Жрец

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 8 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Мальчишкой, читая «Войну и мир», он, будущий жрец, в возрасте юного Болконского в описании сна Николеньки на Плутарха наткнулся. Из всех персонажей был Николенька ему ближе всех. Жаль, о нём написано мало. Плутарх, Муций Сцевола, сжёгший руку свою. Попросил деда, и спустя несколько дней они зашли на Фундуклеевской к букинисту. Дед никогда новыми именами улицы не называл. И хоть Фундуклей-губернатор особых чувств не вызывал, а фамилия, помесь клея с фундуком, тем более, дед стоял на своём, вызывая упорные подозрения, что «улица Ленина» произнести не способен. Плутарха не было, и дед расстроился. Долго и сильно он радоваться не умел. Зато расстраивался всерьёз и надолго. Видимо, знал это и продавец. Во всяком случае, тотчас утешил:

– Загляните через недельку, попробуем отыскать. – Высокий, худой, с острой бородкой, дедова возраста букинист сказал это голосом, выражающим не предположение, но уверенность: если берётся за дело, оно непременно удастся.

– Вряд ли смогу. Впрочем, нужды в этом нет. Молодой человек справится сам. Запишите на меня. – Дед был постоянным клиентом, пользующимся не только кредитом, но и особым расположением.

Дед по привычке поднёс руку к берету, но, вспомнив, что шляпа сдана в архив (отправлена на антресоли), неловко, словно стесняясь, вернул руку на место. Букинист в ответ поклонился, извиняясь, неловко развёл руками, словно бы говоря: «Я не маг, не волшебник, но через неделю книга будет у вас». Так и случилось. Через неделю, войдя в магазин, он был узнан, и, подойдя, увидел сияющую улыбку – на лице букиниста, и огромную книгу – возникшую на прилавке. Стал тут же листать. В книге было множество иллюстраций. «Гравюры на дереве», – под руку сказал букинист, ему хотелось спросить, на чём еще гравюры бывают, но постеснялся обнаружить невежество. В тексте мелькал всё затмевающий ять. Хотелось, схватив книгу, уйти, но чувствовал: букинисту приятно вместе с ним рассматривать книгу, а потому убежать показалось совсем не приличным.

Дверь магазина открылась, посетитель направился к ним. Как и дед, он был в берете. Спустя годы, так определял для себя этот временной перелом, этот кусочек истории: дед в шляпе сменился дедом в берете. Был тот огрызок эпохи, когда работяги из зависти-ненависти к начальству и интеллигенции (эй, ты в шляпе) перешли к открытому подражанию, сменив кепки на шляпы. Украв отличительный знак, они зачерпнули самую малость чечевичной похлёбки. Но «в шляпе» не сдались, отреагировав быстро. Шляпы отправили на антресоли, а на профессорских головах появились береты и кепки.

Вскоре после этого домой шли пешком. Весна, парили каштаны. Дед был в добром расположении духа, и, даже пройдя полпути, не отвлёкся, уйдя в себя по обыкновению. Рассказал о букинисте, с ним был знаком со студенческих лет. Тот, поступив в университет (дед махнул в направлении знаменитого здания красного цвета с колоннами), через год куда-то исчез. Оказалось, уехал на север, где работал в геологической партии. Объявился через пару лет студентом ИФЛИ с маленькой книжкой стихов, даже не книжкой – тетрадкой. Отгуляв каникулы и отъевшись, уехал в Москву и вернулся лет через двадцать измождённый, беззубый и бородатый. Родные остались в Бабьем яру, куда он нередко один приходил. Тихо, беззвучно читал стихи, то ли опасаясь, что литературоведы в штатском услышат, то ли боясь нарушить покой заживо погребённых. Дед, встретив его, не узнал. Тот, сторонящийся всех, словно сбежавший из лепрозория, тоже мимо прошёл. Деда, как он говорил, что-то дёрнуло. Обернулся. Тот шёл, вобрав голову в плечи, вдавленный в землю, стараясь занять как можно меньше места в пространстве, взглядам открытом. Дед окликнул – не отозвался. Позвал громче – остановился. Всем корпусом, не поворачивая головы, обернулся. От объятий увернулся, поданной руки не заметил, свою, дрожавшую, спрятав в карман.

– Вот и всё. Через годик-другой пришёл в себя, отогрелся, отмылся, отъелся, кое-как получилось с жильём и с работой, говорят, недавно даже женился.

– Его спас Хрущёв?

Дед поморщился:

– Боров здесь ни при чём. Его спасли люди и время.

В отличие от Тараканища, которого ненавидел, Борова дед презирал. Домашние при нём о таких вещах не заикались. Если речь заходила о чём-то подобном, переходили на шёпот, а при его появлении замолкали. В те времена любимейшей идиомой было «это не телефонный разговор», ещё более смены шляп на береты ставшая метой эпохи. Дед на это плевал, комментируя: «С высокой, понимаете, колокольни». В первом классе любимым занятием было плеваться: кто в кого попадёт, кто кого переплюнет. Он пытался представить эту высокую колокольню. Самой высокой была колокольня Софии. Представлял себе деда, которого снизу почти не было видно, плюющего в борова. Сомнительно, что дед попадёт. Боров, конечно, был прекрасной мишенью, и на земле в него попасть не составляло труда. Но оттуда, с такой высоты? Нет, решил он. Пожалуй, ему не попасть.

Плутарху дед обрадовался, как родному. Точно такой был в довоенной библиотеке, исчезнувшей вместе с квартирой. Но квартиру спасти удалось: у деда лечилось большое начальство. А библиотека вместе со всем, что было в квартире, исчезла бесследно. Впрочем, кроме библиотеки, дед ни о чём не жалел. Живы-здоровы, даже квартиру вернули, чего же ещё? Дело не в том, что дома были разрушены, город пострадал меньше других, разве что половину Крещатика партизаны-чекисты взорвали, что было им не в диковинку. До войны руку набили: церкви, синагоги, костёлы. Дело в том, что в опустевшие было жилища самостийно вселились полагавшие, что, хоть немцы и плохо, но хуже власти советской придумать ничего невозможно. Конечно, не все на рушниках хлеб да соль выносили, но большинство против немцев ничего не имело. Гiрше не буде! По большей части в городе звучала мягкая, липкая, как непропеченный хлеб, полурусская речь. Без жидiв та комуняк буде краще.

Бывший главный бухгалтер завода рассчитывал на признание новых властей. Вчера, обуреваемый мечтами, полночи не спал, ворочался, жену разбудил, та приподнялась, на него поглядела и, на другой бок повернувшись, уснула. А он в полудрёме видел себя то министром финансов правительства Украины, то мечты заносили в неведомый мир: жёлтая степь, чернеющие овраги, он на лихом коне – раньше видел лишь заморенных кляч – променявший жену, вот Бог дал женщине крепкий сон... Кстати, на что? «На тютюн та люльку»! Сам ничего не курил, ни папиросы, ни трубку. Запах табака не терпел. Хорошо сигару попробовать. Хоть противно, зато: чёрный фрак с белоснежной манишкой и коричневая сигара. Конечно, и перстень, большой с камнем зелёным, но можно с другим. Только не с красным: неправильно могут понять. Молодая жена, с косою до попы. Ох, грехи наши тяжкие! Даже вздрогнул, представив: вместо жены в постели до попы коса, русалка сладкоголосая, щирая украиночка. Хватит нам москалей, пусть катятся за Урал.

Украина, Киев – исконная Русь. Отсюда пошла Земля русская, по-нынешнему – украинская. А немцы? Что немцы? Придут, наведут порядок, жидов изведут, брюхо набьют и уйдут. Не вечно же быть им под немцем. Уйдут, а он, того и глядишь, из министров – в премьеры, а может, других не глупее, и президентом. Только не президентом, не по-нашему это, а гетманом. Был один гетман да сплыл. Он тогда был совсем пацаном. Возле Софии затесался в толпе, едва не раздавили. Правда, тогда был этот… Петлюра. А гетман, Скоропадский был перед ним. Или после? Чёрт его знает. Надо бы почитать, только где? Или кого-нибудь расспросить. Только кого? Надо бы вспомнить, кто это там променял? Давно он песен не пел. В подневольной жизни разве поётся?

Вдруг мысли оборвал звук из-под шляпы. То ли шляпа огромная, то ли лицо слишком мелкое, не разобрать. Только голос и есть. Басовитый, ему бы в церкви дьячком. А что? Немцы церкви откроют. Встретившись неделю назад, они говорили по-русски, разве что родное «г» выпирало.

То, что проныра-бухгалтер, прекрасно устроившийся при комуняках, перешёл на чистую мову, голос совершенно правильно оценил, решив про себя, его примеру последовать, для чего необходимо, конечно же, подучиться. Не мешало бы чего-нибудь и почитать, с «Кобзаря» начиная. Кстати, что ж там ещё? Не помнил. Спросить у проныры? Нет, не решился.

– Прощавайте, добродiю, – поднял шляпу, благодарно заглядывая проныре в глаза, авось пригодится. Такой при любой власти своё не упустит.

– Прощавайте, – бухгалтер, заискивание уловив, собачьи глаза заметив, в ответ поднял свою, – прощавайте.

 

Когда деда не стало, однажды зашёл к букинисту, который по праву наследства расположение к нему сохранил. Узнал, жильём и работой тот обязан был деду. После первой случайной встречи дед привёл его в дом, где тот и жил, пока дела не устроились. Подозвав молодую помощницу, сказав, что сегодня уже не вернётся, букинист к себе затащил, где прочитал написанную в лагере, сохранённую в памяти большую поэму.

Что с ним? Вряд ли он жив. Что с той поэмой? Раньше такое печатать было никак невозможно, а теперь всё возможно, только не нужно ничего никому.

Сидели за огромным овальным столом, намного превосходившим возможности комнаты. Почувствовав, что задать вопрос не решается, букинист показал на стол: «Из дома родителей, единственное, что из мебели сохранилось, остальное надо было у соседей искать, но очень уж было противно». Во время разговора в комнату заглянуло странное, шаркающее ногами существо: остатки волос всклокочены, длинный клеёнчатый фартук заляпан, руки по локоть в глине. Заглянуло и выскочило. «Брат. Намного старше меня. Скульптор, между прочим, некогда очень успешный. В новые времена не вписался. Последние двадцать лет лепит надгробие». И, помолчав, словно взвешивал, стоит ли говорить: «На собственную могилу».

 

Разговаривая, они с дедом подошли к Оперному и повернули на улицу с тыльной его стороны.

 

А в Дельфах ждали жреца.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: