Записки Ивана Наумова

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за март 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 7 часов | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Здесь сидела врачебная комиссия, которая осыпала меня вопросами: кто я, зачем сидел, чем болею? Я рассказал, по каким болезням демобилизован с Калининского фронта и почему вынужден был самовольно уйти с шахты. Когда меня поочерёдно прослушали через врачебные инструменты, дали заключение: «годный к службе!». Я не возражал, понимал – фронту требуются солдаты, что и вынуждает из негодных набирать «годных».

– Одевайтесь! – скомандовал военный и, выведя в коридор, завёл в помещение, где было полно народа, «успешно» прошедшего комиссию. Всех волновало, куда их отправят, не в штрафные ли роты? Я сказал, что нас не за что отправлять туда, куда обычно зачисляют дезертиров, укрывающихся от фронта. Вечером нам дали по 300 граммов хлеба. Утром тоже накормили, сделали перекличку. Вместо лаптей меня обули в ботинки, всем выдали по буханке хлеба и пачке махорки. Некоторые тут же жадно поедали до последней крошки хлеб. Я долго живший впроголодь, тоже хотел сделать это, но кто знает, на сколько дней выдали буханку? Нам раздали билеты на поезд и велели ехать до станции Донгузская, где расположен 92 запасной полк. С этими наставлениями мы пошли на вокзал, который кишел, как муравейник, – люди метались, как угорелые. Некоторые бросились воровать, вырывая у беспомощных старух сумки, и не переставали жрать, их поведение вызвало у меня отвращение. В поезде, пока ехали, была та же картина. Я не стал никого дожидаться и, спросив дорогу к назначенному полку, отправился в путь.

Было ясное, тихое февральское утро, хотя по-зимнему свежо, – мороз щипал уши и лицо. Солнце ярко освещало снежные равнины. Отвыкшим от света глазам было больно смотреть, и я, свесив голову, не спеша шагал вперёд. Наконец дошёл до наспех сформированного лагеря, который не был даже загорожен. Ни линеек, ни площадок, только при входе стоял отдельный дом, откуда меня вновь отправили на врачебную комиссию.

Осмотрев и выслушав, военврачи направили меня в слабосильную роту, в барак №12. Когда я нашёл то, что искал, дневальный, остановив меня, пошёл докладывать молоденькому черноглазому старшине – тот повёл меня в баню. Домашнюю одежду мне велели сложить в общую кучу, где были пальто, полушубки, фуфайки и даже кожаные куртки, а взамен выдали обмундирование, до того старое и поношенное, что я был похож не на солдата, а чучело. Зато вместо домашнего мне дали военный вещмешок, в бараке ждала белоснежная постель. Из личных вещей у меня остались носки, варежки и кружка. Когда в бараке познакомился с солдатами, спросил, проводят ли с ними учения. Мне ответили, что их не водят даже в столовую, кормят прямо в бараке. «Сначала заморили, теперь откармливают», – подумал я. В тот же день, узнав адрес роты, поторопился написать домой, успокоить своих, что жив и здоров, просил быстрее написать ответ.

Узнав, что я грамотный, мне поручили вслух читать товарищам газеты. Кроме того, черноглазый старшина начал меня брать с собой в столовую получать еду для сослуживцев. В остальное время мы лежали и отсыпались. Я всё время чувствовал себя голодным. Истощённый организм требовал полноценного питания, которого не хватало. Через неделю нас стали выводить на прогулки и словесные занятия. Но, убедившись, что меня учить словесности не надо, освободили от них. Я с нетерпением, считая дни, ждал письма из дома, но порадоваться этому не удалось. Через неделю слабосильную роту расформировали, и нас опять повели на комиссию. Я и ещё 7 человек попали в выздоравливающий батальон, и молодой сержант, чьи раны гноились и кровоточили после ранения на фронте, повёл нас на автостанцию.

В воздухе пахло весной. На дорожных лужах искрилось лучистое солнце, в поисках пищи летали грачи. На станции Донгузская нас посадили на поезд, на котором доехали до Чкалова. Здесь, с вокзала, по грязным улицам города повёл нас пешком уже старшина. Вскоре, свернув с главной улицы, мы прошли вдоль каких-то складов и построек. Когда вышли на чистое место, видно, убранное дешевыми солдатскими руками, увидели огромную казарму. В этом массивном помещении были трёхъярусные нары. Старшина выдал нам матрацы, одеяла, показал мне место на верхнем ярусе, куда лазить мне было довольно сложно. Врачебная комиссия назначила ежедневные физиопроцедуры. Ходить туда было далеко, как, впрочем, и в столовую. За стол садились по 10 человек. Приносили суп, кашу и хлеб, который сразу расхватывали и рассовывали по карманам. Делить пищу бойцы должны были сами, и я не заметил, чтобы кто-то по-честному разрезал хлеб или разливал суп. Однажды меня заставили делать это, и я после этого от этой обязанности никак не мог освободиться – никого больше к дележу не подпускали.

Однажды я отпросился к зубному врачу. В тюрьме из-за плохого питания совсем плохо стало с зубами.

– Я пни выдергаю, а вас погонят на фронт, – лениво проговорил вальяжный врач. – Кто может сказать, что ваша голова останется цела? Без головы и в зубах нужды не бывает. Мой совет вам, ставить зубы после войны.

Шёл я в расположение части и с грустью обдумывал доводы эскулапа.

Через каждые 10 дней нас водили на комиссию, где спрашивали о самочувствии. Питание не было плохим, солдаты после госпиталя ощущали себя сытыми, но те, кто был отмобилизован с тюрьмы, по-прежнему чувствовали себя полуголодными. Об этом я признался на комиссии и попросил выписать меня.

– Вы, товарищ Наумов, не сразу попадёте на фронт, – обрадовался моим словам усталый седой врач. – По дороге ещё успеете выздороветь.

Нас, 27 выздоравливающих, на следующий день старшина снова повёл на автостанцию, чтобы довезти на поезде до 92-го запасного полка. Нет худа без добра. Здесь я нашёл письмо, написанное Маниной рукой. Выйдя на улицу, я прислонился к бараку и вскрыл самодельный конверт. Дочь писала, как были рады весточке от меня, они долгое время не знали, жив ли я. Бабушка плакала, пока читали моё письмо. Мама, по её словам, родила сына, которого назвали Иваном. Сын – дитя украденного у нелюбви счастья! Я был обрадован и ошеломлен одновременно. Вдруг погибну, он не будет знать отца! Далее Маня сообщила, что умерла Наденька от скарлатины, что сильно опечалило меня. Перед глазами встал живой образ дочурки. Я разрыдался, вспомнив, как поцеловал на прощание её, сонную, с круглым розовым личиком и белокурыми пышными волосами. Я побрёл в барак, успокаивая себя тем, что, если сложу голову на фронте, то умершая Наденька не испытает сиротской доли. Утешал себя и тем, что семья обменяла в Бугульме 12 фунтов масла на гречневую крупу, значит, не голодает. Маня убеждала, чтобы я не беспокоился за них, чаще писал им письма.

В тот же вечер я написал ответ, в котором дал знать, чтобы следующее письмо ждали с фронта. И действительно, нас стали усиленно и спешно готовить к этому. Одели и обули во всё новое. Получили котелки, фляжки, тёплые подшлемники. Выдали запасные бельё и портянки. Полдня я занимался пришиванием пуговиц, крючков, подгонкой обуви и одежды. Когда всё было готово, начались занятия с нами. Показывали, как преодолевать открытые места короткими перебежками, рассыпаться, когда налетит авиация, в газокамере знакомили с запахами газов.

Стоял апрель 1943 года. В небе звенели жаворонки. Однажды после занятий я отошел в сторону от лагеря, присев на проталину, припомнил, как в 12 лет я пахал землю, из-под ног вспорхнул жаворонок. Остановив лошадь, я начал осматривать, откуда вылетела птица. Обнаружив в траве 5 неоперившихся птенцов, с плугом объехал стороной гнездо. Когда в обед отец увидел невспаханный клочок земли, строго спросил, отчего он оставлен в массиве. Боясь, что отец будет ругать меня, я со слезами на глазах рассказал о птенцах, которых мне жалко стало. Увидев мои слёзы, он сказал:

– Ах, птенцы, тогда молодец, что не погубил их!

Вдруг я услышал сигнал тревоги и поспешил в лагерь. Собрав вещи, солдаты построились. Командир полка дал команду, кто был на фронте и принял присягу, четыре шага вперёд. Из 726 человек вышли больше половины, среди которых был и я. Пока новобранцы принимали присягу, нам выдали красноармейские книжки с указанием, что мы солдаты Красной Армии.

Наконец, встали в один строй. Командир выступил с речью, в котором красноречиво доказывал, что мы должны, не щадя сил, здоровья и даже жизни, отстаивать Отечество от поработителей. Потом сообщил, что фашистское наступление приостановлено по всему фронту – гитлеровский план молниеносной войны потерпел крах. Готовится контрнаступление, участниками которого будем и мы. В заключение пожелал с победой вернуться домой.

Явился духовой оркестр, который встал во главе колонны. Прозвучала команда: «Шагом марш!». Музыканты заиграли походный марш – мы с тяжёлым сердцем двинулись на станцию. Не было провожающих близких и родных людей, чтобы прижать их к сердцу. По пути нашего следования стояли трибуны, на которых стояли мужчины и женщины, торжественно провозглашавшие: «Ура участникам Отечественной войны!» Мне это показалось вычурным и неискренним – не грело наших сердец. Шли молча. Вспомнились слова поэта-патриота и партизана 1812 года Дениса Давыдова:

 

Мы несём едино бремя

Только жребий наш иной:

Остаётесь вы на племя,

А нас гонят на убой!

 

Наконец трибуны остались позади, умолкла и музыка. Начальство, сопровождающее нас, и музыканты вернулись в лагерь.

Было совсем темно, когда мы дошли до станции. В запасном пути стоял готовый для нас эшелон из товарных вагонов. Когда мы попали в вагон, там не было даже нар, а лишь распиленные доски. Мы с пулемётчиком Ильевым, с которым познакомились по дороге, в темноте стали налаживать нары на верхнем ярусе. Настелив доски, мы заняли место. Всю ночь стоял стук и грохот. Наладив нары, грузили продукты. Спать нельзя – холодно, печек нет.

Седьмого апреля было уже светло, когда наш эшелон подцепили к паровозу – значит, скоро поедем! На каждой станции женщины при виде нас поднимали плач и вой: «Ой, бабоньки, последних мужиков гонят на фронт! Скоро поглядеть не на кого будет!». Солдаты, особенно те, кто еще не был на фронте, тяжко вздыхали, молча глубоко затягивались махорочным дымом. Чтобы как-то поддержать их дух, я сказал, что судьба наша определится в Соль-Илецке. Если нас не повернут, значит, поедем в Среднюю Азию, пограничниками на афганскую границу. Все повеселели.

В Соль-Илецке поезд свернул вправо. Значит, всё-таки через Уральск и Саратов на фронт! Надежды наши рухнули.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: