Записки Ивана Наумова

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за март 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 7 часов | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Было тепло, и мы из-за отсутствия населённых пунктов однажды заночевали в степи. С утра со стороны Чёрного моря подул сильный ветер. Это обычная картина для тех мест – нигде так быстро не меняется погода, как на берегах морей и океанов. После завтрака дивизия выступила в поход. Сначала пошёл мелкий дождик, скоро превратившийся в ливень. Не прекращался встречный, до костей пронизывающий и сшибающий с ног ветер. Бойцы двигались по колено в воде. Многие солдаты были в одних гимнастёрках. 1 мая мы перешли на летнее обмундирование. Наши части шли весь день. Но движение не согревало – люди тряслись, как в лихорадке, выбивались из сил. Вечером проходили около кирпичного завода, где можно было разместить и обсушить не одну дивизию. С какой надеждой и завистью взирали бойцы на кирпичные постройки! Тут бы дать возможность бойцам укрыться, обогреться, обсохнуть возле костров и с новыми силами двинуться дальше, но приказ есть приказ, он был для начальства важнее и дороже людей. Маршрут дивизии был до какого-то посёлка. Нас провели мимо.

У меня был брезентовый плащ, он меня сохранял от дождя, я был сухой, но ветер пронизывал, я тоже окоченел. Я отдал брезентовый плащ штабному часовому Бигалиеву, мол, правь за меня лошадьми, а я похожу, нагреюсь. Обозы шли медленно, и я быстро зашагал вперёд. А дождь, как из ведра, всё лил и лил. Казалось, ураганный ветер опрокинул на нас Чёрное море. Я дошёл до передней части обоза, которую возглавляли артиллеристы. Дорога шла в крутую гору – лошади с трудом тянули пушки, часто останавливались отдыхать. Когда, наконец, артиллеристы поднялись наверх, поступила команда: «Стой!». А ещё минут через 20 – поворачивай назад! Не по той дороге едем! С руганью и матом артиллеристы повернули назад. Подъём был трудный, но спуск будет ещё труднее. Жеребята, привязанные к матерям, жалобно ржали.

Я опустился вниз. Обозы тронулись в другую сторону. В наступившей кромешной тьме и безграничной череде повозок я никак не мог найти штабных лошадей. Бесконечный поток тянулся вперед. Я так промёрз, что не попадал зуб на зуб. На нашем пути оказался населённый пункт, дальше шла опять степь. Я решил обогреться в крайнем домике. Мне был известен конечный путь нашего похода – ничего не стоит мне завтра придти туда.

Хозяин, с острым подбородком мужчина, охотно впустил греться.

– Вот, бойцам я предложил поесть, а они, пригревшись, моментально уснули, – сказал он, с отцовской жалостью поглядывая на свалившихся от усталости прямо на полу солдат. – Давайте хоть вы поужинайте.

От ужина я не отказался, с удовольствием поел молока с хлебом. Топилась плита, я возле него тоже быстро согрелся и уснул. Проснулся, когда начало только светать. Бойцы ещё спали, но хозяин уже встал и вышел меня провожать. Он объяснил, как пройти коротким путем к конечному маршруту. Я поблагодарил его и пошёл. Дождь перестал. Было тихо. Отойдя с километр от деревеньки, я увидел возле дороги сидящего на земле солдата. Сидел он, скрючившись, положив голову на колени. Подойдя к нему, начал его будить – бесполезно. Он был в бессознательном состоянии. Постояв немного около него, решил пойти дальше, сказать в штабе, чтобы выслали за ним подводу. Может, отогреется – оживёт. Немного погодя, увидел возле дороги ещё одного человека – мёртвого. Через некоторое время навстречу мне попали две пароконные брички, на которые собирали мёртвых и полумёртвых от переохлаждения бойцов.

С восходом солнца я был уже на месте и убирал за лошадьми. Вошёл встревоженный моим отсутствием Михаил Павлович с вопросом, где я пропадал. Я поведал ему о себе и беспомощных отставших бойцах.

– По всем дорогам разъехались подводы собирать их, – с горечью сказал он. – Сколько чёрствости, бездушия и отсутствие жалости к рядовому солдату, выносившему на себе все тяготы войны! Война, мол, всё спишет! Не мудрено, что у нас так много неоправданных потерь!

Через несколько дней в штабе стало известно, что в нашей дивизии выбыло в эту ночь 78 человек. Даже не в каждом бою теряли столько бойцов! Помощника командира дивизии по политчасти после этой ночи куда-то перевели, может, даже осудили, но кого этим воскресишь?

Завершив освобождение Украины, советский солдат вступил на молдавскую землю. Наш штаб традиционно следовал за полком. Ко мне в пути подсел какой-то татарин. Он был в шинели, сильно взопрев, скинул его. Посидев в подводе минут 30, он выпрыгнул и побежал вперёд, забыв шинель. «Ладно, дадут ему новую, – подумал я, – а эта пригодится на что-нибудь». Вечером мы приехали в молдавскую деревушку, расположенную у подножья холма. У хозяйки квартиры, немолодой вдовы, пятеро детей, старшей девочке лет 12. Почти как у меня в семье! Вот и пригодится шинель, обрадовался я возможности помочь вдове с её «спиногрызами». Отдал молдаванке, объясняя знаками и мимикой, пусть из шинели скроит пальто для девочки. Она расчувствовалась так, что влажным блеском заискрились глаза.

С деревушки до Днестра шёл лес и кустарник. За рекой виднелись, утопая в садах, молдаванские сёла. Очень хотелось на лоно природы, и я отпросился у Михаила Павловича увести живность на подножный корм. В посадке, состоящей из цветущей белой акации, я опутал лошадей, лег в холодок. Тучами гудели над акацией пчёлы, по цветам полевым – шмели. Жаворонки то поднимались, то камнем падали вниз, жизнерадостно звеня. Неподалеку с корзиной и лопатой в руках пожилой молдаванин сажал виноград в лунки. Земля у молдаван была разделена на отдельные полосы, как у нас до колхозов. Я завидовал ему – скоро ли мне удастся заниматься мирным трудом? Да и вернусь ли я домой живым? Тут же я написал жене письмо, подошёл к лошадям, которые, нахватавшись зелени, лежали на солнышке.

– Ну, бессловесные мои друзья, придётся ли нам ещё так отдыхать или враг за Днестром превратит нас в трупы? – надевая на них узды, говорил я.

Гнедого мерина я оставил на воле – он и так пойдёт за мной, как жеребёнок за матерью. Он давай играться, то, задрав хвост и фыркая, ускачет вперёд, то, отстав, прыгая, нагоняет. Первым прибежал к сараю, стал ждать нас.

Штабники, отобедав, оставили в моём котелке остывший кукурузный суп. Взяв еду, я вышел из штаба. Хозяйка, увидев, что хлебаю холодный суп, налила мне молока, достала пару яиц. Тут Северин появился в задней избе, зыркнул на меня усмешливым взглядом.

– Не иначе, как связь любовная между Наумовым и хозяйкой, – ехидно улыбнувшись, начал посмеиваться он, когда я вошёл в штаб. – Она угощает его яйцами да сметаной. – Никто, однако, не поддержал его насмешек.

– Наумов не Северин, не пойдёт в санчасть к Джафарову лечиться от сифилиса! – гневно заметил я, рассердившись. Парень, покраснев, замолчал – мне даже жалко его стало. Зачем я так жесток с ним?

Утром я занёс с повозки мешок трофейной муки, найденную в чердаке ещё в предыдущем населённом пункте, попросил молдаванку испечь хлеб.

– Мне такой хлеб не приходилось есть с момента мобилизации в армию, – сказал Кулагин. А когда стали уезжать, велел отдать остатки муки хозяйке. Та, обрадовавшись, тут же побежала куда-то. Как я не отнекивался, только отвернулся, она тайно сунула фунт сливочного масла в повозок.

Днестровский плацдарм

Пятая ударная армия, заняв за Днестром плацдарм, отошла на формирование, а наша 8-я гвардейская должна была развивать наступление дальше. Когда подъехали к Днестру, там было много разного рода обозов хозчастей, ждавших очереди на переправу. Штабы против обычных обозов имеют преимущество, и мы, как только паром причалил к берегу, въехали на него.

На противоположном берегу, на окраине села, мы заняли квартиру, и я, отпросившись, ушёл с лошадьми на выпас. Выехал переулком за деревню. Местность шла к Днестру склоном, по которым расположились яблоневые и вишневые сады. Было начало мая 1944 года. Яблони были в цвету, словно облитые молоком. Вовсю трудились пчёлы, собирая мёд, а люди в своём безумстве даже в такое прекрасное время убивали друг друга. До чего же человек превзошёл даже зверей своей свирепостью! Чем человек глупее, тем опаснее в своей агрессии.

От Днестровского плацдарма до Кишинева оставалось 30 километров. Взятие этого города открывал перед нашими частями путь для наступления на Бухарест и Балканы. Чтобы не допустить этого, гитлеровцы наметили сбросить наши войска на восточный берег Днестра. Внезапное наступление противника началось 10 мая с артиллерийской подготовки, поддержанной авиацией. Против четырёх стрелковых дивизий нашей 8-й гвардейской армии, обороняющих плацдарм, командование противника бросило 4 пехотных и 3 танковых дивизии. В распоряжении противника были господствующие высоты, откуда он, как на ладони, видел всю низину, где густо располагались наши части.

Атака пехоты и танков в этот день были отражены нашими войсками. Били зенитные орудия, поставленные на прямую наводку. Цель врага выйти к переправе и отрезать от неё наши части не удалась, но создалась угроза рассечения армии пополам в связи с прорывом и выходом на дорогу Пугачены – Шерпены. Вражеские эскадрильи действовали почти безнаказанно, потому что наши лётчики в это время были задействованы на передней линии против наступающих колонн немецкой пехоты и танков. На понтонной переправе горели разбомбленные цистерны с горючим.

Рано утром 11 мая крупные силы пехоты при поддержке 150 танков и авиации, несмотря на упорное сопротивление наших пехотных дивизий, захватила Шерпены – танков у нас не было, не хватало и боеприпасов. Михаил Павлович в тот день разбудил меня на рассвете.

– Быстрей запрягай, фашисты ворвались в деревню! – с тревогой в голосе воскликнул он. – Как бы в плен не попасть!

Я как был в нательной рубахе, так и выбежал на улицу. Не помню, как запряг лошадей. Штабисты побросали ящики и вещи в бричку, и мы выехали. Со всех сторон трещали автоматные очереди. Но мы, быстро проскочив опасные места, спустились вниз к Днестру. Остановились возле комендантского взвода. От берега в противоположную сторону отплывала лодка. Габов быстро сообразил, что делать. Схватив ящик с самыми важными, по его словам, документами, побежал к лодке и переправился на другой берег Днестра.

– Чёртов удмурт, улизнул, а нам, пожалуй, здесь несдобровать! – повесив длинный нос, уныло выругался в его адрес Северин.

Как только стало светло, прилетела вражеская авиация и стала нещадно бомбить крохотный плацдарм. Наши самолёты в это время продолжали наносить удары по наступающим танковым и пехотным колоннам противника. Я привязал лошадей за сосну, а сами мы ввалились в блиндаж. Эскадрилья немецких самолётов, не встречая сопротивления, бомбила безнаказанно – где ни бросит бомбу, всё не в пустое место. Подразделения стояли не замаскированными, в том числе и комендантский взвод. Повар с ведром воды шёл на кухню. Не успел добежать до блиндажа – осколком переломило ему левую руку. Окончив запас боеприпасов, самолёты полетели за ними. Мы вышли из блиндажа. Гнедой мерин трясся мелкой дрожью – я стал осматривать его. Из правой передней лопатки струёй текла кровь.

– Что, дружище, отвоевался, видно? – Он жалобно посмотрел на меня, потом скосил умный глаз на лопатку, как бы показывая, куда ранило. Я ощупал её. Мне показалось, что лопатка не раздроблена. – О, выздоровеешь, гнедко, на фронте не то бывает! – больше желая того, чем веря в возможность выздоровления, проговорил я.

Между тем бомбардировщики летели обратно. Я еле успел выпрячь раненого мерина, а здоровую лошадь запрячь и обратиться к Кулагину с просьбой уехать от скопления техники, обозов и людей в другое место. Мол, по одной подводе самолётам не интересно бомбить – нас не тронут.

– Трудно найти такое место, но попытаться надо, – поддержал меня он, и мы поторопились уехать с опасного места.

Раненая лошадь хромала, но шла, не отставая. Мы нашли пустое место. Привязал лошадей в ольшанике, я стал копать окоп. Писаря тоже были не прочь сделать это, но у них не было лопат. Они пошли искать готовых укрытий. Мы с Бигалиевым вырыли окоп, накрыли его и забрались, как в нору.

Вражеская авиация не переставала бомбить цельный день, только к вечеру бомбардировщики улетели. Артиллерия, «катюши», и обозы оказались уязвимыми. Наш плацдарм имел только одну понтонно-мостовую переправу. Она, к сожалению, не смогла оперативно обеспечить отвод артиллерии, предназначенной для подготовки наступления на Кишинёв, обратно на восточный берег Днестра. Откуда она могла поддержать огнём обороняющие части на плацдарме, простреливать весь передний край врага. Не было бы необходимости подвозить через реку снаряды к артиллерии, которые переправлялись на наш берег лишь с наступлением темноты. Да и скученности такой на плацдарме не было бы. Лишь позже за две ночи под огнём противника удалось переправить с плацдарма главные силы артиллерии. Развернув их на восточном берегу Днестра, усилили удары по наступающим фашистским частям.

А пока с восходом солнца снова прилетела эскадрилья бомбардировщиков, и опять начался ад кромешный. Цельный день одна эскадрилья сменяла другую. Люди и техника в панике бросались на правый фланг, с правого кидались на левый. Метались, как насекомые в растревоженном муравейнике. Я тоже курсировал по плацдарму в поисках безопасного места. За мной сидели на подводе штабники. К нам присоединился ещё начальник финансов полка со своим писарем, а за подводой следовало отделение солдат. Тут вихрем подлетел к повозке верхом в седле усатый сержант.

– Пусть начальник с ездовым остаются в повозке, остальные, по приказу командующего армией, немедленно на переднюю линию! – выругавшись, крикнул он. – Через минуту проверю, выполнен ли приказ!

Он ускакал туда, где увидел бесцельно бродивших людей.

– Будьте, где угодно, но до вечера чтобы возле повозки никого не было, – сказал Кулагин, когда я остановил лошадей.

– Вот, Михаил Иванович, – обратился я к Северину, – не зря вы так долго таскали наган, сегодня он вам пригодится, будете им подбивать немецкие танки!

– Ну, и язык у тебя, Наумов, – сердито сверкнул он чёрными глазами, – даже в смертельной опасности не перестаёшь язвить! – Мой невыносимый сарказм злил его.

Взяв с повозки свое оружие, штабисты собрались уходить.– Товарищ капитан, – обратился я к Кулагину – к тому времени он был уже повышен в звании, – двоих нас будет мало. Вдруг кого-то ранят, убьют или плацдарм не удержится, не должны же полковые документы остаться в руках врага. В случае чего мы сами должны их уничтожить.

Капитан велел остаться Северину – я снова подковырнул того.

– Напрасно вы не дали возможность Михаилу Ивановичу испытать сокрушающую силу нагана! – Кулагин не оценил моей шутки, промолчал.

Все ушли в сторону фронта, где наши части отражали атаки противника. Я выбрал место, где меньше всего можно было ожидать бомбёжки, и начал рыть окоп, чтобы укрыться от осколков. В воздухе не умолкал гул моторов, с воем сыпались бомбы. Кроме того, урема обстреливалась вражескими шестиствольными миномётами. Не успели мы трое забраться в вырытый окоп, как возле нас остановилась машина, нагруженная ящиками снарядов. С другой стороны присоединилась «катюша». Остальная техника тоже металась по плацдарму в поисках безопасных позиций. Увидев по соседству технику, которая могли вызвать у врага желание разбомбить её, в том числе и нас, я снова обратился к Кулагину с просьбой отъехать дальше. Так мы «курсировали» цельный день. Раненая лошадь, волоча больную ногу, ни шагу не отставала от нас. Михаил Павлович получил приказ из штаба дивизии переправиться на северный берег Днестра, но гораздо легче было написать его, чем выполнить – переправы не было.

В сумерках бомбёжка прекратилась. Штабники собрались возле подводы. Разошёлся слух, что ночью будут переправляться на обратный берег все ненужные тылы и часть техники. Писаря повеселели. Со всех концов плацдарма к месту предполагаемой переправы начала собираться техника: «катюши», автомашины со снарядами, обозы. Подъехали и мы. Было такое скопление – страшно смотреть! Северин напролом лез вперёд и лошадей тащил вместе с повозкой. Опомнившись, я твёрдо сказал:

– В гущу техники не полезу с лошадьми, как хотите! В случае чего, кто нас пощадит, изомнут, как мух, вместе со скарбом.

– Хочешь, чтобы штаб в плен попал? – почернел от злости Северин. Дыхание моё участилось от его крика, стало прерывистым, но я был неумолим. – Ну и чёрт с тобой! – выругался он, поняв, что меня не переспорить. – Оставайся здесь, а мы первыми переберёмся на тот берег.

Штабисты ушли. Кулагин, постояв нерешительно возле повозки, последовал за остальными. Я тронул лошадей и вместе с Бегалиевым отошел на некоторое расстояние от скопища. Привязав лошадей за ольху, нашли окопчик, забрались в него в ожидании, что будет дальше.

А переправу никто и не думал устраивать. До бомбёжек армейские сапёры на ночь устанавливали понтонный мост. А днём он косяками растаскивался вдоль Днестра и рассовывался по кустам, чтобы уберечь от бомбёжки. Но, как выяснилось позже, вражеские лётчики разглядели в кустах звено понтона и в щепки разбомбили его. Тем не менее, мы с Бегалиевым тоже лежали в окопе в ожидании и в надежде его установки. Мы молчали, так как мой собеседник плохо говорил по-русски.

Ночь была тихая, пасмурная. Когда окончательно стемнело, прилетел немецкий разведчик и стал низко кружиться над нами. Ни прожекторной установки, ни зенитной артиллерии на этом участке не было, поэтому самолёт опустился еще ниже. Вся техника в ожидании переправы работала на малых оборотах. И тут вражеский разведчик бросил в самую гущу скопления бомбу с термитными минами, насчитывающую 100 штук. Мины посредством пружин автоматически раскидываются во все стороны и занимают изрядную площадь. И куда бы бомба ни упала, она будет гореть до тех пор, пока не сгорит последний самый маленький осколок. От мин пошёл треск. Всё скопление техники и подвод оказалось в огне. Я выскочил с окопчика – вся окрестность была озарена пламенем. Крикнув Бигалиеву, мы сели и помчались в кусты, подальше от катастрофы. Отъехав с километр, мы остановились, наломали лошадям ветки – траву «истоптала» техника – и, сжав кулаки, не отрываясь, наблюдали за происходящим. О сне не могло быть и речи. Гул моторов усилился – каждый водитель спешил выбраться из опасного места. «Катюши» с заряженными снарядами, каждый из которых весил более 90 килограммов, взрывались. А сколько было транспорта со снарядами – всё это тоже взлетало на воздух и поражало окружающих! На огонь налетела эскадрилья немецких бомбардировщиков. Залп за залпом выпускал шестиствольный вражеский шестиствольный миномёт.

Гнев и ненависть к врагам, ужас и сожаление, сострадание и боль за погибающих в адовом огне, цельная гамма скорбных чувств и эмоций овладела мною, нахлынула волной, сдавила сердце.

Только к утру фашисты прекратили кровавую бойню. В воздухе стоял смрад от газов, которые не улетучивались вверх, а стелились по низменности. Солнце взошло красным кровавым пятном. Ни начальника, ни писарей мы не дождались. Я велел Бигалиеву сходить на место катастрофы, поискать штабников. Может, кому-то нужна неотложная помощь? Я тем временем спустился к Днестру за водой, напоил лошадей, умылся сам. Река имела высокие и отвесно крутые берега. Ни пуля, ни бомба, ни снаряд отвесно упасть не могут, поэтому берег был надёжной защитой, чем и воспользовались мои товарищи. Бигалиев нашёл их живыми и невредимыми и спрыгнул к ним под берег. Синеглазый Иван Дмитриевич вскрикнул от радости, когда увидел его. Начались расспросы, где Наумов, целы ли повозка и документы? Штабники облегчённо вздохнули, оживились, когда узнали, что всё нормально.

За трое суток боёв противник, несмотря на превосходящие силы, не смог сбросить наши войска с плацдарма, лишь сузил его на протяжении Днестра до 2-4 километров. Но и враг понёс огромные потери, были истреблены более сотни немецких танков, около 10 тысяч солдат.

На фронте наступила полная тишина. Авиация не появлялась. В течение трёх дней, ни у кого не было и крошки во рту. Было не до еды, да и кусок в горло бы не полез в такой трагической обстановке. Но живым – живое. Писари пошли искать комендантский взвод. А я сходил на место катастрофы, откуда спешно удирая, мы оставили раненую лошадь. Но прежде решил пройти на место скопления техники и обоза, где оцепенел от потрясающей душу картины. Всюду валялись обгорелые трупы людей с искажёнными гримасой боли лицами, остова машин, рамы от «катюш». Сплошным слоем лежали осколки снарядов и бомб. В самом Днестре торчали верх дышлами брички, плавали останки опрокинутых машинами коней. Снова ненависть и сострадание объяли меня – на лбу выступил обильный пот, тисками сжало сердце. Столько людей в страшных мучениях отошли в вечность, оставив после себя пожизненно страдать вдов и сирот! Сколько человеческого труда бесполезно уничтожено!

Я обошёл мелкий лесок и кустарник – везде были воронки и осколки от бомб и снарядов. Негде было пройти от разбитой техники и трупов лошадей, среди которых я высматривал своего гнедка. Я шёл всё дальше – везде была такая же печальная картина. Даже яблоневые сады в цвету были уничтожены, смешаны с землёй. Раненого гнедка нигде не было. Я вернулся к месту катастрофы и, взяв немного выше, в сторону фронта, увидел понуро и одиноко стоявшую лошадь. Повернув голову в мою сторону, конь жалобно заржал и, волоча страшно опухшую ногу, с усилием пошёл мне навстречу. Я не мог удержаться от слёз при виде своего мерина. У него не только нога, но и бок был отёкшим. Видно, началось заражение крови. Но убить из автомата, чтобы покончить его мучения, у меня не поднялась рука. Погладив его по шее, я зашагал в штаб. Конь без всякого повода, стараясь не отстать, шёл за мной. В расположении штаба, увидев лошадей, он тоскливо заржал – у меня мороз пошёл по коже. Те ответно заржали. Достав ведро, принёс из Днестра воды и поставил перед Гнедком – он жадно начал пить. Я наломал ему ольховых веток, но есть конь не стал.

– Зачем привёл полудохлую лошадь, которая вот-вот концы отдаст? – заругался Северин.

Я готов был расплакаться от его упрёка, которым он сыпал соль на мою душевную рану, и, чтобы не слышать его, ушёл к Братушкину. Когда вернулся, увидел, что кто-то, пожалев, выстрелил коню в лоб. Он, бедняга, падая, боясь ушибить больную ногу, все же не упал на неё. Крупная капля слезы не докатилась до земли, застряв на синих его губах. Я тоже не удержался от слёз. От Днепра до Днестра делили с ним вместе труд и отдых. Не полакомиться больше ему на родине глубокой осенью на густых зелёных озимях. Может, и мне где-нибудь суждено также погибнуть…

Смекалка, отвага и счастье солдатское.

Подавленный и угнетённый, я, шатаясь, подошёл к повозке, разбудив Бигалиева, спросил, где штабники? Он ответил, что не знает. У старшины Шадрина в комендантском взводе я узнал способ переправы на противоположный берег. Он заключался в том, что с брички снимали ящик, конопатили отверстия тряпками, обшивали снаружи плащ-палатками и переправлялись в нём по воде. Я решил не поддаваться унынию и, как всегда в таких случаях, занялся делом. Снял брезент с повозки, расстелил под кустом и сложил туда с Бигалиевым документы. Освободив ящик, мы сняли его и опустили на землю. Послав часового найти где-нибудь брошенную фуфайку, сам начал рубить зубилом проволоку вместо гвоздей. Тот принёс всё, о чём я просил, и мы начали конопатить щели в ящике. Явились штабники и охотно присоединились к нам. Только Кулагин засомневался в нашей затее:

– Ничего у вас не выйдет – опрокинется ящик, и сами утонете.

– Попробуем, товарищ капитан, – блеснув синими глазами, бодро ответил мой тёзка, Иван Ветсало.

Когда «лодка» была готова, взяв за углы, направились к реке. Две железных лопаты захватили вместо вёсел. Спустив ящик на воду, мы с Севериным забрались в него и поплыли. «Лодка» оказалась сверх ожидания отличной. Дав большой круг по Днестру, приплыли обратно. Энергичный и деятельный Северин велел загрузить вещмешки, и вместе с Ветсало он поплыл на противоположный берег. Вторым рейсом увезли ящики с документами и Михаила Павловича. Дотемна перевезли всех, кроме меня и лошадей. Я привязал их за толстую ольху, наломал им, сколько мог, веток и забрался в окоп. Одежды со мной никакой не было – прохладно, да и страшно. Я всю ночь не спал – на переднем крае часто вспыхивали ракеты, татакая, строчили «словоохотные» пулемёты и автоматы. Мыслями я был дома. Там сейчас горячая пора – сев. Каждая пара рук на учёте. Мои полуголодные женщины и дети, не покладая рук, не разгибая спин, копают, сеют, сажают. Старшей Марье 17 лет, остальные малявки. Справятся ли с огородом в 92 сотки? Нужно полгектара вскопать лопатой под зерновые; после письма Михаила Павловича к военкому под картошку обещали дать с колхоза лошадь.

Задремал я только под утро. Сквозь сон услышал, кто-то подошёл к окопу, громко позвал. Выбрался со своей норы – солнце ещё не взошло. По низине поднимался туман. То был старшина полковых разведчиков с короткими ногами и с длинным, как бочка, туловищем. Он предложил варить мясо и велел разжечь костёр. Я принёс ведро воды, повесил на жёрдочку. Старшина, вернувшись откуда-то с топором, сев на хруп убитой лошади, стал рубить её. «Шкуродёр!» – неприязненно подумал я. Через несколько минут принёс мне куски вонючей дохлой кобылятины с белыми личинками червей. Я брезгливо отвернулся, плюнул и зашагал в комендантский взвод. С высотки застрочил немецкий пулемёт, над головой засвистели пули – пришлось залечь. Дождался, когда пулемёт умолк, бегом добежал до Братушкина. Друг достал мне хлеба и шпика. Когда я вернулся с наломанными по дороге ветками для лошадей, старшина ел дохлятину – рвал куски зубами, что твой зверь. Наевшись, взял ведро с мясом, собрался уходить.

– Отнесу ребятам, – ответил коротышка на мой недоумённый вопрос. Уставившись на меня настороженными пуговками мелких глаз, пригрозил: – Не вздумай говорить, каким мясом я их накормил!

Позже я узнал, что старшина бесславно погиб, когда ловил в брошенной деревеньке, неподалеку от вражеских окопов, кур. Немцы услыхали, что куры кудахчут, насторожились. А когда старшина вышел со двора с курами в руках, дали по нему очередь из автомата.

Я пошёл к Днестру, искать отлогое место, чтобы удобнее было подвести лошадей к воде. Северин уже был на середине реки, и я знаками показал ему, куда подгонять лодку. Только он подплыл, как снег на голову, свалился начфин со своим писарем и с чемоданами, начал просить Северина переправить их на другой берег. Не успел тот посадить их в нашу самодельную лодку, к берегу, подвели ещё четырёх лошадей – от сапёрного взвода и от второго батальона, стали просить переправить их вместе с нашими. Я дал согласие с условием, что помогут заставить лошадей лезть в холодную воду. Принеся предварительно припасенный кабель, конец его передал в лодку Михаилу Ивановичу. Я был в одном нательном белье, остальное покидал в ящик. Первым привязал проводом за шею Ватолку, а к её хвосту – карюю матку. Знал, они плавали как утки. Старшины тоже привязали за хвосты своих лошадей друг за другом, а потом – к нашим. Получилась длинная вереница лошадей. Между тем Северин доплыл до противоположного берега. Я махнул рукой – он натянул провод. Взяв Ватолку под уздцы, я повёл её в воду. Она смело шла за мной. Остальных старшины стали гнать за нами кнутами. Когда Ватолка по шею погрузилась в воду и поплыла, я ухватился левой рукой за её гриву, а правой – плыл. Было раннее утро, вода была холодной – у меня стягивало все жилы. Оглянулся – лошади плыли друг за другом. Только за Ватолкой не успевали, тянули нас назад. В середине реки течение быстрее, последние лошади оторвались от моих. Но никуда не свернули, плыли за нами.

На берегу, куда мы подплывали, собралась толпа военных, наблюдавших, как мы боремся со стихией. Вскоре Ватолка выбралась из воды, отряхнулась, как ни в чём ни бывало, стала жадно хватать душистую траву. Немного погодя, доплыли и другие лошади. Я почти полчаса находился в реке, продрог до посинения. Все подходили ко мне, поздравляя, жали мокрую, холодную руку. Вода ещё стекала с исподнего белья, а я уже отвязал лошадей, спутал им ноги и пустил пастись.

– Иван Прокофьевич, немедленно подойди к костру, зуб на зуб не попадает – заболеешь! – сердясь, приказал Михаил Павлович.

Принесли мне сухое бельё, и я прямо у костра переоделся – надел брюки, гимнастёрку, обулся в сапоги. Капитан подал мне фляжку с водкой и велел выпить, чтобы избежать простуды. Прямо с горлышка я сделал несколько глотков. У костра стряпал писарь начфина: в ведре варил суп, а на сковороде, возбуждая аппетит, жарилась ароматная свинина. Когда всё было готово, позавтракали. Северина интересовало, как я провёл ночь.

– Жутко было, Михаил Иванович, – признался я. – Не спал, думал, если фашисты надумают сбросить нас в Днестр, у меня нет даже оружия с собой. Впрочем, немцы, убедившись, что не могут нас опрокинуть в реку, молчали, наши тоже помалкивали, не в силах пока развить наступление.

Кстати, наступление противника с целью сбросить нас с плацдарма с вводом в бой резервов продолжались почти две недели, до 23 мая, но это не помогло. Многочисленные атаки немецкой пехоты захлёбывались под ружейно-пулемётным и артиллерийским огнём. Использовались при этом и реактивные миномёты – «катюши», находящиеся на восточном берегу Днестра. Танки сжигались как артиллерией, так и бойцами из противотанковых гранат. В ходе упорного сопротивления защитников плацдарма фашисты были обескровлены и вынуждены прекратить наступление. Наши подразделения вновь овладели посёлками Шерпены и Пугачены, что тоже способствовало укреплению плацдарма.

После завтраки и водки, я быстро согрелся и захотел спать. Взяв разрешение на отдых, я пошёл в сад, что раскинулся возле двухэтажного с балконом особняка. Когда-то он был изящен и красив, а сейчас верхний этаж наполовину разрушен снарядами и бомбами. В подвале, под домом, находились почти все штабы. Постелив на траву плащ-палатку, я после нескольких ночей, проведённых без сна, уснул, как убитый.

Местность, где находились штабы, видна была с немецких высоток, как на ладони, невооружённым глазом, поэтому предусмотрительный Габов подыскал за бугром землянку, куда вскоре мы и переехали. Рядом я начал копать яму-убежище для лошадей – на воле могут их украсть. Михаил Павлович посочувствовал, мол, долго придётся копать. Действительно, земля вокруг землянки давно не пахалась и превратилась в залежь, где рос густой пырей. После голодухи лошади так плотно наедались им, что животы у них выпирали – тяжело становилось дышать. До сумерек я выкопал просторную яму, завёл туда лошадей, сам вошёл в землянку. Габов, вызвав батальонных писарей, уточнял, сколько в полку за дни боёв было безвозвратных потерь. В каждом батальоне находились бойцы, которых не было ни в числе живых, ни среди мёртвых и раненых. Сварливый писарь из себя выходил, требуя металлически-командным голосом принести сведения обо всех бойцах.

– Если на человека упадёт бомба весом с тонну, ничего от него не останется, – заступался за батальонных писарей Бодров, растирая и теребя тонкий нос. – Эта задача не выполнима.

– Но кто-нибудь всё равно видел, как боец погиб, – сверля его злыми пуговками маленьких глаз, возражал Габов, не видевший, что творилось на Днестровском плацдарме.

– Во время бомбёжки, особенно ночью, каждый спасает сам себя – он не замечает, что происходит с другими, – упорствовал Бодров, чей красивый нос покраснел от терзания.

– Ну, где хотят, там пусть и ищут сведения, а к завтрему, чтобы они были полностью на весь состав подразделений. А теперь идите! – строго скомандовал Габов, к тому времени получивший звание сержанта.

Простившись, батальонные писари ушли гуськом. Наступила тишина.

– Товарищ Наумов, – торжественно заговорил Герасимович, – мы с капитаном подали рапорт о представлении вас к награде.

– Опять, что ли, к Красной звезде? – ухмыльнулся я.

– Нет, к медали «За отвагу»! – покраснев, сказал Анатолий. – За то, что отважились переправить через Днестр 6 лошадей, и успешно это сделали. В этом был большой риск. Вдруг бы они запутались в кабеле и утонули!

– Кому сгореть в огне, тот в воде не тонет, – ответил я ему поговоркой.

– В какой раз представляем к награде, а её всё нет! – упрекнул Иван Дмитриевич. – А уж, в какой раз через Наумова выходим сухими из воды! В Иверском он благополучно выбрался со штабными документами. И меня, раненого, вывез. А то бы остался в плену, томился бы где-нибудь в фашистских застенках – до сих пор уже насмерть заморили бы. А как он о конях заботится! В некоторых подразделениях из 10 лошадей, не осталось ни одной. А он из трёх потерял лишь одну, и это случилось не по его вине.

Зря беспокоился за меня наш добрый и чуткий Ветсало, через неделю мы с Герасимовичем принесли из штаба дивизии гвардейские значки, медали и ордена. Перед строем вручили их полковым офицерам и солдатам, в числе которых был и я.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: