Записки Ивана Наумова

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за март 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 7 часов | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Совхоз, организованный на монастырской земле, постепенно выживал монахов. Отец и дядя Семён нанялись пахать, сеять и бороновать несколько десятин для совхоза – здесь не хватало тягловой силы. Взамен получили семена для себя, посеяли их. Но лето 1920 года было неурожайным из-за отсутствия дождей. Зимой тоже не выпало осадков. Весной 1921 года по оврагам не было даже ручейков. Народ не на шутку забеспокоился – нового урожая могло и не быть без запасов воды в почве. Да и лето снова оказалось засушливым. Люди в ожидании страшного голода кинулись в монастырскую урему за конским щавелем. Его, как и лебеду, набирали, кто сколько мог, сушили и превращали в «муку». Рубили берёзы, собирали с них серёжки на зиму – не брезговали ничем. Елена Семёновна с мужем, видя, что есть нечего, уехала в Сибирь. Хуторяне начали ездить в поисках более-менее сносных посевов, чтобы спасти семьи от голодной смерти. Под Бугурусланом отец с родственниками и соседями выкупили посевы украинца, уезжающего на историческую родину, за 12 миллионов рублей, которые получили от продажи скота. На наших посевах земля потрескалась – убирать было нечего. У некоторых уродилось просо, у нас и того не было. Ржи собрали лишь 10 пудов (160 кг), пекли хлеб с лебедой, которой уродилось много.

Ранней осенью старики занимались на посевах украинца молотьбой, а меня заставили пахать зябь. На завтрак хозяйка подала свежих помидоров, которые мне не пришлись по вкусу. А вот дыни, которыми угощал меня её сын Павло, молодой человек в коротких штанишках, во время отдыха на пашне, мне полюбились. После дыни Павло предлагал мне побороться, и хоть он ростом был выше меня, я без усилий клал его на кочки.

Закончив уборку, стали делить собранный урожай. Каждый получил по 10 пудов пшеницы, по 2 – гороха, подсолнуха – по 20, свёклы – по 40 пудов и по 50 штук тыквы. А сколько лошадей, коров, овец продали 8 домохозяев за это! Урожай надо было убрать с поля, перевести на гужевом транспорте за 150 километров. Труд огромный, а польза мизерная – овчинка выделки не стоила! Если бы проданный скот использовали на мясо себе, и пользы было бы больше и хлопот меньше. При перевозке выращенной продукции день и ночь были в дороге. Ночевали в степи. Около села Пронькино от зноя горели торфяники. Здесь на готовом огне мы испекли картошку и поехали дальше. Когда проезжали через Бугуруслан туда и обратно, каждый раз убеждались в страшных последствиях голода, который тогда охватил большую территорию нашей страны, в том числе, Самарскую губернию, куда входили, кроме прочих, Бугурусланский, Бузулукский, Бугульминский уезды. Возле ограды Бугурусланского собора, а также у Кинельского моста валялись с малыми и даже грудными детьми мёртвые и умирающие от голода люди, зачастую раздетые и разутые кем-то. На их истощённых телах, как на скелетах, видны лишь кожа да кости, устрашающе торчали выступающие рёбра. Особенно впечатляли крошечные ребрышки умирающих младенцев. От потрясающей душу картины у меня волосы вставали дыбом.

Однажды мы проезжали через Бугуруслан со свёклой на подводах. К Ивану, сыну дяди Семёна, подошёл татарин, донельзя осунувшийся, с резко очерченными скулами на бескровном лице, и попросил продать свёклу. Тот в шутку запросил у него тысячу рублей. Недолго думая, голодающий отсчитал эту сумму, взял поданную свёклу и поспешил удалиться.

Когда мы приехали домой, старики снова уехали за Бугуруслан перевозить остатки урожая, а на моё попечение отец оставил скот – двух коров и пять овец. Я травил им с крыши обмолотки-снопы и раз в день давал веточный корм. Сами мы тоже питались скудно. Сушили подсолнух, на ступе толкли его с кожурой, просеивали через решето. Мешали семечки с лебедой, добавляли тёртую свёклу и пекли пресные лепёшки. На ужин мама варила нам тыкву с горстью пшена и с молоком. Пшеницу и горох отец «забронировал» на семена. Скота было мало, времени свободного оставалось много, я занялся плетением лаптей. Намочив лык, я принялся за дело. Но лапоть получился несуразный, огромных размеров, – с досады забросил его на чердак. Вскоре у нас переночевал житель Староборискино, собиравший подаяние. Он и показал мне, как правильно плести лапти. С тех пор я плёл их сам.

Зима 1921-1922 года была снежная и морозная. Когда старики вернулись с поездки на лошадях, потребность в кормах увеличилась. Взять их было неоткуда, но животные сами нашли выход из положения. Вечером я давал лошадям обмолотки с крыши и оставлял ворота открытыми, чтобы те ночью могли уйти на гору сами себе добывать корм. Они били ногами снежный наст и доставали из-под него ковыль и «щётку». Утром приходилось искать их, чтобы убедиться, что они живые. Весной 1922 года на наши горы приводили животных на прокорм и жители близлежащих сёл. У нас до распутицы квартировали два мужика из Камышлы со своими лошадьми.

Председатель сельсовета Константин Данилович, чтобы прокормить семью, собрался ехать в Сибирь и продал за холст нам амбар. 6 апреля, когда отец перевозил его, на западе загремел гром, что было предвестником хорошей весны и лета. Но до нового урожая было ещё не близко – свирепствовал голод. Голодающей России помогали многие страны, в том числе и Америка – говорят, в обмен за золото. Нам с Саней начали давать пайки: по кусочку белого хлеба, по стакану какао и кукурузной муки. Лебедино-белый, пышный хлеб казался необыкновенно вкусным. А кукурузную муку я, уходя на рыбалку, насыпал в карман и, кладя её щепоткой в рот, находил, что она неописуемо сладка.

Отец хоть и берег рожь и пшеницу на семена, на пасху не удержался и смолол немного муки. Но домой довезти её не смог. Лошадь так исхудала к весне, что даже рёбра выпирали наружу. Она встала – не могла больше идти. Хорошо, что у нас была ещё одна лошадь. Отец выпряг обессилевшее животное, пустил на гору пастись, обротал вторую и на ней приехал домой. Мама варила из муки зюрьму, которую забеливала молоком или ложкой сметаны.

К весне государство начало давать понемногу семена пшеницы и овса. Последние было очень плохи. Но люди не отказывались и от них, так как семян совсем не было. Старики не ошиблись приметой – за всю весну не было ни одного заморозка. Сеять начали на обнажившихся участках рано, когда по оврагам еще лежал снег. Раньше всех посеяли овёс – согласно пословице «Сей меня в грязь – буду я князь». Лошади были худые – кожа да кости. Отборонил я 15 саженей, и они, бедные, встали. Когда начал с них снимать хомуты, одна из них от слабости присела на хвост. Я начал выводить животных кормиться зелёнкой на горе, после чего всю посевную они больше не выбивались. Отец ухитрился засеять по полтора гектара ржи, пшеницы, овса, по полгектара гороха и подсолнечника. Остальной участок заняли просом, потому что больше никаких семян не было. Всходы были на удивление хорошими, несмотря на то, что сеяли редко. Весна была тёплой и каждое даже щуплое зёрнышко взошло. Днём жара, тепло, а ночью дождичек. Посевы росли не по дням, а по часам. Народ радовался, не чая дожить до нового урожая. Запасов почти ни у кого не осталось. Многие пухли от голода – ходили совершенно отёкшими. Когда на пойменных лугах вырос конский щавель и стали его есть, лица людей стали с зеленоватым оттенком.

Скотины к весне осталось мало в посёлке. Чтобы не нанимать пастуха, пасли её по очереди сами. В начале мая вместе с сестрёнкой я пас стадо овец и коров на родниковой горе. Места, отведённые под сенокосы, использовать под пастбища строго запрещалось, как, впрочем, и самовольно рубить лес. Деревенское общество зорко и строго следило, чтобы не нарушались эти порядки. Когда несколько коров спустилось в липовый овраг, оставляемый под сенокос, я побежал вниз за ними. По горам и оврагам росло много цветов, пахло мёдом. Ничего не предвещало беды. Но тут раздался крик Сони:

– Братка, айда быстрее сюда, тут какая-то собака овец пугает!

Это была кормящая волчица, до того худая – кожа да кости, на брюхе болталось пустое вымя. Овцы, увидев меня, инстинктивно сгрудились за моей спиной. Сестрёнка, вылупив круглые испуганные глазёнки, тоже спряталась за мной. Голодная волчица оказалась примерно в пяти метрах от меня. Лязгая зубами, она норовила зайти мне в тыл. Я быстро и резко поворачивался к ней лицом, и овцы, согласно инстинкту самосохранения, шарахались ко мне за спину. Долго мы так кружились, волчица пыталась зайти в тыл то с одной, то с другой стороны, результат получался тот же. Несмотря на мой малый возраст, наброситься на меня зверь почему-то не решался. Тут, на наше счастье с родникового дола поднялись Герасим и Демьян с уздечками для лошадей. Увидев нас в беде, Демьян сбегал в овраг за дубинами. Вооружившись ими, мы с улюлюканьем отогнали волка в ближайший лес. Когда вечером пригнали стадо домой, Соня поторопилась рассказать о волчице матери и крёстной Ефросинье. Заохав, они стали просить отца не посылать нас больше пасти стадо.

– У всех дети пасут, а я сам, что ли, должен тратить на это время, которое дорого? – пнув лаптем подвернувшийся камушек, сердито вопрошал он. – Не каждый же день волки нападают на овец!

Чем ближе было лето, тем заметнее становилось, что год будет урожайным. Цельными днями, согнувшись в три погибели, мы с Саней и матерью пололи просо. В полдень искупаемся в речке, пообедаем и опять на просо, под палящие лучи солнца. Невыносимо болела поясница, одолела эта прополка так, что я плакал навзрыд.

Но вот снова пришла очередь пасти стадо – послали на это дело на этот раз меня одного. Было жарко. Что пчелиный рой, вились над коровами оводы и слепни, которые беспощадно жалили бедных животных. Задрав хвосты, они, словно по сигналу, галопом пустились к монастырскому подворью, а потом разбрелись по болотистой местности уремы. «Ой, пропала моя головушка! – думал я. – Утонут коровы в болоте, отец всю душу из меня вытрясет!» Пошёл я в уряму, но углубиться в неё побоялся. Я ходил по краю, но животные при виде меня убегали ещё дальше, в гущу бобовника и чилижника. И лишь когда солнце подошло к закату, коровы один за другим стали выходить к выгону. Я сосчитал их. Убедившись, что все налицо, я погнал их в лесок, где оставались овцы, но их там уже не было. Что мне было делать – гнать коров в Волчовку или искать овец? Может, они сами найдут посёлок? Было уже темно, когда я пригнал коров домой.

– А где овцы? – сердито спросил отец, встретив меня у ворот.

Я рассказал, как было. Не успел я войти в избу, за мной прошёл отец, схватив меня, начал колотить. Крёстная Ефросинья, забыв про возраст, выпрыгнула с печки, встала между мной и отцом.

– Ты в припадке гнева не знаешь, что творишь! – возмутилась она, обняв сухими палками немощных рук мои худенькие плечи. – Виноват ли Ванюшка, что бьёшь его? Прокофий, как можно было мальчонка одного пускать стадо пасти? Больше не тронешь его, не дам! Бей лучше меня!

Опомнившись, отец, не говоря ни слова, вышел вон. Матери дома не было. Когда она вернулась, крёстная обо всём поведала ей.

– Спасибо, что не дали бить безответного Ванюшку, – расчувствовавшись, прослезилась та. – Если бы Домну попытались послать пасти, она бы в ответ заругалась, но не пошла бы одна со стадом.

За ужином мать упрекнула отца, что единственный сын, погрязнув, мог утонуть в болоте, что нередко случалось в уреме. Отец, отводя глаза, молчал. Деревянной ложкой зачерпнул из большой общей миски кислых щей, нехотя поднёс ко рту – у него явно пропал аппетит, он встал и вышел из-за стола. Овцы, кстати, на следующий день нашлись.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: