Записки Ивана Наумова

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за март 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 7 часов | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Несколько дней мы с боями продвигались вперёд. В одной деревне наши батальоны расположились на огородах. А по крышам домов расселись вражеские снайперы и пулемётчики. Нельзя было поднять головы. В это время, откуда ни возьмись, повар с чайником в руках и с миской еды.

– Вот, капитан, обед майору Дрогину, – с подобострастием проговорил он. – Пошлите кого-нибудь доставить ему, а то он будет голодный.

Кузьмин, недолго думая, крикнул мне:

– Товарищ Наумов, отнесите обед майору!

Несмотря на обстрел местности пулемётчиками и снайперами, мне пришлось ползти по бурьяну, держа в одной руке чайник, в другой – миску. Была середина сентября – стал накрапывать мелкий дождичек. Из мелкого он превратился в крупный. Я устал и весь извозился в грязи. «Как ни оберегай себя, всё равно убьют», – равнодушно подумал я и, поднявшись, пошёл во весь рост. Пусть убивают. Не успел пройти два десятка шагов, как, словно дубинкой, ударило в левое плечо. Меня повернуло кругом, и я упал. По рукаву потекла кровь. Как быть? Вернуться обратно – слишком большое расстояние осталось позади, да и обед не передал комбату. Я опять пополз вперёд, носом бороздя землю, – не хотелось быть убитым. Полз ещё долго, пока не попалась бывшая барская усадьба с акацией и сиренью, где натолкнулся на миномётный расчёт. Мне указали на наблюдательный пункт комбата. Вдоль кустарников шёл во весь рост. Дойдя до землянки, где находился Дрогин, я долго не решался войти, так как весь был в грязи, с рукава капала кровь. Но зайти обязательно нужно было. Наконец, я постучал в дверь.

– Что с вами, Наумов? – когда я вошёл, ужаснулся Дрогин.

– Ничего особенного, товарищ майор, я нёс вам обед, снайпер ранил меня, – с горечью и даже с некоторым сарказмом ответил я.

– За этот обед кого-нибудь стоило бы наказать! – сердито сказал он. – Посылают с обедом под пули! Почему не вернулись в тыл после ранения?

– Но вы бы остались без обеда, – усмехнулся я, держа, как плеть, руку.

Он тоже хмыкнул и, взяв трубку, позвонил в санвзвод фельдшеру Добрякову, чтобы пришли сделать мне перевязку. Скоро явилась женщина-медичка, которая, стараясь не причинять боль, всё сама поснимала с меня.

– Кости целы, но рана большая с ожогом, пуля разрывная на вылете, – легко касаясь мягкими нежными пальцами моего плеча, сказала медичка. Насыпав на рану белый порошок, уверенно забинтовала её и ушла.

Дрогин начал задавать мне вопросы, откуда я, с какого года рождения. Чубатая красивая голова его склонилась над бумагой – ответы он записывал.

– Ваш поступок, можно сказать, героический, – сказал он, выпрямившись и откидывая назад густую прядь волос. – В статусах о наградах говорится, раненный солдат, не бросивший поле боя, награждается.

Я не придал большого значения его словам. «Подумаешь геройство!», – усмехнулся я про себя. Да и неохоч был я до всяких наград, не особенно радовался его обещанию. Я до сумерек находился у майора, а потом направился обратно. Дождя уже не было, но из-за облачности быстро стемнело. Побродив немного в потёмках, я из-за боязни заблудиться, решил переночевать там, где застала меня ночь. Найдя в бурьяне кучу старой соломы, устроился отдыхать. Лежать пришлось на одном боку. Раненное плечо болело, и я долго не мог уснуть. По небу носились самолёты-разведчики. На нашем фронте ещё не было прожекторных установок, поэтому немцы ночью летали больше, чем днём. По вражеским самолётам бесполезно били трассирующими пулями. В ночное время это было красивое зрелище. Незаметно для себя уснул. Проснулся я – не было ещё зари, но артиллерийская канонада была в разгаре. Видимо, готовились снова штурмовать населённый пункт, под которым ранил меня стервец-снайпер. И действительно, вскоре послышалось громкое «Ура!» Потом на переднем крае наступила тишина – видно, бойцы заняли деревню. Нужно было двигаться вперёд и мне. Встал я с трудом – болела рана. Немного погодя, дал о себе знать голод. В желудке было пусто, хотя вчера обед, принесённый комбату, съел сам. Он не стал есть пищу, обагрённую моей кровью. Пока я полз, ему принесли еду из санпункта. Развязав вещмешок, нашёл там хлебную корку и крошки, съел на ходу. Когда проходил возле сирени и акации, увидел, как санитары убирали трупы наших солдат. Сапёры копали для них братскую могилу. Я подошёл, поздоровался. Бросив копать, те вылезли из ямы, закурили. Спросили, как меня ранило? Узнав подробности, возмутились.

– Без того потерь хватает! – выругавшись, сказал сизоголовый, со сломанным передним зубом сапёр. – К тому же, если за каждый посёлок будем терять по 17 человек, то вряд ли скоро доберёмся до фашистского логова!

– Нам бы больше авиации да пушек, вот тогда дадим им прикурить! – пригрозил я. Сапёры солидарно закивали, мол, тогда и потерь будет меньше.

– Дождёмся ли мы этого? – глубоко затягиваясь махорочным дымом, с невыразимой тоской произнёс щуплый, худосочный санитар.

По отлогому месту я спустился к реке, умыл лицо, испачканные кровью руки, вытерся полой куртки и вышел на дорогу. Со стороны деревни кто-то шёл навстречу. Пригляделся – комроты, лейтенант Загуменный. В русой щетине усов играла весёлая, приветливая улыбка, мол, живой, Наумов?

– Отвоевался я, Иван, – поделился он своей радостью.– При освобождении деревни с правой руки у меня вырвало два пальца – указательный и средний. Без них я проживу, а воевать – не смогу. Идём вместе в медсанбат.

– Нет, – отказался я от приглашения, – если уйду лечиться, связным возьмут другого, а вернусь через неделю, меня снова в пулемётчики, таскать неподъёмное орудие или ходить в атаку во весь рост на фашистские пули.

Он ушёл. Я, откровенно говоря, от души позавидовал ему.

Приблизившись к деревне, пошёл огородами, чтобы набрать для еды овощей. Набрав помидоров, вошёл в первый попавший дом. Он был пуст. Пахло медикаментами, видно, тут жил фашистский лекарь. Сильно хотелось есть. В печи и в чулане ничего не оказалось. В шкафу нашёл сухари и почти цельный стакан водки. Пожевав сухарей, выпил водку и вышел на улицу.

– Наумов, где вы пропадали? – удивился капитан Кузьмин, когда я нашёл его в конце деревни. – Почему не пошли в медсанбат?

Я ему пояснил, что рана незначительная, стоит ли из-за этого терять друзей, знакомых и свою должность? На мои бесхитростные слова он засмеялся, и мы пошли вслед за батальоном. От него же я узнал, что наш Дрогин ранен. «Вот и наградили меня!» – усмехнулся я про себя.

В тот же день из штаба дивизии прибыл новый комбат по званию капитан, по фамилии Калигуткин. Среднего роста, с рябым, неприятным лицом, по разговору он явно был не русский, а, скорее всего, как я, мордвин. Но он был не чета майору Дрогину. Груб, а значит, и глуп, поэтому я старался держаться подальше от него. А вместо жизнерадостного Загуменного прислали небрежно одетого лейтенанта Лукашук.

Мы двигались вперёд с небольшими боями дошли до какой-то Александровки. Враг яростно отстреливался, а солнце уже подошло к закату. Я лежал в окопе, неподалеку от комбата и слышал, как тот по телефону давал лейтенанту Лукашуку какие-то указания. Вдруг он бросил трубку и громогласно крикнул: «Наумов, ко мне!». Выбравшись из окопа, с опаской подошёл к рябому капитану.

– Возьмите из блиндажа ящик патронов для пулемёта и бегом в роту к Лукашуку! – рявкнул он. – Им форсировать реку, а патронов нет.

Взвалив ящик на спину, я двинулся в сторону боя. Не успел отойти от комбата, как меня осыпало минами. Они ложились и слева, и справа, и спереди, и сзади меня. Я шёл весь в дыму, но ящик не бросил и не стал падать на землю. Я знал, что комбат за мной зорко наблюдает и может обвинить в трусости. Непонятно, как я остался в живых и не погиб в этом аду! Наверно, спасли материнские благословление и молитвы. И всё же, скрывшись с поля зрения комбата и увидев немецкий противотанковый ров, я там переждал артналёт. Подойдя к месту, которое занимала рота Лукашука, начал звать его, но никто не отзывался. Недалеко текла речка, немного шире, чем наша Дымка. Подошёл к берегу, смотрю, на противоположной стороне, в занятом селе бегают наши солдаты. Как же мне переправиться? Вспомнив народную пословицу: «Не зная броду – не лезь в воду», пошёл вдоль речки вверх по течению. Пройдя метров 200, нашёл телефонный провод, протянутый через речку. Она широкая, значит, с берега на берег связисты не могли его кинуть, а прошли с ним по воде. Не долго думая, я полез с ящиком в речку. Ноги мои вязли в тине, вода доходила до шеи, я с большим трудом, но перебрался на другой берег. Бойцов нигде не было видно. Весь мокрый, я вошел в первый попавший дом.

– Видать, свои вернулись! – с воодушевлением и надеждой встретила меня небольшого росточка сухонькая старушка.

Окрылённая радостью, она засуетилась, полезла в сундук, достала мужнины вещи, переодела меня во всё сухое. Я собрался уходить, но бабуля твёрдо сказала: «Без ужина не пущу!» Посадив за стол, накормила просяной кашей с кислым молоком и пригласила к себе ночевать. Только после этого я поднял опять ящик на спину, ушёл искать своих. «Скорее всего, они преследуют врага уже за селом», – подумал я. Вышел огородами в степь и стал кричать, может, кто из бойцов услышит меня. Вокруг стояла умиротворяющая, ни кем не нарушаемая тишина. Вдруг услыхал, что кто-то скачет верхом.

– Наумов, живой, я считал тебя мёртвым! – грубо обтёсанное природой лицо комбата Калигуткина, остановившего возле меня коня, было изумлённым. – Как же не убило и даже не ранило – снаряды ложились возле тебя?

– Я не хотел, чтобы вы меня укоряли в трусости.

– Но ты, Наумов, не из трусливых. Я представлю тебя к награде после боя. А сейчас иди, «притащи» сюда кухню. Батальон поужинает и переночует в селе, а вперёд вышлем разведку.

Ящик он велел оставить на месте – пошлю, мол, кого-нибудь, уберут. Я прошёл по своему следу на другой берег. Ужин был готов, и я подъехал с кухней к мосту, но он был взорван, а брод заминирован – на нём подорвались какие-то подводы. Пришлось мне в третий раз по известному мне броду переправляться через реку и доложить о сложившейся ситуации комбату.

– Скажи старшине, пусть решает, как доставить ужин! – голос его потеплел: – А ты получай с едой две заслуженные порции согревающего!

Получив то и другое, я ушёл к знакомой бабуле обсушиться на печке.

Разведка вблизи не обнаружила врага – утром колонны бойцов двинулись дальше. Когда поднялось солнце и стало жарко, меня начало знобить – я снова подхватил малярию.

В полдень перед нами предстала небольшая возвышенность с лесопосадками, откуда неожиданно застрочили пулемёты. Колонны мгновенно рассыпались и залегли. Но поступила команда:

– Короткими перебежками вперёд! – бойцы кто бегом, кто ползком полезли на врага. Но немцы не стали ждать нашей атаки. Не успели первые наши ряды достигнуть лесопосадки, как послышался гул моторов, – пулемётный огонь прекратился. Вражеские мотоциклисты прикрыли отход своей пехоты. К счастью, мы тоже обошлись без потерь. Фашисты побоялись подпустить нас близко и обстрел из пулемётов вели с большой дистанции.

В низине находилось село, но враг не стал задерживаться там. Видимо, посчитал, что местность для обороны не подходящая. Однако, отойдя немного от него, немцы стали бить из дальнобойных орудий. Снаряды с треском рвались над головами, во все стороны со свистом летела шрапнель. Подразделения рассыпались, продолжая движение по кукурузному полю. Потом пошли колхозные бахчи, и солдаты стали набивать вещмешки арбузами. Я же находился возле комбата – было неловко делать то же самое.

Бахчи прошли – солнышко село. Боясь попасться во вражескую ловушку, дали команду окопаться. Для комбата и штаба блиндажи возводили сапёры. Я неподалеку от них рыл окоп сам. Когда закончил работу, подошёл нагруженный арбузами худощавый, лет тридцати командир взвода связи. Приветливо улыбнувшись мне, стоящему в яме, в метрах трёх начал копать себе укрытие. Вдруг до моего слуха донеслось шипение летящего снаряда. Я камнем упал на дно окопа. Над головой раздался оглушительный взрыв. Я оказался заваленным землёй. Если бы мое укрепление было глубже, наверно, не выбрался самостоятельно из-под земли. Вытерев запорошенные пылью глаза полой куртки, огляделся, увидел большую воронку от взорвавшего снаряда и распростёртого командира взвода. Приподняв перебитую голову, он обратился ко мне с мольбой, перевязать ему раны. Но их так много, что сделать это было невозможно – лейтенант был весь израненный, и вся земля упитана его кровью. «Поэтому дорога нам Земля Русская, веками обильно поливаемая нашей кровью!» – с горечью вспомнил я чьи-то строки, и комок подкатил к горлу. Я ещё возился со связистом, а он уже потерял сознание.

– Наумов, напишите жене и детям, – таковы были его последние слова.

Оттуда, где копалась яма для блиндажа, тоже слышались стоны. Капитан Кузьмин отчаянно ругался, что нет связи. От него я узнал, что комбат Калигуткин ранен в голову. Кузьмин послал меня бегом искать санвзвод. Когда на подводах приехали за ранеными, первым положили командира взвода связи, но до санроты его не довезли – умер. Остальных раненых перевязали на месте и отправили в санроту, кого на подводе, а кого пешком.

Я вычистил от земли окопчик, спасший мне жизнь, и помянул арбузом связиста. Повторного выстрела не последовало, и я долго лежал в укрытии, глядя на звёздное небо. В голове, как в кипящем котле, хаотически проносились воспоминания о доме, откуда очень редко приходили письма. Мыслями я устремлялся вперёд – хотелось узнать, что будет со мной. Командир взвода связи имел больше шансов на жизнь, чем я, но его уже нет в живых. Калигуткин шёл позади батальона, командовал полем боя то по телефону, то посредством связных, и вот серьёзно ранен в голову. В таком случае шансов на жизнь у меня ещё меньше – вот и вчера был на волосок от смерти.

Меня снова душили приступы малярии, били то знобящий холод, то жар с учащённым сердцебиением, но Добряков ограничился хинными таблетками. Я не успевал пешком за продвижением части. В какой-то лесопосадке я упал без сил, трясясь всем телом, накрылся с головой курткой и долго лежал в бессознательном состоянии. Когда кончился приступ озноба и жары, я поднялся и пошёл по той дороге, которой ушло наше подразделение. Вскоре нагнал бредущего пожилого мужчину из Сталинградской области по фамилии Галушкин, как и я, больного малярией. Он был с нашего полка. Мы с ним шли от деревни к деревне, как дед Архип и Лёнька, с той разницей, что мы были больны, то есть ещё в худшей ситуации. Как ни старались, но часть свою мы не смогли нагнать, потому что ежедневно одновременно с Галушкиным начинали зябнуть и гореть. Валясь без сил на землю, мы умирали от жажды. Фляжки наши, хотя и были полные для такого случая, но что твоя фляжка при высокой температуре? Окончательно отстав от своей части, мы лишились военного довольствия и встали «на бабушкин аттестат». Сердобольные старушки и женщины кормили нас арбузами, дынями, помидорами, но нам казалось, что от этого становилось ещё хуже. Из-за плохого аппетита мы часто отказывались совсем от еды. Шли в сторону фронта, в дезертирстве нас никто не подозревал и не требовал предъявлять документов.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: