Стреноженный

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за декабрь 2023:

 

На чтение потребуется два с половиной часа | Цитата | Подписаться на журнал

 

18+

 

 

 

Шёл первый час ночи. Раздетый по пояс Сотников сидел, развалившись в просторном кресле-кровати, которое Альфред специально для него перетащил из комнаты в веранду. За окном всё так же шумел перекат, старенькая магнитола напевала что-то из девяностых. Со стаканом самогона в руке Сергей смотрел в окно.

– Слушай, как ты её делаешь, самогонку эту? – спросил он, не глядя на сидевшую напротив Тамару. – Пью уже вторую ночь и вроде ничего так… не болею.

– Ой, да ничего такого особенного. С углём берёзовым она у меня отстаивается, через чай пропускаю, да много всяких способов.

– Да ладно, чёрт с ней, с самогонкой. О себе что-нибудь поведай.

Чуть позже он пожалел о своей просьбе. Ему пришлось выслушивать унылое повествование о жизни забытой богом деревни; о вечном безденежье, о зловредных соседях, о пьянице отце, погибшем бессмысленно и бездарно – его забодала корова. Правда, когда Тамара добралась до Александра Ушакова, её сожителя, рассказ приобрёл некоторую динамичность и даже экспрессию. Сашка – по её словам – только и делал, что пил, бил (её с Альфредом), да по бабам шастал. Она терпела: любила негодяя за виртуозную игру на гармони. В конце концов, музыкант избил брата с сестрой до кровавой рвоты. У Тамары диагностировали переломы обоих рук, челюсти и пяти рёбер. Альфред пролежал в коме полтора месяца, после чего у него начались неполадки с головой.

– Табуреткой бил, – уточнила Тамара, – хотя в десанте служил, приёмы разные знал. Такой уж был: за чтобы не взялся, что бы ни делал, – всё на совесть, всё от души! И знаешь, ведь простила бы стервеца: до чего переливчато на гармошке играл. Не дождалась – зарезали его в зоне.

– Ну, давай, радость моя, – сказал Сотников, приподняв стопку, – за ВДВ.

Они посидели ещё с полчаса и перебрались в спальню. Тамара захватила с собой магнитолу и когда включала её, Сергей невольно напрягся, ожидая услышать что-нибудь «металлическое». Однако из магнитолы выпорхнул лёгкий, благозвучный «Спейс».

Сотников был пьян, мрачен и связь с Тамарой воспринимал как акт самоистязания. Сардонически усмехаясь, он слушал, как женщина гремит посудой: знал, что сначала появится тазик с подогретой водой, затем последует Процедура. Уже в первую их ночь Тамара – с официально–торжественным видом – объявила, что имеет обыкновение начинать «все эти дела» с омовений.

На следующий день Сотников выспался, искупался, но всё равно чувствовал себя вялым. Полежал на песке и побрёл к дому Тамары. Там его ждал обед. Есть он не хотел, но начав с неохотой, вошёл во вкус. Съел большую порцию рагу с мясом и попросил добавки.

После обеда решил сходить домой. На крыльце, будто поджидая его, сидел Скворцов.

– Явился, не запылился! – воскликнул Пётр, вздёрнув выгоревшие, сивые бровки. – Куды ж ты пропал? Бутылка с тебя: огород твой полил, даже вон тяпкой кое-где прошёлся!

Сергей покурил с Петром на крыльце, отвечая на его вопросы или неопределённым мычанием, или же ссылаясь на амнезию на почве пьянства, чем немало соседа разочаровал. Пообещав расплатиться за поливку огорода, Сотников, наконец, от него отделался.

Он зашёл в дом, заглянул в спальню. В сумрачной с завешанными окнами комнате всё ещё пахло краской. Скомканная постель, расставленные как попало этюды с чёрногубым демоном – пристанище сумасшедшего. На Сотникова накатила дурнота, он выскочил на крыльцо, его вырвало.

Он пошагал на Опушку, но остановился: из-за кленовой рощицы вывернула «Нива», за ней следовал «Чероки». Возле дома Ильдара Саитова машины остановились. «Значит, суббота сегодня, – сообразил Сотников, – коли Ильдар с компашкой пожаловал». Художник нередко приглашал коллег попариться в собственноручно построенную баню, которой очень гордился. На этот раз приехали пять человек, Сотников был знаком со всеми. Он подошёл, пожал руки.

– Здорово, анахорет! – приветствовал его Ильдар. – Куда собрался? Баню не прозевай.

– Ну, если приглашаешь…

– Охапку дровишек с тебя – берёзовых. А то у меня только клён с осокорем остались.

– Сделаем.

У Сотникова имелась небольшая поленница берёзовых дров (осталась от предыдущих хозяев). Сергей нагрузил на тачку пару охапок, отвёз к бане Ильдара и вернулся домой. Сидел у окна, смотрел на балагурящую компанию с каменным лицом. Он был далёк от их незамысловатого, ясного мира. Ему не хотелось общения, но вот помыться он считал необходимым: несмотря на купание и Тамарины «процедуры» его преследовало ощущение немытого тела.

Через полтора часа баня была готова. Стол в предбаннике был накрыт по-праздничному: Ильдар любил совмещать баню с обильной трапезой. Среди художников был и Сергей Буров, бывший любовник Тамары. Под два метра ростом, широкий в кости он, тем не менее, производил жалкое впечатление. Старенькая футболка с растянутым воротом висела на нём как на пугале, на измождённом лице углами выступали скулы.

Сотников попарился, облился холодной водой и ради приличия присел за стол. От водки он отказался, налил себе кружку кваса. Говорили о рыбалке, о живописи, о достоинствах самогона и в связи с этим вспомнили Тамару.

– Ты её самогон пробовал? – спросил кто-то у Ильдара.

– Нет, не приходилось, – ответил тот и добавил, неопределённо мотнув головой: – У Петьки Скворцова надо спрашивать: он у неё вроде дегустатора, ну, наверное, ещё и…

– Не сметь! – давая петуха, прокричал Буров. Он вскочил из-за стола, полотенце, обёрнутое вокруг бёдер, упало, обнажив причинное место. На глазах молодого человека блестели слёзы гнева и восторга одновременно. Столь мощно выраженные эмоции на аскетическом лице парня придавали его порыву оттенок античной трагичности. Впечатление портил уткнувшийся в тарелку с салатом пенис.

– Ты чего, Серёжа? – встревожился Ильдар. – Я ничего такого не имел…

– Её имя не называть! – заявил Буров и предостерегающе поднял палец.

– Аминь, – сказал Аркадий Васкин, друг Бурова, и добавил: – Ты про салат-то, Серёжа, не забывай – помешивай, быстрее остынет. Все захохотали. Буров растерянно улыбнулся и стал одеваться.

– Ты осторожней с ним, – сказал Аркадий Ильдару, когда Буров вышел, – орать начнёт, всю округу на уши поставит. Совсем парень поплохел. Заглянул тут к нему недавно: все стены в мастерской какой-то дрянью обвешал – замки, костёлы со шпилями и везде у него ночь. Короче говоря, тоска зелёная.

Вечером Сотников снова сидел за столом в веранде. Тамара – напротив.

– Слушай, а что у вас с Серёгой Буровым было? – спросил Сергей.

– С Буровым? Это кто?

– Да художник же, к Ильдару приезжает.

– А! Это большущий такой, что мимо меня на рыбалку ходил?

– Так ты что, не знакома с ним?

– Ну… как сказать… Заходил пару раз, воды попить. Потом Алька как-то раз приводил, зачем уж и не помню. Борщом его угостила, налила стопочку. А чего ты спрашиваешь? Уже насплетничали небось?

Тамара говорила естественным тоном, но всё же в глазах её промелькнула жёсткая насторожённость. Сергей это заметил и подумал: «Врёт».

– У Ильдара в бане мылись, болтали… разное. О самогонке речь зашла, ну и о тебе вспомнили. Буров бормотал что-то невразумительное… не помню точно. Вот я и подумал…

Час спустя Сотников лежал, раскинув руки, занимая почти всю широкую кровать. Глаза его были закрыты, но он не спал. Притулившись на краешке кровати, Тамара поглаживала его запястье.

– Серёжа, тут недалеко в лесу местечко есть такое… славненькое – я туда всегда хожу, когда устану сильно или расстроюсь. Там, не знаю, как сказать… энергия какая-то что ли. В общем, усталость снимает, успокаивает. Не хочешь туда прогуляться?

– Сейчас, что ли?

– Необязательно, когда захочешь, тогда и сходим. Вечерком как-нибудь. Бутылочку возьмём, закусить... Тебе там понравится.

– Сходим. Ты это… отравы мне своей плесни.

– Не надо так называть. Нехорошо, – пропела Тамара. Она поднялась, подошла к столу и вдруг сказала, повысив голос: – Алька, из веранды самогонки принеси. В банке там… за холодильником.

Сергей поднял голову.

– Ты чего? Какой Алька? – спросил он.

Выяснилось, что Альфред регулярно за ними подглядывает. Сотников хотел было возмутиться, но передумал. Этой ночью они пили втроём. Сергей смутно помнил оргию, что вертелась чёртовой каруселью в избушке, заросшей чертополохом. Танцы, вернее, дикое кривляние обнажённых тел, взвизги, хохот, что-то ещё – совсем уж непотребное. На счастье, всё более-менее быстро закончилось: ошеломлённый количеством выпитого самогона, Сотников, точно боксёр после крепкой зуботычины, впал в состоянии грогги – то плыл куда-то, то падал, то воспарял.

На другой день он сидел в кресле и, положив руки на стол, смотрел в окно. Ему было плохо. Похмелье усугублялось смутными воспоминаниями о тошнотворном ночном загуле. Подошла Тамара, о чём-то его спросила. Сергей вопроса не понял. Несколько мгновений он смотрел на неё пустыми глазами, потом снова отвернулся к окну. Спросил:

– У тебя выпить осталось?

– Серёжа, ты чего такой? Плохо?

– Нет, замечательно, – буркнул он.

Тамара зашла в комнату и через минуту вернулась с банкой самогона. Поставила на стол.

– Вот. Подожди минутку, я закусить принесу. – Она снова ушла в комнату.

Сотников налил стакан до краёв, в несколько длинных глотков выпил. Тамара принесла тарелку с закуской и неслышно удалилась. Он взял огурец и, сгорбившись по-стариковски, стал жевать.

Эту ночь он спал один, в веранде, собираясь принять, наконец, какое-то решение, однако намерение это оказалось лишь пьяным вдохновением. Через несколько минут после того как Тамара выключила свет, Сотников уснул.

Он брёл по улицам странно знакомого ночного города. В окнах домов не горело ни единого огонька. Безжизненно темнели силуэты потушенных фонарей. Поднимающиеся вверх улицы, развёртывались пред ним с необыкновенной скоростью. Он остановился перед зданием, верх которого скрывала мутная пелена. Ему вдруг стало страшно, он оглянулся на город: вдали в путанице переулков светилось окно. Золотой огонёк манил к себе, суля уют, покой, безопасность. У Сотникова заныло в груди; но нет, надо идти до конца. Что его толкало в эту мрачную цитадель, он не знал.

Ступени предназначенные, казалось, для великанов, он преодолел мгновенно. В конце лестницы обнаружилась дверь с цифрой 17. Он открыл дверь – и отшатнулся: из зала, утонувшего в жемчужном мареве, ударила волна дичайшей какофонии. Кто-то остервенело рвал скрипичные струны, где-то били в набат, где-то обречённо выли, стонали, ревели дурными голосами. Он сделал несколько шагов и, потрясённый, остановился. На полу, вывалив полуметровый язык, раскорячилась обнажённая женщина, а жабоподобное существо с жадным урчанием терзало её промежность изогнутым клювом.

Чуть дальше, в помещении с прозрачными стенами, в кровавой бахроме собственной кожи метался одноногий мужчина, которого преследовала стая похожих на освежёванных кошек существ. Сухожилия на шее инвалида грозили лопнуть от крика; несчастный с размаха бился о стены, отпрыгивал, совершая на единственной ноге немыслимые кульбиты, но проворные твари настигали его и рвали, лишая остатков кожи.

Рядом с прозрачной камерой пыток страстно целовалась пара – молодой гигант и крохотный старичок. Юный великан стоял, опустившись на одно колено; старец, похожий на засушенное насекомое, прильнул к нему в долгом поцелуе. Неожиданно отпрыгнув в сторону, старикашка с гиканьем ударился в пляс. С изгрызенным до костей лицом гигант повалился навзничь.

В центре бесовского аттракциона возвышалось изваяние гарпии с ангельски прекрасным лицом. К массивному постаменту был прикован обнажённый человечек женоподобного сложения. Несчастный не отрывал глаз от своей упитанной грудки, с которой происходило неладное, – она поочерёдно вспучивалась то в одну сторону, то в другую. Внезапно прикованный закричал пронзительно и страшно. В тот же миг грудь его взорвалась, извергнув облако кровавой взвеси, а из разверстой грудины вывалилось существо похожее на гибрид ящерицы и крысы. Отвратительное создание поднялось на ноги, отряхнулось, разбрызгивая кровь, и – начало расти, ежесекундно увеличиваясь в размерах. Статуя гарпии ожила, взмахнула крыльями; прекрасное лицо исказила гримаса ярости. Издав клокочущий хриплый вопль, чудовище взлетело над постаментом – и спикировало на страховидное создание. Очень скоро на полу вперемешку с клочьями шерсти лежала горстка изорванных потрохов. Гарпия вернулась на постамент, обвела взглядом зал и остановила его на Сотникове. Губы чувственного рта раздвинулись в улыбке; когти сжались на краю постамента, посыпалась каменная крошка. Сотников разом ослабел, ноги его подогнулись. В этот момент на спину ему легли невидимые ладони, из которых потекли тепло и энергия. «Лети», – тихо сказал голос. Ощутив за спиной крылья, Сергей ласточкой порхнул к выходу, а затем – в небо.

Проснулся Сотников с двояким чувством: облегчением от закончившегося кошмара и сожалением о прерванном полёте. Футболка была мокрой от пота. Время: начало пятого утра. На улице только забрезжило. Он снял футболку, бросил на стул, и тут же его пробил озноб. Взгляд зацепился за банку с остатками самогона. Представив разливающееся по телу благодатное тепло, подумал: «За какие-то дни я стал настоящим алкоголиком, синюгой, синячком. Неужели так бывает?..»

Он поднялся, выпил полстакана. Хотел снова прилечь, но решил разобраться с зудящей на окне мухой. На редкость крупная чёрная бестия торкалась в стекло, то басовито гудя, то срываясь на истеричное «визжание». С третьей попытки Сотников накрыл насекомое ладонью и, брезгливо сморщившись, придавил к стеклу. Отнял ладонь: муха сидела на том же месте и спокойно «умывалась». Он пригнулся к окну, вгляделся: муха находилась по ту сторону стекла. Чертыхнувшись, Сергей прилёг. Закрыл глаза, потянул на себя край одеяла, на котором лежал. Придавленное его весом одеяло не поддавалось. Он дёрнул, потом ещё раз – безрезультатно. Рыча и скалясь, Сотников рвал одеяло, пока не выбился из сил. И расплакался. «Что за дьявольщина происходит, а? – спрашивал он, всхлипывая в подушку. – За что меня так-то? Может, кто объяснит, а? Иие-х… сучий ты потрох! – вздрагивая плечами, рычал Сотников. Всласть наплакавшись, он уснул.

Проснулся около полудня, взял полотенце, мыло, и отправился на речку. Погрузившись в прохладную воду, он вдруг подумал, что хорошо бы ему обернуться сейчас рыбой, каким-нибудь голавлём и остаться в этой жёлто-зелёной полупрозрачной прохладе навсегда, чтобы не видеть больше ни солнца, ни людей. «А ведь это можно устроить в любой момент, – мелькнуло у него. – Бульк – и нирвана. Хорошая мысль – это будет моим запасным выходом».

Вскоре после купания он почувствовал слабость, зазнобило, потом пробил пот. Ушёл в комнату, лёг на кровать. Тамара поставила на табурет у его кровати банку с морсом, потом вышла. Вернулась с бутылкой наполненной тёмно-коричневой жидкостью. С многозначительным видом продемонстрировав её Сергею, сказала, что эта настойка хранилась в погребе четыре года.

Он выпил. Чуть горчивший напиток был сладок, а пряный аромат лесных трав изгнал из носа, прочно там обосновавшийся сивушный запах. Через несколько минут Сергей обильно пропотел, а через полчаса поднялся с кровати в превосходнейшем расположении духа.

– Сердце моё, из чего ты эту настойку сварганила? – спросил он Тамару. – Настоящая живая вода!

– На травках настаивала, на девяти травах. Ты их всё равно не знаешь. На вот, ещё рюмочку выпей и всё пока. Перед сном ещё одну можно.

Сергей выпил рюмку замечательного напитка и на этот раз ощутил лёгкое опьянение.

– Может, погулять сходить? – Сергей откинулся в кресле, заложил руки за голову. – Ты, помнится, о местечке каком-то упоминала… энергетическом.

Губы Тамары тронула улыбка.

– Давай поближе к вечеру, а пока можешь самогоночки выпить. Не бойся, хуже не станет.

Наступил вечер. Сергей шагал за Тамарой по сумрачному лесу на неверных ногах. Он был пьян, и хорошее настроение не покидало его. Даже от комаров, которых было великое множество, он отмахивался с благодушной улыбкой.

– Мазь-то от комаров не взяли. Выпьют у нас кровь, и станем мы с тобой по лесу блукать, как вурдалаки какие-нибудь. Грибников будем отлавливать, кровь христианскую сосать, – болтал он.

– Господи, Серёжа, как тебе только в голову такие страсти приходят. А насчёт комаров не беспокойся: там место чистое – ветерком продувает.

Тропинка свернула в прибрежную полосу тальника и, попетляв там, вывела их к песчаной проплешине. Неподалёку шумела река.

– Вот и пришли, – почему-то шёпотом сказала Тамара. – Видишь? Пойдём к нему… – Она направилась к выглядывающему из песка камню.

Сергей удивился:

– Вот так глыба! Всю округу обходил, а таких не видел. Странно…

– Это не простой камень, Серёжа. Потом поймёшь.

– Ясно, что не простой, верх-то вроде стесанный. Похоже, алтарём когда-то служил. Не исключено что и людей на нём резали.

– Вот что значит образованный, умный человек – только глянул и уже всё знает, – заметила Тамара без тени иронии.

– А ты будто свидетельствуешь, что так и было, – хохотнул Сотников.

– Так и было, Серёжа, так и было.

Она зашла за камень, покопалась в сумке. Через минуту появился отсвет огня.

– У тебя, значит, всё приготовлено было, – заметил Сергей. – Когда ж ты успела?

– Да долго ли…

Сумерки загустели, наступила ночь. Невдалеке послышался шум шагов, и через минуту у камня возникла тёмная фигура. Тамара спросила:

– Принёс?

– Принёс, – буркнула фигура.

Сергей узнал голос.

– Альфредик, присаживайся с нами, выпьем, – пригласил он. Но тот, не откликнувшись, скрылся в темноте.

– Серёжа, – позвала Тамара, – подойди сюда, пожалуйста.

Тамара стояла у камня с чем-то белым в руках. Он подошёл ближе, всмотрелся: она прижимала к груди гуся.

– Зачем тебе эта птичка? На шашлык, что ли?

– Перережь ему горло.

– Да брось ты к чёрту этого гуся, прогулялись и хватит.

– Пожалуйста, сделай, как я прошу. Это важно! – она повысила голос.

– Так ты что, жертвоприношение замыслила? Смешно…

– Сергей! Ты сделаешь или нет?

– Дай сюда! – Он выхватил у неё птицу. Гусь незамедлительно клюнул его в щёку, высвободил одно крыло и стал бешено вырываться.

– Нож! – с раздражением крикнул Сергей и, схватив гуся за шею, прижал к камню.

Тамара вложила ему в руку нож. Двумя движениями Сотников перерезал птице горло и хотел бросить её на камень, но бьющуюся в агонии тушку у него выхватила Тамара. Одной рукой она прижимала гуся к себе, другой, вытянув обезглавленную шею, кропила кровью камень. Бросив птицу на землю, подошла к Сотникову.

– Положи руку на камень, – прошептала она.

Хмыкнув, он выполнил её пожелание. Камень был тёплым. Не придав этому значения, Сотников повернул голову к Тамаре и хотел спросить: не встать ли ему на колени? И в этот момент он ощутил вибрацию. Вглядываясь в неразличимую в темноте поверхность монолита, он старался убедить себя, что ему просто почудилось. Однако камень продолжал вибрировать, а тепло стало ощутимее.

– Ты чувствуешь, Серёжа, чувствуешь? – спрашивала Тамара шёпотом, прижимаясь к его руке.

– Да.

Вибрация прекратилась. Сотников отнял от камня руку. Тамара достала из сумки тряпку и стала протирать поверхность камня.

– Присядь рядом, Серёжа, или приляг. Сейчас мы с тобой погадаем, – сказала она, присаживаясь к костру.

Сотников прилёг на расстеленное байковое одеяло. Тамара бросила в огонь тряпку, опустилась на колени. Из костра поднялась чёрная струйка дыма, запахло палёным. Тамара пригнулась к огню.

– Смотри внимательнее… – прошептала она. Свет костра слизнул с её лица наносную благопристойность; в глубине залитых тенью глазниц зажглись багровые огоньки – то ли отблеск огня в глазах, то ли свечение свирепого реликтового разума. Сотникову стало жутко.

– Ты видел? – прошептала Тамара. – Видел?

Сергей отрицательно помотал головой. Наваждение кончилось: перед ним сидела обычная немолодая женщина с грубоватыми чертами лица, в которых не было ничего зловещего.

– Что я должен был увидеть? Призрак убиенного гуся?

– Зря шутишь, Серёжа, – это ведь тебя касается.

– Ты сама-то что видела?

– Обезьяну. Не знаю уж, как, но обезьяна сыграет важную роль.

– Где сыграет? В Большом театре? – Неожиданно для себя Сотников разозлился. – Хватит чушь молоть! Гуси, обезьяны… Ты сама-то себя слышишь?

– Поняла, Серёжа. Рот на замок.

Возвращались уже при свете луны. Подошли к дому.

– Подожди минуту, – сказала Тамара и нырнула в заросли ивняка, откуда пробивался неяркий свет.

«Балаган, наверное, Альфредов», – подумал Сергей и вдруг отчётливо услышал жалобное, то ли овечье, то ли козье блеяние.

– Гуся Альфреду отдала, чтобы ощипал, – сообщила Тамара, выходя из кустов.

– У него там овца или коза? Ты смотри, как бы его снова не упаковали. Смешно за такую ерунду сидеть.

– Как же, послушает он меня… Да и пусть, – хихикнула Тамара, – пускай развлекается – девки-то не дают…

Ночь длилась бесконечно. В мутноватом свете красного карлика взлетали и кружили каскады космической музыки. Вливаясь в него бодрящим потоком, музыка преобразовывалась в энергию, которая рвалась наружу через сакральный орган, проникший в тропические глубины некоего организма. Ему, то есть абстрактной вселенской сущности, было совершенно всё равно, чей это организм – главное было в процессе.

– Ох, до чего хорошо было! – заметила Тамара.

Сотников поднялся с кровати и, не одеваясь, подошёл к столу. Выпил полстакана самогона и, развалившись на стуле, закурил. Тамара смотрела масляными глазами.

– Красотища какая! – сказала она с чувством и предложила: – Если хочешь, выпей той настоечки, она в тумбочке – под телевизором.

Сергей выпил две рюмки настойки и через несколько минут вновь распластал Тамару на кровати. Он пытался сосредоточиться, чтобы снова войти в то фантастическое состояние, когда подобно вселенскому духу он витал близ потухающей звезды. Однако духом стать не удавалось: Тамара начала как-то странно ёрзать и сдавленно похрюкивать. Приподняв голову, Сергей взглянул: надув щёки, женщина дико вращала глазами. Она вдруг фыркнула ему в лицо и сквозь болезненный хохот прохрипела:

– Он… меня щекочет… идиот!

Сергей оглянулся: у изножья кровати стоял Альфред. Сотников ухватил парня за ухо.

– Ты зачем мне мешаешь? Я в космос собрался, а ты с дурацкими шутками… На первый раз прощаю, но, смотри, не наглей. Понял? Присаживайся, выпьем.

Они выпили.

– Ладно, солнышко, давай прощаться, – сказал Сотников. – Тихими стопам ковыляй в свой курятник: нам с Тамарой делами надо заниматься.

– Дядя Серёжа, можно я с вами побуду?

– Зачем? Сестрёнку щекотать?

– Да пусть остаётся, если ему так интересно, – подала голос Тамара.

Сотников согласился. В дальнейшем он, хоть и с трудом, припомнил события той ночи. Они все вместе, в чём мать родила, водили хоровод, пели хором что-то разудалое. После хоровода Сотников декламировал стихи Есенина, говорил Тамаре с Альфредом, что любит их как родных детей, и называл их «детушками». Чуть позже, заподозрив Альфреда в непочтительности, он отвесил парню мощнейший поджопник. Альфред плакал. Затем Сотников принуждал Тамару танцевать тверк. Попытки тяжеловесной сорокапятилетней женщины соблазнительно «играть» ягодицами провалились: выглядела она смехотворно. Сергей гневался: «Интенсивнее! Страсти не вижу, бегемот ты этакий!» – кричал он ей. Потом он выпил ещё, раскис и уснул.

Сотников теперь не помнил ни числа месяца, ни дня недели. Ему на всё было наплевать. Сны, сконструированные из праха, зловония и мутных туманов, больше его не страшили, они стали продолжением его новой реальности. Особое место в его снах занимал Город, казавшийся ему вначале слишком мрачным, даже зловещим. Теперь он скучал по мощёным улицам с потухшими фонарями, скверам с засохшими деревьями и покрытыми пылью фонтанами. Он возвращался туда точно в полузабытую страну детства. Иногда, особенно по утрам, видя перед собой двор с кривым заборчиком, коровьими лепёшками, грязными курами, он с недоумением хмурился, ибо всё ещё находился там, в мире благодатной тишины и лунного света. И даже дверь под номером 17 теперь не пугала Сотникова. Происходящее в жемчужном зеле он стал воспринимать просто как экшн-квест и кроме того – его притягивало прелестное лицо гарпии.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в декабре 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: