Жрец

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 8 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Поднялся затемно и с первым, как всегда неожиданным первым лучом, отправился в путь. Лёгкий, поджарый – хоть скоро исполнится пятьдесят – мешок за спиной, на босую ногу сандалии, ремешки пригнаны аккуратно, не елозят, не трут. Он шёл по тропе, и с каждым шагом чёрные, серые, тёмно-зелёные тени к ней подступали. В плоть и слова облекались деревья, сперва только те, которые рядом, а затем и другие, прорываясь из чёрного, серого, тёмно-зеленого мрака.

Сперва полуслышно, затем всё громче и громче, и вот, во весь голос птицы запели. Чёрно-белое таинство насыщалось цветами, бабочками и стрекозами. Миг, мгновение, вечность – и зажужжала пчела, шаг, другой, третий – другая, и вздёрнулся рой, из разрозненных звуков соткался. Солнечными каплями задрожала роса. Снизу пахнет медвяно-жёлтым, сверху – голубовато-прохладным.

Он идёт, окружённый деревьями и цветами, восхищённый цветом и запахом, звуком, движением. Тропа, словно в танце, вьётся мудрёно, огибая огромные валуны, скатившиеся с вершины в мгновенье Творенья. На валунах замысловатый узор из расползшихся пятен, мятущихся линий, выступов, углублений. А где-то там, в вышине, впереди его призвание и служение. Fata morgana, мираж, галлюцинация.

Каждый камень и каждое дерево, птица, цветок – у всего есть название, имя. Не случайное слово, невесть откуда упавшее, но имя, слово, которое родилось вместе с тем, что им обозначено. Связь эту не разъять, не порушить. Вместе родились, вместе умрут, хотя нет, слово переживёт, ведь, в отличие от птиц и цветов и даже вечного валуна, слово не умирает. Бессмертное, оно не только для жизни сегодняшней, но и для памяти, вечной, божественной. Не облечённое в слово – случайно и мимолётно, обречено на смерть, на забвение. Сам Бог – это память всего обо всём навсегда. Всё исчезнет, даже Храм, куда он идёт, треножник, пифия и жрецы. Но память о них сохранится: названы, отпечатаны в слове – букашка, кузнечик, крыло стрекозы, захваченные смолой, для вечности каменеют.

Мысли о храме Аполлона вызвали воспоминание о чуде, которое видел он в Риме. Прошептал про себя: Юпитер Капитолийский, и память услужливо начертала картину. Он в Риме стоит перед Храмом и вспоминает, что видел в Афинах колонны из мрамора, назначенные для него. Теперь Храм перед ним. По фасаду четыре колонны, между ними три бронзовых двери. Фронтон украшен двумя колесницами по краям и квадригой Юпитера посередине. В нише над входом три храмовых божества: Юпитер, Юнона, Минерва. Затем две колесницы: на одной солнце-возница, луна – на другой; по сторонам Вулкан, циклопы кующие; между обеими колесницами и богами Ганимед, Эскулап и Веста. Кровля из позолоченной бронзы, стоящая шестьдесят миллионов сестерциев. Двери покрыты золотыми рельефами, пол мозаичный.

Взглянул вверх, словно силясь среди облаков увидеть квадригу Юпитера, взглянул вниз, словно пытаясь увидеть на каменистой земле искуснейшую мозаику. Но виденье исчезло. Исчезло? То, что названо, исчезнуть не может. Потому-то ребёнка, едва в мир пришедшего, надо назвать, дать ему имя, наречь. Это будет пропуском в вечность. Коль суждено в младенчестве умереть, то навечно младенцем останется. Но только получить имя успевший. Спросит Харон, получающий плату, как твоё имя? Что младенец ответит?

Размышляя, шёл по тропе, петляющей среди скал, поднимаясь по южному скалистому склону Парнаса, горы, некогда отданной во власть Аполлону. Склоны окрестных гор, открывавшиеся по мере подъёма, изобиловали источниками чистой, сладкой, холодной воды. Где-то здесь лаврами окружённый Кастальский ключ, из которого поэты всех времен и народов пили, пьют и пить будут вечно, ведь всех источников музы и нимфы поют вкруг него под звуки аполлоновой лиры.

Шёл по тропе, вьющейся между скал, отступая и приближаясь к скалистому краю. Над бездной, снижаясь и поднимаясь, орёл парил одинокий. Порой охватывал страх, и он прижимался к скале, отодвигаясь от края, порой в ответ на затаённые мысли, чувствуя поддержку богов, подходил к нему, не боясь оступиться. Заглядывал в бездну, пытаясь постичь бесконечность пространства и времени, манящую мёртвую вечность, близкую богам, человеку неведомую. Иногда камень, его стопой потревоженный, с места, на котором лежал тысячи лет, срывался и, цепляясь за ветки кустов, через мгновение пропадал из глаз, беспамятством поглощённый.

Шёл, представляя: внизу, в котловине, куда ни человек, ни животное не могут добраться, у подножия скал нет и быть не может живых. Только те, кто сорвались, нашли там последний приют, только их кости, омытые ливнями, отбеленные ветрами. От мрачных мыслей отвлекли забавные птицы. Присмотрелся: кружили над свитым гнездом, травинки высохнуть не успели. Гнездо было пустым. Но вскоре птенцы в нём появятся, подрастут, встав на крыло, родное покинут, найдя себе пару, новое сотворят. Разве это не вечность? Противостоящая белым костям, лежащим в глубине котловины, на самом донышке бездны.

Шёл лёгкой походкой, ступая уверенно, словно вступая во владение этой горой. Под сандалиями шуршала земля, мелкие камешки из-под подошвы выскакивали, словно зверюшки. Шёл подгоняемый звуком воды, со скалы ниспадающей, слыша пение муз, нимф сладкоголосье, сливающееся с журчанием аполлоновой лиры.

Шёл, мир познавая, а в мире – себя. Шёл подгоняемый мыслью увидеть Храм и на его фронтоне изречения Семи мудрецов: познай самого себя, ничего сверх меры, Ε.

Накануне дул сильный ветер. Ветер рычал, хрипел и визжал, словно животное или человек, дара речи богами лишённый. Издалека доносились раскаты грома и были видны едва заметные промельки молний. Хижина, в которой остановился перед завтрашним восхождением, скрипела, словно во время шторма корабль, скрипела жалобно, моля богов о пощаде, скрипела свирепо, угрюмо, богам угрожая. Надвигающаяся буря, ревущий ветер, молния, гром: гнев богов, страх беды неминуемой и восхищение, радость – грядёт очищение, пыль смоет, гнилое сметёт. Боги решили очистить землю от скверны. Разве это беда?

Вместе с хозяином, выходцем из Беотии, сидели у очага, вспоминая горами со всех сторон окаймлённую, зимой водами переполненную, летом не пересыхающую долину, дающую жизнь всей Беотии. По утрам любил он смотреть: в туманном мороке долина зияла, сквозь зелень сквозила. По воле богов стекающая с гор вода превращала её в огромное озеро. Все воды гор собирались в долине, и только одна река из неё вытекала. В середине весны вода начинала спадать, и она превращалась в пастбища и поля, на которых выращивали пшеницу, в самых сырых местах – рис и хлопчатник.

– А помнишь угрей? В Афины на продажу возили. – Хозяин от удовольствия причмокнул губами, закусив воспоминание жирной маслиной.

Он помнил, угри были жирные, сочные, в их небогатом доме подавались к столу лишь на праздники.

– Вся Беотия долиной жила, – воспоминания распирали хозяина, – истины ради надо сказать, не только угрями озеро славилось. – На мгновение задумался, сморщился, неприятное вспоминая. – От лихорадки в наших краях мало кто не страдал.

И это он помнил. Но неприятное вспоминать не хотелось, припомнил: по берегам болот рос отличный тростник, из которого делали знаменитые флейты:

– Всё в мире так. От болот – лихорадка, от них же – тростник, из которого делали сладкоголосые флейты.

– Ах, какие делали флейты, – хозяин его слова подхватил и зажмурился, – нигде в Греции не делали таких флейт, многие пробовали, но где им было угнаться за нашими мастерами, да и флейтисты Беотии по всей Греции славились.

Среди гор, окружавших долину, был воспетый поэтами Геликон, где в источниках пребывали сладкоголосые музы. Словно его мысли читая, хозяин нарушил молчание, за порывом ветра последовавшее:

– Гиппокрена возникла от удара копыта Пегаса по камню, – и, свои слова подтверждая, ударил ладонью по столику, так что кувшин с вином и круг сыра вздрогнули, а маслины подпрыгнули.

Гость хотел добавить, что там, на горе Геликон, находился источник, в который смотрелся Нарцисс. Но, не желая прослыть невежливым, хозяина не прервал, и тот продолжал предаваться радостным воспоминаниям, говоря без умолку. Воспоминания вытеснили даже страх перед надвигающейся бурей. А может, воспоминаниями тот заклинал богов: отведите бурю, хижина не прочна, что буду делать, если не устоит? Хозяин сыпал словами, словно жрец во время служения, но для гостя через минуту-другую они слились в единый гул, в единый поток, в котором звуки не слагались в слова, пожирая друг друга, тянулись бесконечною лентой, как будто угорь, такой огромный, что сам бы мог дотянуться до афинского рынка, переползал через луг.

Причёски и бороды беотийцев курчавились, как весенние родной Беотии облака. Сквозь гул слов и завывание ветра в его ушах сперва зазвучали знаменитые флейты, а затем, когда смолкли, божественные стихи его великого земляка Гесиода, которого священное племя бессмертных обучило песням прекрасным в те времена, когда овец под священным он пас Геликоном.

Перед ними на маленьком столике, освещаемым огнём очага, лежали лепешки, початый круг козьего сыра, тонко просоленные маслины, стоял кувшин разведенного вина. Они медленно ели и пили, прерываясь лишь на беседу и на порывы ветра, словно боясь пропустить малый миг, крошку воспоминаний, одинаково им дорогих, и мгновение предстоящей опасности. Светлое прошлое здесь, в этой хижине, у этого очага, здесь, у подножья Парнаса, столкнулось с будущим, грозным, чреватым бедой и несчастьем. Как всегда, когда радость и горе, свет и тьма, прошлое с будущим сталкивались в мгновении настоящего, Плутарх чувствовал, как никто другой, напряжение этой борьбы.

Ветер стихал, тишина воцарялась, и они, вслушиваясь в безмолвие, вспоминали детство и юность, родителей и друзей. Ветер взрывался, и они замирали, в его порывах пытаясь распознать волю богов. Так гадают жрецы, в прошлом и настоящем распознавая признаки грядущих бед и несчастий. Но жрецы гадают для всех. А они гадали на ветре лишь для себя. Он то верил, то нет в силу гадания, ему лишь предстояло, в прошлом оставив прежнюю жизнь, превратиться в жреца. Для этого и пришёл в эту хижину, сидел с хозяином у огня, чтобы завтра, если ветер утихнет, если будет воля богов, с утра идти на Парнас, гору, хоть не высокую, но в непогоду коварную, таящую опасность в каждой скале, в каждом повороте едва заметной тропы. Знал: завтрашнее восхождение, если боги позволят, будет лишь первым, наверняка самым простым испытанием на избранном им пути. Дельфийский оракул не всех, только им избранных, того, кого он полюбит, готов принять в собственные жрецы. Тени плясали, слова сливались, мысли кружились. Он уснул, опустившись на баранью шкуру, постеленную ему.

Он шёл и думал о смерти, которая никого не минует. На крошечном пятачке, зелёной полянке росло земляничное дерево. Под таким, гласило предание, родился Гермес, которого у них все беотийцем считали. Представил: Гермес, бог торговли, воровства и красноречия, ещё в пеленках пятьдесят коров у Аполлона укравший, глядя на полёт журавлей, изобретший первые семь египетских букв, Гермес по прозвищу Психопомп, душеводитель, ведёт его тень в царство Аида. Торгуя, воруя, в красноречии упражняясь, чтят люди Гермеса, забывая о том, что он Психопомп. И даже расставленные на перекрёстках гермы не напоминают жаждущим смерть позабыть, что их ожидает.

Полянка была чудесной, зелёной, от цветов разноцветной. Хотел остановиться, но передумал: впереди длинный путь, да и там, в Храме ждали жреца. Думы о смерти, о Храме привели с собой мысль о получившем имя от самой пифии в Дельфах. Когда та сообщила отцу, что его сын принесёт людям столько добра и пользы, сколько никто никогда не приносил и не принесёт, нарёк он жене имя новое Пифаида, а сыну – Пифагор, тот, о ком Пифия объявила.

Он всей душой чтил великого Пифагора. Сбылось пророчество: у Пифагора было множество заслуг перед людьми. Он же его главной заслугой почитал открытое с помощью тайного учения переселение душ. Тело человека, как и тело животного, бренно. Душа человека бессмертна, вечная, она опускается вниз, поселяясь в человеческом теле, а после смерти её ожидают переселения, пока не заслужит вернуться на небеса. Великий ученый, познав тайное, изучив числа, научился управлять переселением душ, добиваясь конечной цели: вернуть душе высшее божественное состояние.

Он шёл, вспоминая, из зелёного горного разноцветья возникали коричневые проплешины и валуны, чёрные, помятые ветром и временем.

Он шёл по рынку, раздвигая толпу, за собой след оставляя: Плутарх.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: