывая на меня, как врач на смертельно больного, в присутствии которого полагается разговаривать шёпотом и стыдиться своих румяных щёк, – вот тебе ключи от моей машины! Отвези человека домой.

Я называл Хусаинову первый пришедший в голову адрес и, высаженный старшиной где-нибудь в районе Чертанова, Химок или Сокольников, добредал до ближайшего торгующего живительной влагой ларька.

В своём подвале я не показывался неделями, проводя время с такими же, как сам, пленниками тумана.

Однажды, зимой уже это было, я находился в гостях у бывшего скульптора Гоши. Лет двадцать назад, когда вдохновение в его груди ещё не погасло, Гоша декорировал свою однокомнатную квартирку под пещеру со спускающимися с потолка сталактитами из папье-маше. С той поры пещера изрядно обветшала. Здесь отсутствовали батареи отопления, ванна, раковина, унитаз. О мебели смешно и говорить. Двери давно выломали, отчего пронизывали сквозняки пещеру. А вокруг разведенного посреди нее костра днем и ночью хороводилась алкашня с Рижского вокзала и рынка.

В числе прочих пещеру посещала и Зоя Борисовна, бывшая преподавательница алгебры с лучистым взглядом. Взгляд Зои Борисовны потускнел после известных событий на теплоходе «Старпом Глоба». Несмотря на то, что сама алгебраичка выжила, глаза её подёрнулись пеленой. Не помышляя более о педагогической стезе, Зоя Борисовна устремилась по другой, гораздо более определённой.

В тот вечер я прибыл к Гоше, уже успев посетить ряд аналогичных местечек. Пещера была укомплектована полностью. Пылал костёр. Вокруг него лежали, сидели и танцевали люди обнажённые, полуобнажённые и такие, о которых нельзя было понять, одеты они или раздеты. Кто-то тронул меня за плечо. Оборачиваюсь. Передо мной хозяин. Из сбивчивой речи бывшего скульптора кое-как удаётся понять: группа гостей собирается изжарить принадлежащего Гошиной соседке кота Степана. Вглядываюсь в освещённые отблесками огня фигуры. Одна из них, с рыжей бородой, выказывает особую активность, связывая алюминиевой проволокой душераздирающе мяукающее животное. Без разговоров дав рыжебородому в зубы, освобождаю кота от пут. Степана сдувает ветром.

На глаза мне попадается Зоя Борисовна в изодранной красной шубе и серебряных босоножках с единственным кривым каблуком. В этом неброском наряде женщина приковыляла сюда сквозь январскую вьюгу и теперь осматривалась с видом светской львицы, подыскивающей партнёра на менуэт. Перед визитом в пещеру я пил спирт «Роял». Так что Зоя Борисовна показалась мне красавицей неземной. Вынув «косяк» из её дымящийся пасти, я собрался было поцеловать королеву бала взасос, но помешал котоед.

– Ты, интеллигент, мою чмару кадришь?! – вскричал он и кинулся на меня с зажатым в руке кирпичом, но, промахнувшись, огрел им по голове Гошу, на свою беду высунувшегося из-за сталактита.

Таким образом, меня едва не изувечили. А затем, за компанию с рыжебородым, хотели ещё и посадить. Лишь вмешательство Валерия Николаевича Диклова, сыщика, накрывшего Туманского в тот момент, когда тот явился проведать один из своих тайников, предотвратило возбуждение уголовного дела.

 

Вернувшись из СИЗО в своё подземелье, я рухнул на служивший мне постелью кусок поролона. Я лежал и дрожал, испугавшись, что сгину, а мои жена и дочь останутся неотомщёнными. И, поднявшись, принялся выносить на помойку стеклотару. На это ушла неделя.

По истечении её, усталый, но трезвый до изумления, я отправился в супермаркет и затарил тележку соком, печеньем, мылом, шампунем и стиральным порошком. Доставив всё это в подвал, стащил с себя и побросал в ванну одежду и кроссовки. Засыпал их стиральным порошком и залил кипятком. Когда он остыл, вытащил из ванны джинсы, вымыл ими полы в комнате, кухне, туалете, коридоре, подсобке. Прополоскав одежду, развесил её сушиться на батареях, кроссовки засунул в духовку газовой плиты, и залез в ванну сам.

Бритвы мне не удалось отыскать. Подровняв маникюрными ножницами усы, бороду, подрезав ниспадающую на глаза чёлку, этим ограничиваюсь. Вдруг замечаю, что из духовки валит дым. Бросаюсь, выключаю плиту, вилкой извлекаю из духовки чадящие кроссовки и отправляюсь взглянуть на висящие над письменным столом электронные часы. На них горят цифры 16:00. Торопливо облачившись в мокрую ещё одежду, напяливаю покоробившиеся кроссачи и, дунув на электрическую лампочку в прихожей, покидаю подвал.

Возвращаюсь, когда на электронных горит 22:00. Включив настольную лампу, сажусь в кресло у стола. Закуриваю. Придвигаю к себе телефон и жду.

Цифры на стенке, когда я на них поднимаю глаза, показывают: 00:00, 01:29, 03:14… 07:30, 10:47, 16:21… И вновь – 00:00, 01:17, 02:25, 06:03… Время от времени встаю, хожу в туалет, ванную, пью на кухне яблочный сок, ем печенье и курю, курю…

На третьи сутки телефон ожил. На часах (или в моём мозгу?) пульсировали красные цифирки: 17:57. Я схватил телефонную трубку и, потеряв равновесие, вывалился из кресла на пол. Падая, ударился виском об угол стола, но трубки не выпустил.

– Алло!.. – закричал я, корчась от боли.

– Сегодня, – сказал голос на том конце провода, и пошли короткие гудки.

Вскочив, как безумный, я подбежал к груде перевезённого из квартиры и сваленного в углу барахла. Через несколько минут, раскидав завалы, с самого дна затхлой, липкой как ночной кошмар кучи, я вытащил плоский, из коричневой кожи, футляр с золотистыми застёжками. Открыв их, отбрасываю крышку футляра. В нём, в специальных углублениях, затянутых зелёным бархатом, поблёскивала пара покрытых гравировкой стволов, приклад и цевьё.

Соединив их между собой, получаю аляповатую, словно декоративный подсвечник, двустволку двенадцатого калибра. Мне удалось приобрести её во время ажиотажного спроса на подобного рода товар. За бешеные деньги. «Для самозащиты» – как говорилось в новеньком, на котором ещё не просохла краска, законе, вдруг разрешившем гражданам свободное приобретение гладких стволов. Но для самозащиты этот украшенный гравировкой сувенир не пригодился.

Достаю из потайного отдела футляра пачку пластиковых патронов «магнум». Найдя в столе завалявшийся листок чистой бумаги, рисую на нём чёрным жирным фломастером злую рожу. Держа бескурковку в одной руке, лист в другой, иду в подсобку. Включаю там свет. Отвёрткой прикалываю импровизированную мишень к обшитой неструганными досками стене и нажимаю спуск. «Голланд-Голланд» выпаливает дуплетом. Потеряв равновесие, отлетев к противоположной стенке, сползаю на пол, вскакиваю и бросаюсь сбивать огонь с загоревшихся досок.

 

…Электронные часы на бетонном запястье станции метрополитена светились красными змейками 00:22. В запасе у меня имелось ещё целых сорок восемь минут. Эскалатор тащил меня наверх в компании немногочисленных пассажиров.

Москву сёк январский дождь, было темно, горели фонари, дул ветер, на испятнанных машинным маслом сугробах валялись жестянки из-под счастья, окурки надежд.

Спускаюсь в подземный переход. Он облицован той же чёрной кафельной плиткой, что и контора, где мне пришлось побывать, чтобы кинуть взгляд на двух нарядных, одна поменьше, другая побольше, кукол, уже никакого отношения не имевших к женщине и девочке, которых я любил.

Выхожу из перехода на противоположной стороне широченной улицы. По ней, несмотря на поздний час, вовсю гоняются друг за другом автомобили. На мгновение задерживаюсь перед освещёнными витринами книжного магазина, когда-то хорошо известного мне. Ныне, судя по товару в витринах, магазинчик толкал автомобили «Мерседес-Бенц». Пройдя вдоль витрин, сворачиваю налево под арку, пересекаю заставленный металлическими гаражами двор и оказываюсь на соседней улице. Взглянув на часы, ускоряю шаг. Кто-то, силуэтом виднеющийся на фоне освещённого окна под крышей господствующей над местностью многоэтажки, смотрел мне вслед и, наверное, думал: «Запоздавший влюблённый…»

Но вот улица пройдена насквозь. Передо мной рельсы, блестящие под дождем. Опять смотрю на наручные часы. Следует поторопиться.

Оставив за спиной трамвайные пути, приближаюсь к металлической ограде. И, оглянувшись по сторонам, лезу сквозь раздвинутые каким-то силачом прутья в густую, колышущуюся от ветра темноту. Шум шагов стихает. Ступаю по сырой земле старинного, из исполинских деревьев, парка. У меня над головой с костяным стуком сходятся голые ветки, а здесь, внизу, то хрустнет под ногою покрывающий лужицу ледок, то сквозняк, словно дыхание следующей за мной по пятам ночи, шевельнёт волосы на затылке.

Запыхавшись, как при подъёме в крутую гору, оставляю парк. Останавливаюсь перед типовыми панельными пятиэтажками, окружёнными бетонным забором с колючей проволокой наверху. Окна пятиэтажек темны. Лишь вертикальная бойница сторожевой будки, торчащей в стороне, у двустворчатых железных ворот, исходит бессонным светом. Медлить нечего. Перейдя дорогу, звоню в дверь.

– Не заперто!

Вхожу в будку. Вижу невысокого плотного человека в серой замшевой куртке. Его волосы, совершенно седые, странно контрастируют с юным лицом. Несмотря на то, что мы никогда раньше не виделись, Седой (так я его про себя окрестил) восклицает:

– А-а, это вы, – и вынимает правую руку из кармана.

Оглядываюсь. Справа стол с телефоном и стул. Слева, на тумбочке, телевизор. Звук выключен, и на экране беззвучно раскрывает рот та самая певица, проход которой мне так и не довелось запечатлеть. На диване у противоположной стены замечаю лежащего вниз лицом здоровенного мужика в камуфляже. Руки, ноги и рот обмотаны скотчем.

– Это Алик его так, – перехватив мой взгляд, поясняет Седой. – Он упаковщиком в Шереметьево-2 начинал, там и набил руку! Он с минуты на минуту появится. Расчищает проход…

Человек кажется совершенно спокойным. Но от этого спокойствия не по себе. Протягиваю перетянутый резинкой рулончик. Седой подходит к столу, стаскивает резинку с рулончика, принимается неторопливо пересчитывать стодолларовые банкноты.

– Всё верно, пять тысяч «гринов», как и договаривались.

Вдруг в торцевой стенке отворяется не замеченная мною ранее дверь, и в сторожку шагает красавец-негр из НБА. Кожаный пиджак, малиновые джинсы, ковбойские сапоги с золотыми набойками. На необъятных плечах докторский халат.

– Привет. Я Алик!

Моего имени негр не спросил. Вынув из-под мышки второй халат, пахнущий хлоркой, протянул его мне:

– Накиньте! А то, пока будем идти по двору, кто-нибудь выглянет в окно и поднимет кипиш…

– Что с рукой? – собирая со стола деньги, поинтересовался Седой.

Лишь сейчас я обращаю внимание на то, что правая ладонь негра обмотана носовым платком.

– Укусил один друг, пока я его укладывал на правый бочок, – беспечно откликается Алик и переводит взгляд на меня. – Готовы? Ну, пошли, – и, толкнув дверь, вываливается наружу.

Шагаем по заасфальтированному двору. Справа плывёт сквозь дождевую завесу один из пятиэтажных корпусов, поблёскивающий зарешёченными окнами. Слева из темноты выступают кирпичные подсобки, между ними колышутся развешанные на бесконечных веревках белые простыни.

Мой проводник приводит меня к украшенному шиферным навесом крылечку. Пинает дверь, та распахивается и, как к себе домой, Алик входит в тускло освещённый подъезд. Начинает подниматься по лестнице. Плетусь за ним, словно пришитый.

На пятом этаже Алик вытаскивает из кармана связку ключей, сразу находит нужный, суёт его в замочную скважину железной, выкрашенной белой краской двери. «Один, два, три, четыре»… – считаю я про себя. Когда ключ в замке клацнул в седьмой раз, дверь отворилась. Алик, распахнув её настежь, посторонился. Вступаю в коридор, лишённый окон и освещённый лампами дневного света. Алик берёт меня за плечо и показывает рукой направление.

Переставляя сделавшиеся непослушными ноги, бреду вдоль сваренных из толстых железных прутьев решёток, за которыми, в полумраке, угадываются кровати с лежащими на них людьми.

– Сюда, – слышится голос моего проводника, и я следую за ним дальше и дальше в коридорные недра.

Наконец мы останавливаемся перед одной из решётчатых дверей.

– Здесь, – произносит Алик и, тронув ключом замок, слегка приоткрывает передо мной эту дверь.

Я замешкался. По-своему истолковав мою нерешительность, негр хмыкает:

– Можете не спешить. Оторвитесь по полной. Я вас там подожду!

Машинально взглянув туда, куда Алик указывал, вижу стол, стул, медицинскую кушетку, а на ней – обернутого скотчем родного брата здоровяка, стреноженного в караульной будке.

Делаю шаг за дверь. Стою, привыкая к темноте. И – подвигаюсь вперед. Перспектива помещения тонет во мраке. Кажется, я уже сто лет бреду между рядами голых коек. Внезапно замечаю какую-то тёмную массу, наваленную в углу…

Нашариваю на стене выключатель, он неожиданно громко щелкает, загорается электрический свет. Но лежащий на угловой койке не шевельнулся, не открыл глаз. Похоже, медикаментозный сон крепко смежил ему веки.

Переведя дыхание, осторожно вытаскиваю из рукава куртки обрез «Голланд-Голланд» и, захватив с ближней кровати подушку, подхожу к спящему. Мне хотелось его разбудить, сказать, кто я и для чего пришёл. Однако что-то помешало мне произнести монолог Монте-Кристо.

Втыкаю стволы обреза в подушку, наброшенную на лицо упыря. Выстрелы стукают не громче, чем в стену обмотанная войлоком колотушка. Подушка начинает на глазах набухать кровью. И вот по полу застучала капель, из-под кровати потекло, как с подвешенной над раскалённой плитой льдины.

Я попятился от ручейков, ползущих мне под ноги, и… очнулся.

Я по-прежнему стоял посреди гигантской больничной палаты, щурясь от света забранных металлическими сетками электрических ламп. Койки слева и справа от меня были пусты. И только на одной из них – там, в углу – лежал тот, о ком я не мог не думать.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что Туманский примотан к своему ложу чем-то вроде брезентовых вожжей. На тумбочке у изголовья сгрудились стеклянные пузыри. Из-под кровати выглядывал детский горшок. И вот высокий лоб, перерезанный вертикальной морщиной. Волосы, рассыпанные по подушке. Крупный нос. Рот, чувственный, закованный в кажущуюся безмятежной улыбку. Вдруг веки спящего дрогнули…

Обрез – зацепился! Рванув его, я, вместе с клочьями подкладки, выхватил из рукава своё оружие. На меня смотрели глаза из жуткого сна.

– Что, доктор, – прохрипел, с трудом ворочая языком, Туманский, – собрались… мне… сделать укольчик?..

Алик сидел на столе в коридоре, болтая ногой.

– Всё?! – крикнул он.

Решётчатая дверь за моей спиной с лязгом захлопнулась. Мой проводник прекратил болтать ногой. В его глазах появилось нечто вроде уважение.

– Вы его ножом?..

Повернувшись, молча шагаю к выходу. Не сказав более друг другу ни слова, проделываем обратный путь. Проходя мимо подсобок, Алик, стащив с себя халат, отбрасывает его в сторону. Следую его примеру.

В сторожке перед телевизором по-домашнему расположился Седой.

– Ну, как?

– Ажур, – тоже устраиваясь перед телеком, доложил негр.

Седой вновь отвернулся к экрану. Шёл боксёрский матч. Волтузила друг друга пара чёрных атлетов.

– Бойня в Маниле?

Седой кивнул.

– Али – самый великий. Остановить такую машину, как Фрезер!

– Посмотри, какие джеббы… Вот – попал! И ещё раз! И ещё…

Толкнув дверь, покидаю Клуб любителей бокса.

Через парк я бежал. Поскользнувшись, упал, ушиб ногу. Прихрамывая, выскакиваю на улицу, по которой прошёл с полчаса назад. Посередине её, в свете уличного фонаря, тускло блестела крышка канализационного люка. Подбежав к нему, я, ломая ногти, кое-как сдвинул крышку в сторону. В нос ударило зловоние, внизу клокотало, бурлило и, казалось, слышались стоны. Швырнув в колодец обрез, высыпаю туда же из карманов патроны.

Скрип тормозов. Оглядываюсь. Милицейский джип. Боковая дверца отворяется – из салона плещет музычка, девичий смех.

– Ты чего тут шустришь?! – кричит визгливый тенор. – В КПЗ захотелось?!

– Да оставь его, – вмешивается добродушный бас. – Чего цепляешься к человеку… Пусть живёт!

Дверца захлопывается, джип срывается с места.

Оставив крышку преисподней открытой, ковыляю прочь.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за июнь 2017 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению июня 2017 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.