Записки Ивана Наумова

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за март 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 7 часов | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Очутившись снова в КПЗ, я увидел среди старых знакомых нового человека на костылях. Аким по секрету шепнул, мол, это бывший фронтовик, ныне председатель колхоза, арестованный то ли за пьянство, то ли за мошенничество. Вечером все угомонились, в камере воцарилась тишина. И тут председатель затянул тихим альтом песню:

 

Спускается солнце за степью

Вдали золотит он ковыль

Колодников звонкие цепи

Взметают дорожную пыль.

 

Голос его был чист и приятен, но сколько горечи звучало в нём! Во мне всё перевернулось. Это он о нас поёт, мелькнуло у меня, и тоска, подобно зверю, раздирая жёсткой, когтистой лапой сердце, сжала его. Моя душа томилась в злой неволе, душившей во мне не только чувство свободы, но и всё человеческое. Я подсел ближе и со всем пылом нахлынувших эмоций, словно пытаясь вырваться этим на волю, поддержал певца своим басом, чем оба произвели на слушателей ошеломляющее впечатление. Даже Акшумов, проходя мимо по коридору, заглянув в камеру, похвалил наше пение. Потом, сморщив приплюснутый нос, с весёлой усмешкой добавил:

– Надо будет взять вас в районный клуб выступать перед зрителями.

Мы, пропустив мимо ушей неуместную шутку, – ему, свободному человеку, не понять нас! – спели ещё несколько песен, в том числе на пушкинские стихи «Узник». Строки «Сижу за решёткой в темнице сырой» заставили моих сокамерников не на шутку загрустить – каждый олицетворял себя с этим узником.

– Иван, где ты научился так хорошо петь за душу берущие песни? – воззрился на меня бородатый Бектяшин.

– Так, с малых лет натренировался, пел молитвы в домашнем хоре, – пояснил я и не без гордости добавил: – В нашем роду у всех хорошие голоса. Слава Богу, природа и меня не обделила певческим даром. – Вышло, что я хвастаюсь, потому смутился, покраснел. Понимал, что сейчас у каждого творится в душе, – им сейчас не до меня!

Пока я находился в кутузке, практичный Акшумов решил сполна использовать мои мастеровые руки. Вызвав к себе, он предложил покрыть милицейскую баню глиной с соломой. Я согласился. К бане подвезли глину и солому, которую я с помощниками замачивал в яме, в глиняном растворе, предварительно перевязав её в снопы. Одни кидали их на крышу, другие клали рядами. С этой работой мы с ребятами справились за день, чем Акшумов был очень доволен. Распорядился затопить нам баню, а одежду, забрызганную глиной, отдал кому-то постирать.

На следующий день к Акшумову вызвали Лёву, но, увы, не к добру. Вернулся он расстроенный, сказал с дрожью в голосе, что его будут этапировать. Во время работы, мы сдружились и жили, как братья. Поэтому огорчились, что житейское море расхлёстывает нас на все стороны. От печальных мыслей меня отвлекла Дарья, которая попала ко мне на попутке с Красным Прокофием, приехавшим за горючим в МТС. Меня вызвали в дежурку к Захарову. Он оставил нас двоих, и Дарья без стеснения рассказала мне о домашних новостях: сено запасено, дрова тоже. Она выложила на стол содержимое мешочка: топлёное масло и сдобные лепёшки. Я наказал ей, чтобы они себя не обижали. Я работаю – кормят меня хорошо. Вернулся Захаров, которого я знал, хотя родом он был с деревни Павловки. Его старший брат был у нас колхозе тракторным бригадиром, а я – учётчиком. Когда ездил в Секретарку, в МТС, заезжал по дороге, а иногда и ночевал у них.

– Ну, что нового принесла ваша дочка? – обратился он ко мне, когда Дарья ушла.

Поделившись новостями, я в свою очередь начал допытываться, почему Лёву одного угнали и отчего именно в пятницу отправляют этапных. Оказалось, что в субботу пассажирские поезда по всем направлениям идут с арестантскими вагонами. Хотели вместе с Лёвой ещё кое-кого угнать, да овёс созрел – его надо убирать. «Вон оно что!» – подумал я.

В камере я положил на нары еду, которую принесла мне дочь, и пригласил всех поесть со мной, но никто, кроме Васи не подошёл ко мне. Феофан и Аким были местные, им ежедневно приносили передачи – с нами, дальними, им не выгодно делиться. Худющего Буравова, которого никто не навещал, я насильно усадили рядом с нами.

В воскресенье утром нас забрали на молотьбу хлебов. В обед мы увидели двух женщин, приближающихся к нам. Оказалось, что это Васина жена и Лёвкина мать. Тут же к ним подскочил Аганин, заявив, что «должон проверить содержимого мешков». Когда увидел водку, глаза его загорелись, – хотел конфисковать её. Но я воспротивился этому самоуправству. Иди, мол, спроси сначала начальника об этом. Он отступился. Когда старушка-мать узнала, что Лёву угнали по этапу, она заплакала, причитая, что сына голодного угнали, без куска хлеба. Я её успокоил, сказав, что нас хорошо кормили, и он свои запасы, сухари, не тратил. Вечером мы сели вместе с Буравовым и Васей в камере, и последний выложил перед нами женино угощение. Передача кладовщицы была богатой – кроме водки, мёд, топлёное масло, жареная курица, лепёшки-сдобнушки. Завершив ужин, мы разговорились о том, что больше всего волновало нас – о событиях на фронте. Малограмотный Феофан нес чепуху, говорил, что пока мы работаем до зимы, немец доберётся до Секретарки, и нас не успеют осудить. Я разозлился, накинулся на него со всей своей невыносимой саркастичностью, которая овладевала мною в моменты злобы и ненависти.

– У тебя, Феофан, несмотря на длинную бороду, детский рассудок! – пристально вглядываясь в его мутные маленькие глазки, презрительно сказал я. – Страна наша необъятная, силы и ресурсы в ней неисчерпаемые! Фашистам никогда не одолеть нас! Тыл куёт оружие, собирает военную технику, скоро у нас будет перевес сил, и немцы попятятся назад, как тараканы, сбегут туда, откуда пришли!

Никто не верил мне, кроме Васи, с которым мы, близкие по духу, держались друг за друга. Для нас важны не только материальное благополучие, но и тяга к возвышенному – к знаниям, книгам, культуре, что привносило гармонию в нашу жизнь. Знал, поодиночке в среде слишком приземлённых людей становимся изгоями, выскочками, чужими, непонятными – наш образ мышления не приемлем для них.

Во время прогулки не успели расположиться на завалинке, подошёл начальник милиции, обратился к нам:

– Товарищи, вы помогли накосить и убрать сено, теперь созрел овёс, – он испытующе поглядел на нас. – Не желаете ли снова подсобить нам?

Мы дружно подтвердили свою готовность взять их на буксир.

– Но овёс косить сложнее, чем траву, – заметил Акшумов, не любивший пустословия. – Не все могут справиться с этим.

– На счёт этого сомневаться не стоит, – сказал я веско. – Кто косить не сможет, заставим сгребать валки и вязать снопы.

Выехали мы в поле в 7 утра на трёх подводах. Проехали Фомичёвку, свернули налево и степной дорогой направились в сторону Старо-Мёртовки. Лошадь остановили между посёлками Воздвиженка и Архангелка, и начальник слез с телеги. Мы, поняв, что доехали до места, последовали его примеру. Посевы овса были густыми, средней высоты – косить было легко. Я шёл первым, за мной Феофан. Вася встал на мой ряд вязать снопы. Работа закипела, но ладилось не у всех, особенно у кого не были выравнены зубья в граблицах. Когда такой косец делает взмах, то граблицы задевают не только те колосья, которые срезает коса, а также не срезанные – они выдёргиваются с корнями и мнутся. От этого получается неровный и некрасивый скошенный ряд. Я подумал об этом заранее, еще вчера позаботился, выровнял ножом зубья и прикрепил граблицы к косе. Аким и Феофан часто останавливались налаживать косы, и вязальщицы, прикреплённые за ними, простаивали. Мы же с Васей двигались вперёд без помех. Может, остальные думали, что я хочу выделиться в глазах начальства, – Аким с Феофаном бросали на меня косые, неприязненные взгляды – но у меня и в мыслях этого не было. Просто я привык работать быстро, а медленно делать ничего не могу. Акшумов заметил, что старики отстают от меня, подошёл узнать, в чём дело. Я сказал, что с вечера не осмелился сделать замечание старшим по поводу их кос, вот они и маются теперь. Пока бородачи заканчивали свои ряды, мы с Васей завершили второй. Потом старики, вооружившись топорами, ушли в посадку налаживать косы. Акшумов присел возле меня, спросил, правда ли, что я, поповский сын и сидел под следствием из-за антиколхозной агитации.

– Да, я сын священника, – подтвердил я, и, уязвлённый его вопросом, продолжал: – Что касается остального, то я не был против коллективизации, понимал, что для многих это выход из нужды. Кроме того, тракторами легче обрабатывать большие площади – страна, горожане получат больше хлеба. Это особенно важно теперь, когда нужно обеспечивать фронт продовольствием. А протестовал я против растранжиривания колхозного имущества недобросовестными, вороватыми личностями, в том числе Аганиным, злоупотребляющим своим служебным положением. 600 пудов картофеля, предназначенного на семена, было распродано им с дружками. С колхозных кладовых ими тайно изымался хлеб, уходили на сторону лошади, коровы, а деньги присваивались и пропивались. Мы подавали сигналы в НКВД. Боясь издевательств со стороны его шайки, писали об этом в анонимных письмах, но кучка разгильдяев, охочая до чужого добра, желая избавиться от критики, арестовала 5 человек, в их числе и меня. Нас повезли в Русскую Боклу, где начальником милиции Петров, а НКВД возглавлял Семёнов. После моих показаний Семёнов послал в колхоз сотрудника для следствия, и факты расхищения подтвердились. Нас, оклеветанных, выпустили без суда, а расхитителей осудили. Правда, хапуга Аганин сумел тогда вывернуться.

В тот день мы с перерывами на обед косили до 7 вечера. На следующий день нам снова не дали выспаться, повезли в поле. Акшумов приехал к нам часов десять – мы уже скосили много овса. Он распряг лошадь, лёг под телегу в тенёк, начал читать газету. Мы, кончив ряды, подошли к нему напиться и перекурить. Тут к нашему стану подошли две бойкие женщины из Архангелки и начали просить начальника, отпустить кого-нибудь пробивать им косы, – пшеничная солома, что прутья, жёсткая.

– Идите, Наумов, отбейте им косы, – распорядился Акшумов.

Как тут возразишь? Пришлось взять фуфайку и идти с бабами. По дороге они, как трещотки, закидали меня вопросами. Кто, откуда? Почему арестован, а не на фронте? Как кормят нас? Их удивило, что когда работаем, вдоволь кормят хлебом, когда сидим в камере, ничего не дают. Между тем дошли до посёлка. Мне принесли молоток и «бабку». Я сел под навес, стал пробивать косы. О, русские женщины, сами сидели полуголодные, но узнав, что перед ними арестант, несли мне кто лепёшку, кто пару яиц, которые клали в корзинку. Я работал без оглядки несколько часов, а мне всё тащили и тащили косы, пока рука не стала отниматься.

Когда я закончил работу, меня взяли с собой на помины. Вошли в дом, народ уже сидел за столом – два немощных старика, остальные женщины. Хозяйка вынесла мне с чулана стакан вина, попросила выпить за помин души сына, убиенного воина Дмитрия. Видя, что я наелся, в корзину положила большой пирог, начинённый луком и яйцами, попросила разделить между товарищами, что я и сделал, когда дошёл до стана. Акшумов, правда, поворчал, что я долго отсутствовал, но трапезу с нами разделил.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: