Записки Ивана Наумова

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за март 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 7 часов | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

В первой декаде нового 1944 года наша армия пошла в наступление. С боями были освобождены от немецких захватчиком немало деревень, сёл и городов. После освобождения Апостолово в Днепропетровской области мы на западной стороне города расположились на квартиру у худенькой, невзрачной старушки. Сарая у неё не было, только курятник – кур поел немец. Дверь низенькая, и лошадей туда нельзя было завести. Оставив их у крыльца, под открытым небом, я вошёл в избу.

– Михаил Павлович, надо бы поискать другую квартиру, – обратился я к старшему лейтенанту. – Во дворе январь, а лошадей некуда ставить – не на морозе же их держать!

– Сейчас война, люди в окопах под открытым небом неделями живут, а тебе тёплый хлев для лошадей подавай! – накинулся на меня Габов, криком не только доказывая свою правоту, но и подавляя меня. Остальным тоже, видимо, не хотелось менять жилья – молчанием своим они поддержали сварливого Габова. Внешне я, действительно, выглядел тихоней и миролюбивым человеком, но, если я заупрямлюсь… Сейчас был как раз тот момент, когда я не хотел идти на уступку.

– Остановись мы в степи, где негде укрыть животных, я бы слова не сказал, но здесь-то можно найти квартиру с сараем! – возразил я.

– Сегодня не очень холодно, постоят под небом, а как подморозит, найдём «квартиру» и для коней, – разрешил наш спор Кулагин. Потом он объявил, что получен приказ об охране штабов днём и ночью, но часового не дали, поэтому мне придется караулить штаб.

– Часовые, как известно, меняются через каждые два часа – кто же заменит меня? – вспыхнул я, к тому моменту уже распалённый злыми словами Габова. – Выдержу ли я, товарищ старший лейтенант, стоять всю ночь на ногах? Невольно вспомнишь при этом эпиграмму Некрасова:

 

В понедельник Савка мельник,

А во вторник Савка шорник.

С середы до четверга

Савка в комнате слуга.

 

Все расхохотались над колким и остроумным замечанием, в том числе и Михаил Павлович. Видимо, не ожидали этого от меня. Но у меня давно наболело от того, что каждый нагружает меня, не думая о том, а какого мне?

– Охранять штаб будете только в эту ночь, потом дадут часовых, – внимательно взглянув на меня глубокими, всё понимающими карими глазами, объяснил Кулагин. – И стоять никто не заставит. Дверь можно запереть на засов, сесть на скамейку в сенях. А кто торкнется, надо окликнуть, спросить пароль и пропустить его. А без этого не пускать никого.

Я взял автомат, поставил скамейку возле закрытых сенных дверей, уселся удобнее, и так как был усталым, вскоре задремал сидя. Кто-то стал толкать дверь. Убрав скамейку, я спросил: «Кто идёт?», потребовал пароль и пропустил военных. Дождавшись, когда они ушли, снова закрыл дверь на засов – больше меня никто не тревожил.

Утром, когда стало совсем светло, я, оставив сенную дверь на засове, вошёл в штаб. Тихий, неприметный, никому не доставляющий неприятностей Бодров, дежуря у телефона, спал сном праведника, положив голову на стол. Хозяйка в задней избе чистила картошку. Я забрался на печку и уснул. Проснулся от какого-то оживления в штабе. Там смеялись и шутили. Прислушавшись, узнал голос Герасимовича. Слез с печки, вошёл в переднюю, поздоровался со всеми и поздравил Анатолия с чином лейтенанта. Он поблагодарил, улыбаясь по-детски. Одет парень был с иголочки, во всё новое.

– Наумов не пожелал быть лейтенантом, не поехал на курсы, а теперь, небось, завидки берут? – задирая меня, ехидно ухмыльнулся Северин.

– Нет, не завидую, – ответил я спокойно. – Хватит с меня того, что, как сержант, командовал отделением – еле отмотался от этого!

Час спустя в штаб вошли ещё 5 младших лейтенантов. Кулагин распределил их командирами взводов по ротам. К моему удивлению, Анатолий со слезами на глазах стал просить, дать ему другую должность.

– Дорогой мой, разве я могу отменять приказы командира полка и начальника штаба? – вопрошал Михаил Павлович, с недоумением глядя большими карими глазами на поверхностного, не глубокого Герасимовича.

Он вывел новоиспечённых командиров взводов на улицу, построил в одну шеренгу. Я, стоя возле лошадей, которым собрался дать корм, прислушался, что говорит Кулагин перед строем.

– Молодые командиры, для того чтобы вас почитали и слушались солдаты и сержанты, нужно быть строгими и требовательными прежде всего к самим себе, а потом уже к подчинённым, – повёл тот свою умную речь, которая тронула меня с первых же слов. – Никогда не говорите неправду. Если будете врать, очень скоро перестанут вам верить. Постарайтесь быть справедливыми – не старайтесь получить желаемое наказанием, больше действуйте убеждением. Смелости и решительности вам! Но вместе с тем хорошо продумывайте свои приказы. От этого зависит не только успешность ваших действий, но и жизнь бойцов. Берегите их по мере возможности. Помните, как долго и трудно вырасти человека и как легко, без пользы для Отечества, можно его погубить. Жалейте и болейте душой за каждого солдата, и тогда они пойдут за вами в огонь и в воду! Честно выполняйте свой долг перед Родиной! Желаю всем успеха и победы!

О том, как сам болеет душой за подчинённых, Кулагин доказал на другой же день, когда в 8 утра неожиданно ввалились в штаб человек 6 незнакомых солдат-сапёров. Подав записку Михаилу Павловичу, они потребовали, отдать лошадей с бричкой и с ездовым, собирать и хоронить трупы.

– Запрягите им лошадей, Иван Прокофьевич, пусть они выполняют задание, – распорядился Кулагин. – А про Наумова командир полка ничего не пишет, значит, ему незачем ехать с вами – у него своих дел хоть отбавляй!

Я не стал ждать, что ответят старшему лейтенанту, вышел к лошадям. Когда сапёры по шоссе поехали на запад, я вошёл в штаб.

– Что выдумали, днём по переднему краю собирать трупы, – ворчал Михаил Павлович. – Немец слепой, что ли?! Дай им ещё Наумова! У него, как я знаю, шестеро детей – из-за трупов я не могу осиротить их.

Глаза мои наполнились слезами благодарности, я вышел из штаба, чтобы никто не видел, что я плачу. Я был так тронут заботой и бережным отношением к моей жизни и судьбе детишек, что дал себе клятву доказать, что не напрасно обо мне беспокоятся, – я этого заслуживаю!

После обеда, в часа три, я заметил, что по шоссе в Апостолово приближаются сапёры на наших лошадях. Когда подъехали ближе, увидел, что лошадь по кличке Ватолка брела низко понурив голову. Мы с Михаилом Павловичем насторожились. Двое из сапёров лежали в бричке и громко стонали от полученных ран.

– Много собрали трупов? – спросил Кулагин. В ответ мы услышали, мол, не до них, сами чуть не стали трупами.

Мы стали осматривать Ватолку. Рана небольшая, но на том месте, где у лошади кишки и желудок. Михаил Павлович распорядился выпрячь её и вести к начальнику ветеринарной службы полка, капитану Незельскому. Были уже сумерки, когда я привёл к тому раненую лошадь. Длиннолицый Незельский был пьян, ужинал. Узнав, куда ранило лошадь, равнодушно сказал:

– Если в пузо, то и смотреть нечего – у неё кишки и желудок пробиты осколком! Привяжите где-нибудь – всё равно ей подыхать!

– Несправедливо, не оказав никакой помощи, обрекать животное на смерть, – стал я доказывать ему.

– Не твое дело! – в ответ на его крик я чуть не задохнулся от гнева, так хлопнул дверью, что стены затряслись.

– Увы, мы не умеем лечить лошадей! – развёл руками Кулагин, когда я доложил ему о поведении Незельского.

После двух моих дежурств в штабе, нам дали часовых – я мог спокойно спать. Но я не находил себе места от жалости к лошади – уснуть так и не удалось до самой зари. Я оделся и побежал к раненой лошади. Утро было морозное, дул северный ветер. Увидев меня, Ватолка жалобно заржала. Она, бедная, дрожала всем телом – из глаз моих закапали слёзы. Отвязав её, я повёл туда, где мы расположились. Она невесело брела за мной, а я шёл и думал, жаль, у лошади нет языка, что она бы сейчас сказала о нас, «культурных и сознательных» людях?! Когда мы добрели до квартиры, я вынес два трофейных одеяла, тщательно укутал Ватолку. Потом снял с курятника дверные косяки, чтобы она могла пройти в помещение. Поставив на место косяки, в тазике с тёплой водой вымочил овсяную солому и густо обсыпал мукой. Моя лошадка начала есть. «Э, значит, у тебя внутренности целы, раз ты ешь!» – повеселев, подумал я. Когда я пошёл к Братушкину и рассказал о раненой лошади, он попросил старшину дать мне мешок овса для Ватолки – вот что значит настоящий друг!

Моя Ватолка выздоравливала не по дням, а по часам. Но об этом никто не знал, и меня послали вместо него получать другую лошадь в транспортной роте. Бывший мой начальник Базурин, узнав о поступке Незельского, выругал его матерно и вывел из сарая для меня карей масти кобылу.

– Бери, Наумов, лошадь, конечно, не самая лучшая, но для вас она пойдёт – груз у вас небольшой.

Однажды я вернулся с кухни с завтраком, у нас сидел Анатолий Герасимович. Он теперь не улыбался – настроение его было аховое. Мокрый и выпачканный грязью, он весь дрожал.

– Долго не продержусь, ранят или убьют, а то так сдохну! – на лице его с оттенками ограниченности и скудоумия застыло уныние. Он продолжал сетовать: – То снег, то дождь, одежду хоть выжимай, сухой нитки не остаётся на мне, всё время без сна. – Парня, в самом деле, вскоре ранило – слава богу, не тяжело – его отправили в эвакогоспиталь.

Нас то и дело перебрасывали с фланга на фланг, но, в общем, стояли почти на месте. В конце января мы оставили Апостолово, и недалеко от города, на железной дороге, наш полк занял казармы. При выезде из Апостолово, Габов набросился на меня:

– Наумов, зачем не бросаешь Ватолку? – буравя меня маленькими пронзительными глазками, придирчиво вопрошал он. – Зачем эту клячу таскаешь за собой? Не штаб, а ветчасть какая-то! Куда её деть? Отвяжи и оставь, пусть подыхает! Тут люди гибнут, а он лошадь жалеет!

– Вы, Василий Иванович, кормить, поить её не будете, в штаб мешать вам тоже не заведу, больше о том говорить не нужно, – спокойно, с достоинством возразил я недоброму штабисту.

– Оставьте Наумова в покое, лишняя лошадь не ваша забота! – заступился за меня Михаил Павлович. – Он её взял, он и кормить будет!

23 февраля мы стояли в каком-то бывшем совхозе, где выращивали свиней. Их, конечно, после немцев не осталось. Я вел лошадей к водопою, когда старшина Гужов, энергичный молодой человек, попался навстречу и спросил, почему я не иду за подарком? Оказалось, в дивизию поступил вагон посылок, которые раздают в честь праздника. Убрав лошадей, пошёл в комендантский взвод.

– Какой тебе подарок – с табаком или без? – улыбаясь, спросил Гужов.

– Разумеется, с табаком! – обрадовался я.

Он подал небольшую посылочку с надписью: «Воину-освободителю города Славянска от ученицы 7 класса Черных Марины Степановны», в котором были два стакана табака, семечки, печенье домашней выпечки и шерстяные варежки. Я в тот же день в ответном письме поблагодарил девочку.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: