Черёмуховые холода

 

(короткие рассказы)

 

 

 

 

Село наше было гармонистым. Балалайка почему-то не привилась, не пришлась по душе нашим мужикам. Гитара – тем более: добрый инструмент, но нет в ней того размаха, голосистости той, которая людям требовалась. А может, и не только людям, но и объятым тишиной полям, простору земли нашей.

Перед войной у нас такой порядок наблюдался: первенствовал среди гармонистов Василий Крученов. За Василием вплотную шёл Жжёный (так в селе Федьку Пряхина звали), а остальные как бы вторили игре Василия или Жжёного, а своего особого склада не имели. Иной будто бы и неплохо играет, но сам при этом словно статуя сидит, ещё и позёвывает или пустыми глазами по стенам, по потолку водит – тараканов считает. Это во время игры-то! А были и такие: берут гармонь в руки, играют, а ощущение точь-в-точь будто дрова рубят. Под такую игру и девчонки пели без всякого удовольствия. А как заиграют Василий или Жжёный, так и сердце в пляс пускается, и целую неделю потом на душе празднично.

 

Василий жил на речном краю села, изба его стояла на отшибе. Кто и зачем её там поставил, уже сделалось тайной, так как роду Василия не виделось начала. Был Василий из числа тех редких людей, прозвища к которым никак не пристают. Казалось бы, фамилия сама говорит за то, чтобы звать его Кручёным. Однако нет, не зовут, полностью фамилию произносят и стар и млад, даже с некоторым нажимом на конечном слоге. Могли хотя бы имя разнообразить, например – Васёк, Васятка, Васян, Васюха (звали ведь так в селе многих), так нет же, и имя полностью выговаривали – Василий.

Жжёный жил на другом краю села. Избёнка его примыкала одной стороной к голому полю. Мать с отцом его были чернявыми, цыганистыми даже, а вот он в кого уродился – люди диву давались; глаза зелёные, мерцающие; поглядит пристально на кого – кажется, в самую душу въедается взглядом; волосы рыжие, как пламя в печи, за что и звали его Жжёным. С детства заметно кипела в нём какая-то отчаянность, а во взрослость вошёл – проделкам его уже не удивлялись, привыкли к ним и только рукой отмахивались.

Как заиграли Василий с Жжёным каждый своим голосом, то вместе уже не сходились. Ни один из них не задирался, не ругал игру соперника и не хвалил, как будто и не замечал вовсе, и в то же время они пристально следили друг за другом, вслушивались в игру.

Разнились Василий со Жжёным во всём. Начиная с того, что Василий в полном благополучии жил. Отец – председатель колхоза, мать – ветеринарный фельдшер. Дом (избой его уже не назовёшь) крестовый, тремя окнами на реку глядит, тремя на улицу. Сам Василий был диковат, немногословен, упорен – что в игре, что в работе. Даже суров на вид. Правда, гармонь возьмёт в руки и преобразится: улыбнётся как-то по-детски, передёрнет плечами, заиграет и сам весь, всем телом в игре. Все суставчики у него подрагивают, все движения в лад с игрой. Сидя никогда не играл, обязательно стоя, а лучше на ходу. Смотреть в это время на него любо-дорого было.

Жжёный жил вдвоём с матерью, простоватой, по деревенским понятиям, женщиной. Жили, можно сказать, бедно: изба покосилась, пузом вперёд выперла, со всех сторон от ветров защищена соломой. Сам Жжёный ещё в силу не вошёл, чтобы избу новую строить, а мать для этого неспособна была. Любила ходить по церквам, по поминкам. В самые дальние сёла наведывалась. Скотины у них не было, но собаки зато водились разномастные и разновозрастные, и всегда штуки по четыре. Среди людей Жжёный винтом винтился, лез, куда просили и куда не просили его. Дружбу заводил легко и так же легко начинал враждовать со вчерашними друзьями. Потому и били его частенько, но он и сам не уступал даже в самых невыгодных для него случаях. Игре на гармошке он отдавался до самозабвения и играть мог бесконечно долго.

 

У них у обоих и гармошки-то были особенные, редкие по тем временам, так называемые «любительские».

Делались они по заказу, с особым расположением пуговиц-клавиш, даже расстояние между пуговицами выполнялось специально под руку заказчика.

Василий ездил на заработки в Тулу, а там, как известно, добрые мастера гармошечного дела водятся. Оттуда-то он и привёз свою голосистую раскрасавицу. Жжёный как увидел гармонь в руках Василия, как услышал голос её, так и света белого не взвидел. Страдал, как самый отчаянно влюблённый человек. Василий, понимая состояние Жжёного, предложил было ему поиграть на своей гармошке. Но куда там! Жжёный оскорбился, побледнел, выругался нехорошо и ушёл домой. С того вечера на игрища не приходил, а в начале зимы совсем пропал из села.

Мать его сокрушалась, сетовала на сына:

– Вот Жжёный-то мой што удумал: ты, мать, тут как хошь, а я за гармоньей полетел. Эх, бяспутный! Дров-то не поленца, а зима валит. Как хошь ты тут выкручивайся!

 

Вернулся Жжёный в самую полую воду. Оборванный, чуть ли не босиком, но с гармошкой под мышкой. Рассказывал, что нашёл в Туле необыкновенного мастера, сговорился с ним на изготовление гармони, а пока мастер заказ выполнял, Жжёный тем временем деньги зарабатывал, выгружая из вагонов уголь, щебёнку, лес.

О голосе Жжёновой «любительской» говорить не приходилось, вместе с мастером голос ей ставили по понятию и представлению самого Жжёного. Да и отделана гармонь была так, что искрилась вся на свету, радужный перламутр поставлен на корпусе с выдумкой, мехи отливают малиновым шёлком.

Возьмётся, бывало, Василий играть на своём краю села – Жжёный враз норовит уединиться. Встанет где-нибудь под ветлой, обопрётся о ствол рукой, чуб свой рыжий взъерошит и вслушивается в игру Василия. А игра у Василия особая, неповторимая, звуки не отрывисто затихают, а с каким-то еле заметным потягиванием, замиранием во времени. Прекратит Василий игру – Жжёный тут же домой летит, выйдет с гармошкой, встанет где попросторней, чтоб звукам ничто не мешало, и заиграет радостно. До отчаянности свою игру доводил, но против Василия самую малость ему всё же не хватало, какого-то, может быть, одного движения пальцев. Иначе выравнялся бы с Василием, а то и превзошёл бы.

 

На одном краю со Жжёным жила Наташка Булавина, первая на селе частушечница. И когда голос её спарился с голосом Жжёновой «любительской», то слушатели замерли от такого единства: казалось, голос гармошки по голосу Наташки настроен. Незавидная Наташка собой, маленькая, худенькая; а запоёт – жить любо делается.

Но голос голосом, а как невесте Жжёный никакого значения ей не придавал. Во-первых, соседка, девка со своего края, а кто и когда из парней обращал внимание на соседок? Больше глаза воротят на другой край села, где невесты вроде бы вдвое краше, а то и вовсе по другим сёлам шарят, тамошние невесты вообще необыкновенными кажутся.

Пока Жжёный ноль внимания на Наташку, за ней Василий погнался и уговорил, и в свой дом увёл. Запела Наташка под Васильеву игру. Да как запела! Будто голос у неё в другой раз прорезался!

Жжёный как понял свою ошибку, как услышал Наташкин голос под Васильеву игру, так вроде бы, мать его говорила, умом малость тронулся. Василий играет, Наташка поёт, а Жжёный по избе мечется...

Так и шло, может быть, так и велось бы между этими двумя гармонистами до самой старости, но грянула война, всё перемешала-перепутала. И пошли друг за другом в военкомат и Василий, и Жжёный. Оставили свои «любительские» до лучших времён, если они удадутся...

 

В начале лета, в Троицын день, вернулся Жжёный с войны. Прошёл через всё село, на виду у людей, весь в медалях. Кое-кому даже подумалось, что лишку он их нацепил – ради форса, что не все они им заслуженные. Характером не изменился, даже ещё отчаянней стал. Гуляет день за днем, булгачит село, суматошный, задиристый, слова поперёк не говори ему.

Вцепился руками в гармонь, ходит хмельной, разудалый, девкам грозит: если ему, Жжёному, в чём отказ будет, то он этого не потерпит, потому что если бы не он, Жжёный, и не ему подобные, то немцы обязательно добрались бы до села и пользовались бы девками без всяких уговоров. Много ещё чего нёс с хмельной головы Жжёный, ему прощали болтовню, видели – не во зло парень городит, а рад, что победили, что отстояли свой народ, и девок в том числе. Тем ещё пугал, что вот возьмёт и уедет в Германию или в Польшу, что коль его с автоматом там приняли и за человека сочли, то с гармошкой тем более примут, потому что германские девки хоть и немки, но толк в гармонистах понимают, и к тому же сговорчивее наших.

 

Месяцем после Жжёного и Василий домой воротился. Но постарался пройти к дому незамеченным, ночью, огородами. Без левой руки пришёл с войны Василий, а потому и не ответила его «любительская» на вызывающую игру Жжёного. Вот тебе и первый на селе гармонист! Вот и поиграй теперь!

Жжёный ахнет, ахнет вечерком на своём краю, наполнит тишину россыпью звуков, а Василий по избе мечется, не столько врага проклинает, сколько врачей. Ведь могли бы, кажется, сохранить ему руку, нет, отхватили по самое некуда. Не давался ведь, но перебороли, укол какой-то обманом сунули. Пришёл в себя – нет руки! Хуже всего во сне было: только-только заведёт глаза, а гармонь вот она, в руки так и вкладывается, и играет он на ней, да так играет, что самого оторопь берёт от плавности и чистоты звуков. А сердце, сердце ликует! И лучше бы не просыпаться...

 

А Жжёный покуражился, покуражился в одиночестве, без ответной игры соперника, и вдруг охладел к гармошке. И всё-то ему не так, и всё-то ему не в интерес, будто половину жизни своей потерял. «Любительская» его сделалась ему как жена постылая: так и отдал бы её с лёгким сердцем первому подвернувшемуся.

Друзья, которых у Жжёного в избытке было, упрекали:

– Вроде не Василию одну руку, а тебе обе отхватили.

Жжёный отмалчивался хмуро или, цвыкнув сердито сквозь зубы, уходил домой.

Так из-за одной Васильевой руки село лишилось сразу двух наилучших гармонистов.

При случае Жжёный брал в руки чью-либо гармонь, прогуливался пальцами по басам и голосам, но игра получалась тоскливой. Будто тоскливостью этой соперника на игру вызывал, но не отвечал соперник, глухо молчала та сторона села. И бросал Жжёный гармонь, не было у него интереса к игре.

 

Долго село не слышало настоящей игры на гармошке, а в новых делах и заботах люди уже совсем забывать стали Васильеву игру. И вот как-то в начале лета, когда вовсю цвела картошка на огородах, вечером на Васильевом краю заиграла гармонь. Жжёный стоял с ребятами возле сруба и аж присел от неожиданности. Василий! Жжёный сразу его игру узнал! Никто другой так не сыграет! Даже лучше может сыграть, но не так...

– Кажись, Василий! – насторожил уши кто-то из ребят.

– Ага, он! – тут же возразили насмешливо. – Играл бы, да игралка-то его левая в германской земле лежит.

Жжёный же чуть ли не на четвереньках стоял, чуть ли не полз навстречу звукам, даже вытянулся как-то по-собачьи и, казалось, принюхивался к звукам. А когда игра на том краю села оборвалась, он почему-то крадучись побежал домой, а через минуту выскочил на поляну с гармошкой и с радостной дрожью в звуках ответил сопернику.

Но что же произошло? Вопрос этот поставил в тупик парней, особенно гармонистов, а больше всех самого Жжёного. Он насилу дождался утра, а с зарёй побежал на конюшню, где бывший тракторист, бывший танкист Василий Крученов конюхом работал. Жжёному казалось: он сейчас увидит чудо! Играть мог только Василий! А если так, то, значит, у него выросла рука левая, вновь выросла! Но это ведь невозможно! Тогда что же?

 

Но чуда не совершилось. Василий одной рукой сыпал овес в колоды, кормил лошадей. Увидев столь раннего гостя, он улыбнулся вроде, но тут же улыбку погасил, насупился, как всегда.

И снова словом не перекинулись соперники, кивнули друг другу и разошлись каждый по своим делам.

День Жжёный промаялся, а чуть завечерело, вышел на улицу. Постоянно взбалмошный, зубоскалящий по поводу и без повода, на этот раз он выглядел непривычно задумчивым и серьёзным. А в душе просил, умолял даже, чтобы Василий вновь заиграл. И Василий заиграл! Играл изумительно! Именно его почерк был на голосах, его чёткие, слышимые только уху Жжёного, несказанно плавные и замирающие звуки, чего сам Жжёный никак не мог от себя добиться. Но игра басов немного смущала Жжёного. Что-то самую малость не то слышалось в их игре. А что – этого Жжёный никак понять и отгадать не мог. Да и мысли ему смешивало почти физическое ощущение отсутствия левой руки у Василия.

 

На третий вечер Жжёный уже не мог терпеть неизвестности и решил сделать разведку. С ним вместе увязался Колька Фомин, тоже гармонист, и неплохой, который работал теперь в районном Доме культуры, а по случаю выходного дня оказался в селе в гостях у Жжёного.

В потёмках они приблизились к огороду Василия, на животах проползли между рядами картошки, надёжно укрытые её ботвой, затаились неподалеку от скамейки.

Ждать пришлось недолго. Из дома вышли Василий и Наташка. Под мышкой у Василия была гармонь. Он сел на скамейку, поставил гармонь на правое колено, а на левое колено присела Наташка, помогла мужу накинуть ремень на правое плечо, сама просунула левую руку под ремень, потянула гармонь, прогоняя пальцами по басам. Василий тронул голоса. Сначала у них не получилось – не совпадали звуки басов и голосов, и играли они тихонечко, подлаживаясь. Но вот звуки выровнялись, игра пошла налаженней, веселее. И вскоре они заиграли в полный размах, уверенно, слаженно, будто один кто-нибудь. Василий правой рукой ну просто танцевал по кнопкам.

Разведчики онемели от изумления. Ни Жжёному, ни Кольке не верилось, что такое может быть. Но оно было! И они видели и слышали это! Взошедшая из-за вётел луна отблёскивала на перламутре, а Жжёному так и казалось – это вылетающие из гармони звуки искрятся.

Игра оборвалась. Василий минуту-другую вслушивался в наступившую тишину, потом с помощью Наташки свернул цигарку, закурил. – Не отзывается что-то Жжёный, – не доверяясь слуху, сказал Василий.

– Может, в ночь работает? – спросила Наташка.

– Да нет, в день он. Непонятно что-то.

Помолчали.

– А ведь получается, Вась. А ты не верил.

– Жалко, по улице пройтись нельзя, – вздохнул Василий.

– Да подожди ты, не всё враз, вот пообвыкнемся хорошенько, тогда можно будет попробовать и на ходу. Глядишь, и приловчимся – радостным голосом успокаивала мужа Наташка.

– А там, глядишь, я запою, подлажусь голосом под свою руку. Это ведь попервоначалу не получается. Придумаем.

– Придумаем, – вздохнув, согласился Василий.

– Ну, а не придумаем, так он пусть пока во мне твою игру слушает. Лучше запомнит. А родится – так и заиграет.

– Ага, враз заиграет, – усмехнулся Василий.

– Ну... не враз...

– Что же это со Жжёным нынче, непонятно? – всё вслушивался Василий в тишину.

Жжёный и Колька тем же путем выбрались из картошки и молча пошли к реке. У мосточка Жжёный остановился, присел на обрывистый бережок. Оба молчали, поражённые увиденным и услышанным. И Жжёный вдруг рассмеялся, Негромко рассмеялся, не в хохот, а мелко так, отрывисто. Колька даже покосился на приятеля и отодвинулся подальше – уж как-то нехорошо он смеялся. А покосившись, Колька увидел: по шекам Жжёного пролегли две поблёскивающие в лунном свете дорожки. Жжёный смеялся и плакал, смеялся и плакал одновременно и никак не мог остановиться, освободиться от смеха и слез...