Записки Ивана Наумова

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за март 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 7 часов | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Домбаровский районный клуб был битком набит народом. Здесь собрались люди всех возрастов и национальностей. Потеряв с началом Великой Отечественной войны Донбасс, страна вынуждена была искать и использовать угольные запасы в центре России. С этой целью районные военкоматы отмобилизовали и направили в Домбаровские угольные шахты мужчин, не пригодных для военных действий вследствие ранения или болезней. В их числе оказался и я. Вся «забракованная» масса людей проходила здесь врачебную комиссию. С нашего Секретарского района тоже было немало мужиков и молодых людей с тяжёлыми заболеваниями.

Когда очередь дошла до меня, я приготовил документ, выданный гарнизонной комиссией и свидетельствующий, что я по болезням согласно 26 и 32 статьям списан и уволен с фронта со снятием с воинского учёта. Комиссия состояла из одного врача, довольно статного мужчины, с задумчивыми и грустными глазами. Войдя в кабинет, я подал ему справку. Внимательно оглядев меня с головы до ног, он прочитал её, потом взял трубку.

– Вздохните глубже, – скомандовал врач, прослушивая моё сердце. – Прокашляйтесь, вздохните снова. Присядьте на корточки, быстро встаньте! – Убедившись, что я действительно болен, он впал в раздумье.

– Товарищ Наумов, вы на самом деле серьёзно больны, но освободить от работы я вас не могу, – тяжело вздохнув, доктор бросил на меня потухший взгляд, опустил голову. На мой недоумённый вопрос невесело ответил: – Я по национальности немец, а так как мы с ними воюем, работаю под бдительным надзором властей. Если я освобожу от работ на вид здорового человека, меня заподозрят во вредительстве и привлекут к ответственности. Придётся работать, но я постараюсь, чтобы вам дали работу не в самой шахте, а наверху.

Врач предложил оставить мой документ, по которому выпишет мне рецепты на лекарства. На этом мы разошлись – через 4 дня его куда-то увезли. Что стало со справкой о моём списании и демобилизации с фронта я не знаю. Её отсутствие на руках принесло мне немало бед впоследствии.

Разместили нас в необорудованном и неоштукатуренном каменном бараке. Комендант не снабдил нас ни постельными принадлежностями, ни койками, ни столиками для личного пользования. Спали мы вповалку на общих нарах. На третий день я вышел в ночную смену. Каково было моё разочарование, когда меня подвели к обыкновенному колодцу, только сруб был намного просторнее обычного деревенского. Меж двух столбов прикреплён барабан, при вращении которого примитивным способом огромной бадьёй извлекали из-под земли уголь, опускали лес для крепления породы. В этой же бадье спускали и поднимали шахтёров. Нас с Иваном Богатовым, мужиком лет 47, больного геморроем, приставили вращать барабан, предварительно проинструктировав и предупредив, чтобы мы не выпускали ручку до тех пор, пока бадья не окажется на дне или не поднимется на поверхность, иначе может случиться авария. Первым сел в бадью забойщик, затем спустили в шахту откатчика, и так всю смену таскали грузы вверх и вниз.

Народу на шахту нагнали больше необходимого – большинство слонялись без дела. Деревенские ходили по углю и шлаку в лаптях, но вскоре вся мобилизованная армия шахтёров оказалась босая. Многие самовольно разъехались по домам – начальство «не обращало на это внимания». 20 апреля ко мне подошли посовещаться по этому поводу секретарские мужики Аким Бектяшин и Феофан Косяков. Я посоветовал немного обождать – может, выдадут спецовку. Через два дня меня вызвали в контору, где, похвалив за добросовестность, предложили стать забойщиком. Я сослался на диагноз и слова врача, что по состоянию здоровья под землёй работать не смогу. Но конторщики наперебой стали доказывать, что, работая на поверхности при такой дороговизне продуктов, я не смогу помогать многочисленной семье, даже заработать себе на хлеб будет проблемно. Пришлось дать согласие. Мне выдали шахтёрскую лампу, кайло, лопату и топор. Откатчиком приставили Ивана Богатова и спустили нас в шахту, где пахло сыростью и сосной. В спёртом воздухе дышалось тяжело. Во все три стороны от колодца шли штреки, то есть проходы в метра два в ширину и почти столько же в высоту. Меня, как новенького, поставили в штрек, где слой угля составлял не более 30 сантиметров – на этом много не заработаешь! Не успел я приступить к работе, явился десятник, указал нам, как производить крепление, пояснил, насколько можно углубиться внутрь без него. Откатчику показал, как вести тачку по одной доске, чтобы она не качалась. Я освоился с работой быстро, а у Ивана ведущее колесо тачки то и дело съезжало с доски, и он не успевал за мной откачивать породу и увозить уголь. Крепление то тут, то там потрескивало – мы вздрагивали при этом. После смены, выйдя на поверхность, мы не узнали друг друга. У нас только белки глаз были светлые, всё лицо запачкано угольной пылью. Я, не переставая, кашлял.

1 мая ко мне снова пришли секретарские мужики, уговаривать ехать с ними домой. Бектяшин был грамотным, работал когда-то участковым милиционером. Зная статьи гражданского и уголовного Кодексов, доказывал, что, если нас будут судить за самовольный уход, то больше 6 месяцев не дадут.

– Шахты местпромовские, их нельзя приравнять к военному объекту, заводу, где за самовольный уход сажают на 5-8 лет, – солидным басом продолжал он. – С туберкулёзом, ты, Наумов, быстро загнёшься, отдашь концы!

– Аким Иванович, вы, бородатые, выглядите глубокими стариками, – объясняя своё несогласие уйти с ними, сказал я. – В отличие от меня, вас вряд ли кто примет за мобилизованных. Да и денег на поезд у меня нет.

Прощаясь со мной, Бектяшин сказал, что они с Косяковым при первой же возможности отправятся домой. Я пожелал им счастливого пути. В тот же день подошла ко мне новая группа земляков во главе с 25-летним Варенковым из Русского Кандыза, убеждавших меня в необходимости отправиться домой пешком. Они были средних лет, на поезде, где проверяли документы, не могли уехать, так как их, как и у меня, не было.

В бараке стоял до часу ночи неумолчный шум и гвалт. Я лежал на голых нарах и, надрывно кашляя, обдумывал, как быть? Если останусь на шахте, то вскоре при таком скудном питании да с моими болезнями силы всё равно иссякнут, я не буду в состоянии добросовестно трудиться. Вдобавок ещё обострится полученный на фронте туберкулёз. Может, посоветовать землякам подождать, когда будет теплее, в оврагах и реках, по которым придётся проходить, не будет снеговой воды? Пешком по безводной степи шагать легче. Даже если они не согласятся, надо с ними уходить, наконец, решился я. При встрече я посоветовал им выстирать бельё перед дорогой, отремонтировать верхнюю одежду и лапти, а также приобрести пару новых. Продовольственные карточки продать, чтобы запастись хоть крупицей денег. Сам я предложил их Косолапову Василию, который был родом с наших краёв, из Кирсановки. Он не был мобилизованным, работал на шахте добровольно. Ему, как хорошему забойщику, контора выбила бронь, чтобы не брали на фронт. Он дал мне за карточки 300 рублей (пуд картошки в то время стоил 300-400 рублей). На прощание сказал, что напрасно мы самовольно уходим, – будут судить нас. Но я дал слово – отступать было не в моём характере.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: