HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Станислав Мозохин

Хуторянки-хуторяночки

Обсудить

Повесть

На чтение потребуется 5 часов | Цитата | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf
Опубликовано редактором: Вероника Вебер, 1.05.2011
Оглавление

7. Глава седьмая. Сироты
8. Глава восьмая. Газета
9. Глава девятая. Аленка и ее отец

Глава восьмая. Газета


 

 

 

Решение Любавы о приеме в семью двойняшек все восприняли по-разному. Павел Михайлович, узнав о намерении дочери, только развел руками:

– Осуждать тебя, Любавушка, не могу, но имей в виду, что эта обуза тебе на всю жизнь. Хорошо ли ты подумала, взваливая на свои плечи такой груз? Кроме беспокойства и потери покоя для себя вряд ли что-то получишь взамен. Это ж дети, а не лосята, им материнская ласка нужна. А у тебя уже вон их сколько, смотри не надорвись. Наш-то век с матерью короток теперь уже, можем и не успеть помочь всех поставить на ноги.

Мария Ивановна тоже не была в восторге от поступка дочери. Она искоса посматривала на ребятишек, вытирала платком глаза, мокрые от слез, и причитала:

– Горе ты мое луковое, знала бы, сколько такого добра по нашей земле ходит. Всех же не пригреешь, не приласкаешь, силенок не хватит. Да и мы с отцом плохие тебе помощники. Старость-то – болезнь неизлечимая, новых сил не дает.

Один лишь Иван целиком поддерживал жену. На ее месте он поступил бы так же, ибо хорошо осознавал, что любое зло добром лечить надо, а доброе дело от всего сердца – оно больше для себя, чем для других. А на все причитания родителей отвечал:

– Не переживайте, мы справимся. Тарелку супа и кусок хлеба мы для них всегда найдем. Да и совесть нас мучить не будет. Чужих детей не бывает, им наша помощь нужна, а не наши слезы. К тому же, где двое, там и до кучи, разница не большая. Мы же работаем от заката до рассвета, поздно ложимся, рано встаем – прокормим. Да и сарафанное радио сработает, и люди помогут.

– Не лови бабочек, Ваня, – наставлял мужчину Семен Иванович. – Не кажется ли тебе, что тем самым ты обрекаешь свою жену на страдания, которых она не заслуживает. Разумно ли это?

– По жизни женщина обречена на страдания, ибо всегда хочет иметь больше, чем имеет, и больше, чем заслуживает. Это не я сказал, по жизни так выходит.

– Может и так, только Любавы это не касается. Все это можешь отнести к своей первой зазнобе. А вот, что за все в жизни надо платить, то это точно. Какой ценой только, хотелось бы знать. Дай бог, чтобы не здоровьем и собственной жизнью. По нынешним временам и такое — не редкость.

Любава лишь молча слушала всех, раздумывая о чем-то своем. В конце концов не выдержала.

– Прошу вас, хорошие вы мои, давайте закончим все разговоры на эту тему, – заявила она родным, – здесь и сейчас. У меня свой взгляд на такие вещи. Для меня сейчас начинается главная жизнь – самая настоящая, самая волшебная. Никакого подвига или чего-то сверхъестественного я не совершила. Может быть, это всего лишь нравственный пример для других. В нашем диком обществе, потерявшем человечность и гуманность, не хватает звука боевой трубы. У нас же весь народ в стране выстроен в затылок, отсюда в нем тупая и бессмысленная злоба на все, в том числе и на беспризорность. Все свои силы на злобу тратим, а потому на милосердие уже не хватает. Рассуждаем много, кого-то корим, не только детей, но и себя уже не любим, некрасивыми все стали. Такого для себя я не хочу. К тому же, если в стране останется хотя бы один хутор, где обездоленным протянут руку помощи, она выживет. На это вся надежда.

У Ольги Александровны на сей счет были свои мысли, об этом она и заявила однажды:

– Дом им надо, Семен, быстрей строить. У них поразительная способность размножаться. Теремок-то им старый теперь маловат, пожалуй, будет.

Как-то к ним заглянул Михалыч.

– Павловна, выйди на минутку, – позвал он со двора. – дело к тебе есть!

– Чего горло-то надрываешь, случилось что? – выглянув в окно, спросила его Любава.

– Случилось, ешкин кот. Дело закончили, иди-ка забей последний гвоздь, чтоб на века все стояло. У нас положено так. Да и обмыть бы надо, мужики просят.

Любава было засуетилась, но мать ее остановила:

– Иди, уважь мужиков, а со всем остальным мы без тебя справимся. Стол-то на дворе ставить или в дом мужиков пригласим?

– На дворе, мам, на дворе. В доме всем места не хватит.

Забив последний гвоздь, Любава поблагодарила собравшихся мужиков:

– Ну, мужики, цены вам нет. За такой срок и такое сделать, на это только умельцы способны. От вашей работы впервые начинаю ощущать, что страна наша – это не территория, а люди, которые ее населяют. А значит, есть надежда, что не умрет наша деревня, выживет, из пепла возникнет.

– Не шевелите бюстом, мадам, – скаламбурил Михалыч. – Пока в деревне есть такие бабы, как ты, даже талоны на бедность ее не подкосят. Своей любовью к деревне любого задушим, кто к ней шаловливые ручонки протянет. Народ-то мы невменяемый, коли только от нехороших слов о деревне у нас башку сносит. Мы и погреметь можем. Приглашай всех к столу, конец работы отметить надо, заслужили. И все толпой двинулись во двор хутора.

Михалыч по хозяйски осмотрел стол и заметил:

– Ну, Павловна, вы и наворотили всего. В копеечку все это, наверное, обошлось, цены– то сейчас на все несъедобные...

– Мы хоть люди и не богатые, среднего достатка, но на доброе дело хватит. Уважь нас, Михалыч, со своими работниками, чтоб обиды не было.

– Какая обида, Павловна. Мы к тебе завсегда с уважением и почтением. Ты ж не баба, а коммунизм без границ. Все для людей стараешься, со своей философией по жизни идешь – где нам можно, тебе нельзя. Наши бабы тебя особенно зауважали, когда узнали, что ты четверых сирот на шею себе посадила. Это в наше-то время, когда для нормальной жизни никакого просвета. Одна лишь нищета кругом. Поклон тебе от всех нас низкий и каравай с солью.

– Хватит баланду травить, – остановила хвалебные речи Михалыча Любава, – за стол садитесь, выпейте, закусите, а потом и разговоры будем вести, если уж невтерпеж.

– Ну, братва, если уж нет логики в отношениях мужчины и женщины, то налегай на жратву. Вдвойне приятно, когда дама приглашает кавалеров, – довольно потирая руки, Михалыч первым уселся за стол.

Когда выпили и закусили, Михалыч поинтересовался у Любавы:

– А что, Павловна, неужели индустрия деревенского строительства с сегодняшнего дня в простой уйдет? Может, еще какую работенку подбросишь, руки-то чешутся, без дела непривычно как-то стало.

Услышав просьбу Михалыча, оживился Семен Иванович. Посмотрев на супругу и не найдя возражений с ее стороны, он заявил:

– Есть для вас работа, но она не простая, с фокусом. Дом молодым надо новый построить, большой дом, чтобы всем в нем уютно было. А фокус в том, что аванс вам могу пока небольшой дать, а полный расчет только по завершении всех работ. Не от жадности, не подумайте, – финансовые обстоятельства так складываются. Чертежи на дом есть, смета тоже. Одно только скажу: тут нужна не только работа, нужны знания. Справитесь ли?

– Обижаешь, Семен Иванович, у нас не только своя идеология в строительстве, но и репутации хоть ложкой хлебай. С детства топором машем, позора на свою голову не возьмем. Показывай чертежи, мозговать будем.

Когда Семен Иванович принес чертежи и развернул их перед Михалычем, тот сразу заметил:

– Серьезное строение, но не до такой степени, чтоб уши вяли. Будем соображать, как ваше недоверие мы компенсировать будем. Одно меня здесь только смущает – резьбы много, а по этому делу у нас остался всего один мастер – Прокопыч из Шахова. Он хоть и придурковатый, но дело это знает, не нам чета. Но выход есть. Пусть сама Любава к нему сходит и попросит. Может что-то и посоветовать ему.

– Что именно? – поинтересовался Семен Иванович.

– Ну, например, кошке хвост обрубить или гнездо для курицы с дыркой сделать. Она же ветеринар, специалист, ее совет денег стоит, – с улыбкой высказался Михалыч.

– А это зачем? – спросила Любава.

– Да у него печка худая, тепло не держит. Сам сообразить не может, совета у всех просит.

– А кошка тут при чем?

– Ну, как же. Она ведь, зараза, сразу в дом не войдет, сама порог переступит, а хвост на улице оставляет, вот тепло и выходит. А без хвоста этого не будет.

– А гнездо с дыркой зачем? – снова поинтересовалась Любава.

– Умная ты баба, Любава, но габровских штучек не знаешь. А дырка потому, чтобы курица яиц несла больше. Когда сядет высиживать цыплят, посмотрит: яйца нет, и снесет новое. Производительность труда повышается, – еле сдерживаясь, чтобы не захохотать в голос, пояснил Михалыч. С трудом успокоившись, он уже на полном серьезе спросил: – Когда начинать можно?

– Как вам удобно, но чем быстрей, тем лучше, – попросил его Семен Иванович.

– Понял, сделаем. Одна у меня только просьба к хозяйке: пусть возьмет на должность главного пекаря мою супругу. Она у меня не только спец по этому делу, но и команду подберет себе достойную. Таких хлебов, какие она печет, нигде и в помине нет. Все заботы по пекарне на себя возьмет, хозяйку от лишних хлопот освободит. Ветеринарное-то дело не простое, времени большого требует, к тому же, по слухам, газету какую-то выпускать хотите. Тоже хлопотное дело. Ну, что скажешь на мою просьбу, Любава?

– Уговор дороже денег, Михалыч. Мы же с тобой все на старте строительства обговорили. Пусть работают не только в пекарне, но и на ферме, в кафе. Да мало ли здесь работы, всем хватит.

– Вот уважила, так уважила. По нашим-то временам все во власть рвутся или в политику. Там вкладывать ничего не надо, а богатеют, как на дрожжах. Стыдоба одна – кругом одни льготники или халтурные работники. Нет бы покаяться перед народом, а они уже какой десяток лет с нищетой все борются. А кто борется-то? Морды у всех во весь экран, не два, а десять подбородков, все жиром оплыли от недоедания. Обидно, что у нас огромная, богатая страна и позорная, унижающая человеческое достоинство нищета. Скажи мне, голуба моя, разве это не преступление против собственного народа?

– Больной вопрос ты поднял, Михалыч. Ведь таким образом нас просто учат презирать собственное отечество. К тому же, нам говорят то, во что сами не верят. Личность из наших людей выколачивают, потому и сила народного возмущения слабеет. Отсюда мы и пришли к тому, что от нас ничего не зависит.

– Ну, Павловна, это еще как сказать: зависит или не зависит. Та вертикаль власти, на которую нас посадили, это ведь для нас что шампур – шашлыки из нас хорошо делать. Я эту вертикаль на себе хорошо чувствую. Главу нашей администрации знаешь?

– Федора Лукича, что ли?

– Его самого. Я с ним за одной партой в школе сидел. Посредственность, скажу тебе, жуткая. Все домашние задания у меня списывал. Да и сейчас он не владеет элементарными знаниями средней школы, а до этого на скотном дворе работал. Вообще-то мы корешами с ним были, дружбанами, словом. А тут мужики наши, то ли по пьянке, то ли похамить малость решили, в руководители его двинули. У остальных-то дел по горло, да и семьи кормить надо, какая уж тут власть, не до нее. А этот так – ни рыба, ни мясо, да и вреда от него вроде никакого. А что из этого вышло? Не поверишь – стал при галстуке ходить, шляпу себе купил и даже брюки стал гладить.

И вот захожу я к нему как-то, по делу – одним словом. А он мне, знаешь, что говорит? Обхохочешься. Мне, своему дружку, говорит, что у него сегодня не приемный день. Плюнул я ему тогда в харю и ушел. Но это еще что. Года не прошло, как он сыну мотоцикл купил, а потом машину себе приобрел. На какие шиши-то, если до этого на портки себе не мог заработать? Если это вертикаль власти, то напрашивается вопрос, кто же у нас на троне сидит?

– Сам же сказал: посредственность. Поэтому от нас катастрофы и не уходят, а возрождаются вновь и вновь. У нас ведь все просто: кто не может работать по профессии, тот идет в политику. Казалось бы, ничего страшного, но пугает другое: они слишком уверенно идут по жизни, не замечая наших невзгод. Вот такая демьянова уха, Михалыч.

– Хреновая уха, Павловна. Выходит, кто на верху, тому не по Сеньке шапка. Я правильно соображаю?

– Правильно. Потому, Михалыч, простой жизни у нас с тобой, во всяком случае на ближайшее время, не будет.

– Жаль. Как бы погромов опять не случилось! А это нам надо?

– Все от обстоятельств зависеть будет, от здравого смысла власти. Ведь без народа-то она никто. Вопрос только в том: кто, с кем и против кого дружить будет?

– Ну, я то с тобой точно, и с Миленой, конечно. Запала она мне в душу, как заноза в сердце сидит. Хорошая девочка. Я хоть и поиздержался немножко, но на два билета на вечерний сеанс в кино с ней всегда найду.

– Смотри, Михалыч, не нарвись на неприятности.

– Это почему же?

– Да потому, дорогой, что двоеженство карается двумя тещами, да и староват ты для нее, ей помоложе мужик нужен.

– Эх, Павловна, тебе бы мои проблемы. Возраст-то ведь не защищает от любви, но зато любовь защищает от старости. Это понимать надо и ценить. Не все же мужики кобели двуногие, есть и порядочные. Мне хоть и трудно дарить дорогие подарки от всего сердца, но для нее не поскуплюсь.

Милена, сидевшая напротив Михалыча, пришла в ярость от таких разговоров о себе.

– Тебе это не поможет, – свирепо прошипела она.

– Почему?

– Не кавалерист ты, а словоблуд. Настоящие мужики языком не чешут, а дело делают. А у тебя одни эмоции, и то кондовые. Прижмись лучше к своей супруге покрепче и спусти свой пар. Это надежней и без последствий.

Михалыч хотел было ответить Милене резкостью, но Любава оборвала его. Ей никак не улыбалось, чтобы разгорелся неприятный для всех разговор.

– Хватит базарить, – громко произнесла она, подняв свою рюмку с выпивкой, – давайте лучше выпьем за мою газету, она скоро выйдет. Пожалуй, это моя лебединая песня, что-нибудь путное создать в наше время мне навряд ли еще удастся. Русская-то душа ведь до предела устала, на одном чуде выживаем.

– Как газета-то называется? – поинтересовался Михалыч.

– «Земля и воля», лучше придумать не могла, – ответила Любава и села на свое место.

– Нашенское название, крепкое. Одно только огрчение, Павловна, – у нас пока на селе ни земли, ни воли нет. Земля давно заросла ельником и березняком, а воля дальше собственного огорода не распространяется. Такие вот дела, ешкин кот. О чем писать-то будешь?

– Об этом и буду писать. Пресса-то наша беззубая, телевидение кошмарное, все на службе у власти. К тому же, в Кремле одна власть, на местах другая, но ни там, ни здесь не наша. Обе живут по принципу: им все можно, нам нельзя. Поэтому, если мы сами ни в чем участвовать не будем, никаких изменений не произойдет, так и будем топтаться на месте. На повестке-то дня вопрос круто стоит: не только о выживании нации, но и самого государства. Мы же все от крови отупели, потеряли способность жить эволюционно, без потрясений. Живем, не ощущая течения жизни, которая безмерно коротка.

– А это все оттого, Любава, – вставила в разговор свое слово Милена, – что душа русская загадочна: на свадьбе плачем, на похоронах танцуем. Отсюда и непредсказуемость нашего будущего, специфика нашей жизни. У других-то все по-другому: умеют ценить свой труд, о чести и долге думают, друг к другу иначе относятся...

– Вот обо всем этом мы и будем говорить с читателем. От опасности, которая нам грозит, надо научиться умно уходить, а не убегать. Тогда у нас все получиться: и земля зацветет, и воли будет достаточно.

– Сказать-то это легко, только в нашей жизни крутых поворотов много, с пути можно сбиться, – заметил Павел Михайлович.

– Это почему же? – поинтересовалась Любава.

– Да власть у нас, дочка, воинственная, до зубов вооруженная. Уж слишком много у нее сторожевых псов. На ее стороне и прокуратура, и суды, и милиция, и даже армия. Да и другой нечисти хватает: пресса, телевидение, налоговые и прочие инспекции. Против такой силы оборону держать трудно, можно и без головы остаться. Поэтому у нас кругом одна нормированная гласность и полуправда, которая хуже лжи, не видно грани между свободой и вседозволенностью. Михалыч-то ведь тебе правду сказал, что во власть у нас одна посредственность идет, которая ни в экономике, ни в политике ни черта не понимает. А мы с вами, к сожалению, допускаем, что попахивает обыкновенным российским разгильдяйством. В нехорошее время мы, дочка, живем. Тебя или в грязь затопчут, или посадят. И неважно, кто – бандиты или власть, они же равновеликими стали. Кто из них кто, даже не отличить.

– И ты полагаешь, что против этой силы не найдется другой, более справедливой и достойной своего народа? – допытывалась Любава.

– Сложно сейчас найти такую силу. Они же все себя законами застраховали. Путной партии во власть не пройти, по дороге голову свернут. Митинги, и тем более забастовки, запрещены, избирательная система в пользу одной партии, которая умело всем нам мозги пудрит, а по сути дела – больше трех не собирайся, можешь и пулю в затылок получить.

– Как это?

– Да все просто, моя хорошая. Указ же есть – любой приказ надо выполнять. А приказ может быть разным, например «стрелять по своим».

– И ты думаешь, что будут стрелять?

– А куда им деться. У них матери, жены, дети, которых кормить надо, да и самому на нары попасть не захочется. Есть, правда, у нас против их лома свой прием – это гражданское общество, но оно у нас пока слабое, из пеленок не выросло. Вот, если твоя газета займется воспитанием такого общества, то тебе честь и хвала, и низкий поклон от всех нас. Но это сложно сделать и даже опасно. Ххватит ли у тебя сил и мужества для такого дела?

– Не пугай ее, Павел Михайлович. Если с нее хоть один волосок упадет, мы за нее всей деревней встанем, не дадим в обиду. Люба она всем нам до чертиков, – убежденно произнес Михалыч, сурово сжав кулаки.

– Одной деревни здесь маловато будет, Михалыч. В таком деле вся Россия должна за ней стоять. Все честные и порядочные, униженные и оскорбленные и прочие люди, которым не безразлична судьба своей страны и за державу обидно. И знаешь, почему?

– Откуда мне знать, я университетов не кончал.

– Здесь и без университетов все ясно. Мы породили чудовищного монстра, который в удивительно короткие сроки воспроизводит в невероятном количестве жуликов и бандитов, казнокрадов и взяточников, людей без чести и достоинства, ибо сама власть создает для этого тепличные условия. Она из хороших людей делает плохих, из плохих еще хуже. Иначе такая система жить не может, ибо перестанет работать. При таком раскладе, если люди и не хотят чего-либо делать плохого, она их заставит, в противном случае они будут выброшены за борт. Система опасна для себя самой, при ней нельзя быть другим, если хочешь выжить.

– Что же мы тогда строим, жилы свои на что надрываем?

– Сам понять не могу, ума не хватает.

– Может, там, наверху, другие люди нужны – честные, с достоинством?

– Пустое дело. Система их окрутит, прожует и выплюнет. Все устои надо рубить под корень, чтобы даже ростков не осталось. Если этого не сделать, то страну мы погубим, поминки справлять по ней будем. А чтобы этого не произошло, нужно хорошо организованное гражданское общество. Чтобы бороться, необходимо, проще говоря, народное движение. Других способов пока не вижу. Этот административный студень народного гнева не выдержит. Мы все должны стать солдатами и сражаться за правое дело, только тогда бог подарит нам победу. Другого пути нет, и поскольку система не способна на реформирование, ее следует повсеместно уничтожать.

Сидящие за столом настолько увлеклись спором, что даже не заметили, как к их столу подошли близняшки и с интересом наблюдали за взрослыми. На их лицах явно отражались печаль и тревога. Детишек заметила Любава и подошла к ним.

– Вам чего-нибудь хочется? – поинтересовалась она.

Ребята прижались друг к другу, а девочка спросила:

– Вы нас не прогоните, тетя? Нас никто так никогда не любил, нам страшно.

Сердце у Любавы сжалось от боли, губы ее задрожали и, прижав малышей к себе, она сквозь слезы произнесла:

– Для вас теперь я не тетя, а ваша мама. И никому я вас, глупенькие вы мои, не отдам. Привыкайте к своему новому дому, он теперь ваш навечно. А пока идите, играйте с ребятами. У нас здесь серьезный, взрослый разговор, пока он вам мало интересен и понятен. А когда вырастете, возможно, он вам будет и не нужен. Сказав это, она подтолкнула ребятишек к их компании и в задумчивости вернулась к столу. «На что только не пойдешь, чтобы не видеть слез этих детей. Не знаю только, за какую сосну зацепиться, чтобы вытащить их из беды. Ну, ничего, наизнанку вывернемся, но постараемся сделать их всех счастливыми. Иначе грош нам цена в базарный день. Не они же виноваты, что их все бросили, души искалечили, надругались над личностью. Дьявол бы их всех побрал…» – так думала Любава, усаживаясь на свое место. Невеселые ее думы прервала Ольга Александровна, видевшая слеза на глазах женщины, когда та разговаривала с детьми.

– Не переживай, дочка, – шепнула она, – народная мудрость гласит: «Не построй семь церквей, а воспитай семь детей, тогда и разлада ни с душой, ни с совестью не будет». А у вас их на хуторе аккурат семеро. Вот и соображай – хорошо это или плохо. При детях-то даже природа цветет и отдыхает. Им надо только помочь прийти в себя, на свои ноги встать. Ну, а там как получиться: береженого бог бережет, быстренький сам налетит.

Прислушивавшийся к их разговору Семен Иванович, вдруг тоже встрял в разговор. Затронули его слова Любавы о детях, и он не выдержал:

– Вот ради только этих пацанов, Любавушка, стоит и огород городить, и газета твоя на этот случай кстати. По нашим-то временам кто их защитит? Никто, кроме нас. Тем, кому положено это делать, защищают не людей, а власть от людей. За то, что происходит, наш чиновник личной ответственности не несет. А уж если по делам их судить, а не по словам, то отняли они у людей всякую надежду на справедливость, не понимая того, что пилят сук, на котором сидят. Пока говорят много, но делать ничего не делают. Хоть и сказал поэт, что нет правды на земле, нет ее и выше, но без справедливости-то и правды мы просто стадо, а не народ. Вот и делай свою газету так, чтобы народ голову поднял, понял, что у него есть надежда на правосудие, на выживание, чтобы все его планы не мечтой были, а сбывались. Пока на этом фронте ты одна, но уж лучше быть одной, чем в дурной компании. И еще одно запомни: без инициативы снизу у вас ничего не получится. Хорошо, если расшевелите всех: и кто внизу, и кто наверху. Умный-то теленок двух маток сосет. Да и про нас не забывай. Наше тело хоть и старится, но в душе-то мы те еще сайгаки. Может, и пригодимся, чем черт не шутит. Как, Павел Михайлович, тряхнем седой головой?

– Тряхнем, конечно. Отставных солдат не бывает, так по уставу положено. До предела надоело это кичливое, нахальное богатство, бесит то, что у одних уровень жизни катастрофически падает, а у других непомерно растет. Была бы моя воля, я бы давно раздал населению оружие, нельзя же так жестоко глумиться над собственным народом.

– Ох, совсем забыл, что ты бывший военный. Вам без боевого снаряжения никак нельзя. Только вот крови нам не нужно. Главное оружие для нас – это слово и личный пример. Других способов борьбы не признаю.

– Да я так. Злости много накопилось. Дикое-то неравенство глаза режет, мозги в бешенство приводит, – оправдываясь, пояснил Павел Михайлович.

– Неравенство, мой дорогой, – поправил его Семен Иванович, – определяется не доходом, а правами, которых у нас нет, или, того хуже, – возможностью их купить. Потому так и живем, не чуя под собой страны. А та демократия, которую имеем, омерзительно воняет.

– По-твоему, Семен Иванович, выходит, что против лома нет приема?

– Я этого не говорил. Просто подчеркнул, что когда есть власть и деньги, законы не нужны. Большинство же из нас прогибается под напором больших денег, лишается разума и веры в разумное, доброе, вечное, а потому и становится добычей волков. У меня же от всего этого непомерная внутренняя усталость, тупизм какой-то, словно под тебя не яму роют, а целый бассейн.

– Снежный ты человек, родственничек. Мы ж народ, а народ иногда и вломить может. Когда-нибудь и по нашей улице пройдет инкассатор.

– Похоже, к нам гости, – воскликнула Любава, выглянув в окно, – Полина Семеновна идет.

– Это мой партийный контроль, – насторожился Михалыч. – Вот уж воистину говорят: легче всех женщин пленить, чем отделаться от одной. Спасу от нее нет.

– Ты ж беспартийный, Михалыч, – улыбнулся Павел Михайлович, – какой может быть партийный контроль?

– В нашем доме своя партячейка: я, супружница моя и мой тесть – Семен Поликарпыч. Только мы все члены разных партий. Кто-то из нас коммунист, кто-то анархист, а кто-то из партии любителей крепкого пива, кому что нравится. Но у каждого есть свой запал, свой стимул для разговора, у каждого свои новости, хотя все и беременны демократизацией. Бизнес-империя-то всем надоела. С тестем моим мы еще как-то ладим, а вот с бабой своей никак. Стоит на своем: зачем смотреть вперед, когда есть опыт сзади.

– Ну, а ты, конечно, в партии любителей пива? – усмехнувшись, спросил Семен Иванович.

– Боже, упаси. По этому делу у нас Поликарпыч проходит. А я свободу, волю люблю. Ура-патриотизм меня мало вдохновляет. Да и героем я не хочу быть. Хочу быть просто человеком, который каждый день принимает решения, причем свои решения, а не по подсказке. От этого у меня энтузиазм разгорается, ноги на стол положить хочется от удовольствия. А у них одни мелкие брызги.

– Забьют они тебя вдвоем-то, что тогда делать будешь?

– Не забьют, я скорей сам попаду на их похороны. У них же нет права выбора, одни ожидания: либо Насреддин помрет, либо ишак сдохнет. – Михалыч еще хотел что-то сказать, но к их столу подошла Семеновна и раскланялась:

– Доброго вам здоровьица, уважаемые. И мой, конечно, здесь. Я его к обеду ждала, а он добрым людям мозги парит, тоже мне – звезда быстрого приготовления. Не надоел он вам, а то заберу? У него ведь все, что делает не он, делается плохо. По нему всегда: если не помочь, то хотя бы повеселить. Разве это дело?

– Остынь, Семеновна, – попытался успокоить разошедшуюся гостью Павел Михайлович. – Посмотри лучше, какое он со своими родичами тебе рабочее место соорудил. Загляденье, а не пекарня. Принимай работу, засучивай рукава и начинай народ хлебом кормить. Заждались своего-то, наверное?

– Заждались, милок, заждались. А вы что, действительно доверяете мне хлеб печь? Или просто пошутить решили?

– Для тебя твой муж делал пекарню, для тебя Семеновна. – заверила ее Любава. – Поставил себе цель и шел напролом, чтоб тебе угодить. У него не только своя философия, но и психология своя. По нему свобода – это ощущение собственной силы, а не подчинение кому-либо. Вот он и проявлял себя в этой пекарне, ради тебя, конечно.

– Надо же, а я думала, что нашла свою любовь не в своей деревне и не на своей улице. Все время держала его в пограничном состоянии. Не дура ли?

– У нас с тобой, дорогуша, не пограничное, а запущенное состояние, как и во всей стране. Оба на чемоданах сидим, и вопрос себе задаем: кто мы – все еще славяне или уже европейцы, настоящая семья или обычное сожительство?

– Вот паразит. Я к нему со всем сердцем, а он такие речи себе позволяет. Нет, надо было мне выйти замуж за Федора Лукича, сватался все же. Он бы из меня точно сделал суперженщину, а не какую-то там домохозяйку, в навозе копошащуюся.

– Это за прыща-то лысого в шляпе? Снижаешь свою планку, Полина. На бесплатное, нахрапистое кормление хочешь перейти? Да он же из своры злых, алчных людей, не способных на поступок, его даже в качестве запасного аэродрома использовать нельзя. Мерзавец, одним словом, уму моему противный.

– Зря ты так о нем. Да и шляпу он давно не носит, на кепку перешел, а из своей Феклы-скотницы, настоящую бизнес-леди сделал. А ты меня в кого превратил?

– Интересно, с какой головы он эту кепку снял, не велика ли ему? – расхохотался Михалыч. – А баба его чем подрабатывает?

– Заработался ты у меня, муженек, новостей не знаешь. Лесом и срубами она торгует. Все местные мужики сейчас на нее работают, ибо без разрешения Лукича щепки из хозяйства не вывезешь. Вот так-то, мой дорогой, настоящие-то дела делаются. Одним росчерком пера из грязи в князи вылезают. Из своих дерьмовых баб конфетку делают.

– В твою газету все это надо поместить, Павловна, – обратился Михалыч к Любаве. – И про таких, как Полина моя, для которых дом родной не родина, которые во всем свой расчет имеют, и про этого ухаря в кепке, который нашим мужикам жить не дает, обирая их до нитки, и про бизнес-леди там всяких, которые на наших шеях сидят. Это же позор для всего сельского общества и для меня в частности.

– В какую газету? – встревожилась Полина.

– В нашу, сельскую, которую Павловна выпускать будет, – невозмутимо произнес Михалыч и в знак поддержки посмотрел на Любаву.

Полина Семеновна мало что поняла из слов своего мужа.

– А зачем нам, деревенским, газета? Можем и без нее обойтись, у нас лопухов хватает. Да и не читаю я эти газеты , не воспринимаю даже. Страшные они все до ужаса. В них нет справедливости, одно хабальство какое-то. Гласность-то вроде какая-то есть, а вот слышимости нет. Шумят, шумят по деревне, а у нас все равно тихо, как в болоте. А по мне-то ведь все просто: если все рушится, то начинать надо сначала. Старье-то как не замазывай, всегда даст трещину. Пустое это занятие – газета. Никто и не позволит вам ее выпускать, потому что все расходы, идущие не на содержание власти, признаются неэффективными. По ним, лучше прикрыть или приватизировать, чем построить что-то новое. Посмотрели бы вы, что у Лукича в кабинете творится: мебель импортная, люстры хрустальные, дорожки персидские. И это притом, что почти все мужики в деревне без работы слоняются, бабы вместо трактора в огородах пашут, детей по интернатам разбросали. Пристроить-то их на селе некуда – школы все прикрыли, детские сады под офисы отдали. Кругом штабная культура, делают другим то, чего себе не хотят. Законы для себя пишут, забывая, что в России живут, которая и на дыбы встать может. Полина безнадежно махнула рукой и обратилась к Любаве: – Дерьмо это все – газета, налей– ка мне лучше полстаканчика, а то в горле першить стало.

– Вот ты все местной властью возмущаешься, – наливая Полине водки в рюмку, сказала Любава, – но ведь выбирала-то ее ты, вместе с мужем своим. Разве вы все не знали, что это за человек ваш Федор Лукич?

Полина выпила, закусила и, помолчав немного, ответила:

– Мы с мужем своим поверили, за ними все шли, а он их, паразит, водкой перед голосованием споил, с три короба наобещал. Шептал всем, что, мол, если в городе царство, то в деревне он для нас рай создаст. До этого у нас с прежней властью не все гладко было, не достучишься, вот и поверили подлецу. А что на деле оказалось? Простым людям места в деревне не оказалось, потому и живем молча, не громко. С кого теперь спрос? С нас, конечно, ибо сами же в свой колхоз и привезли этот навоз. А теперь этот недоносок мимо нас с одухотворенным лицом ходит, плюет на нас свысока. Вот так-то, моя хорошая, мы вместо удобрения получили кучу навоза, от которого больше вони, чем пользы.

Да и избирательная система у нас исключительно в пользу проходимцев придумана. Умному человеку, если он даже захочет, во власть путь закрыт, поскольку он не из породы волков. Там же ведь одни хищники, которым волкодавы не нужны, их больше устраивает быдло общественное, с которым справиться легче и мозги которому проще запудрить. Свободный-то человек для власти опасен. Поэтому мне так хочется, чтобы у нас появился хотя бы один человек, который вырвал бы свое сердце из груди, высоко поднял его над головой и осветил нам дорогу к счастью и покою. Серость-то и трусость давно всем надоели. Но таких людей в нашем обществе пока нет, все зашоренные какие-то, одурманенные чем-то. Состязаются друг с другом, словно на карту не судьба страны поставлена, а джек-пот всем выиграть хочется. Слюнтяи кругом одни, а не политики. Полина замолчала на время, а потом попросила:

– Налей, Любавушка, еще, хочу за упокой всех подлецов выпить. Ни дна бы им всем, ни покрышки.

Любава налила еще гостье водки.

– Слушая тебя, Полина, одного не пойму: жизненные позиции у вас с мужем вроде одинаковые, а сцепились, как бродячие собаки. Вроде вам и делить-то нечего, в чем же тогда дело?

Полина не задумываясь, ответила:

– В методах, голубушка, в методах. Они же мужики, им только собраться надо всем вместе и погнать этого Лукича туда, куда Макар телят не гонял. А на деле у них, как у баб, один кухонный патриотизм со слезами на глазах. Народ-то действия ждет, а не советов и рассуждений. Пора бы всем и соображалку включить, а не галок считать. Все надеются, что если даже последними в драку влезут, то все равно что-нибудь достанется. Не достанется. Законы пишут победители, а не прилипалы всякие. Раньше хоть кольями дрались, а сейчас за бабью юбку норовят спрятаться, забыв о том, что для мужественных людей безвыходных положений не бывает. Да и баб своих, наконец, защищать пора, а не смеяться над их несчастьем. Бывало, принесет зарплату и жмется в уголке. Спрашиваю: почему так мало? А он, паразит, отвечает: была бы больше, если бы месяц был короче. Отсюда и наши разногласия – мягко стелет, да жестко спать. А я баба прямая, что во мне сидит, то и наружу лезет.

Полина замолчала на время, обвела всех туманным взглядом и робко предложила:

– Может, тогда за газету выпьем, чтоб выпущенная из нее пуля не поменяла направления, а ее идеи овладели массами? Кстати, а идеология-то у твоей газеты есть, стержень, так сказать, на который факты нанизывать будешь?

– Селу без своей философии нельзя, – посерьезнев, ответила Любава. – Сожрут и крошек не оставят. Для многих это лакомый кусочек, дармовой огород, на котором поживиться можно. Либерализм без берегов, так сказать, где кое-кому можно делать все что хочу. У нас же свой взгляд на общество, и совершенно иной, чем у всех партий, стремящихся к власти. Мы проповедуем свободу личности, равенство и справедливость во всем, мы против подчинения людей государству, мы за развитие инициативы личности и общества и за ограничение прав государства, за его ответственность перед людьми. Нам не нужна власть, которая навязывает селу свою волю и унижает человеческое достоинство. Нам нужна такая власть, которая несла бы ответственность за свои действия, вплоть до уголовной, перед своим народом и не угрожала бы своими институтами преступности. Нам нужны новые формы жизни, многообразие таких форм, возникающих в самой гуще народа, а не высосанных из пальца кабинетных разгильдяев. Наша газета будет помогать создавать такое общество и государство, в котором бы счастливым было большинство, а не отдельные избранные. А это возможно лишь при смене всего политического и экономического механизма, а не его отдельных частей и даже лиц. Путь этот, конечно, не легкий, не безопасный, но это наш выбор и, надеюсь, что зигзагов на нем не будет.

– Смотри, Павловна, за все это тебя могут возненавидеть. Лихое дело – посмеяться над властью, но не все оценят твой юмор по достоинству. Припишут, что закон нарушаешь, а он – воля господствующего класса, к которому мы с тобой не относимся. За это и подстрелить могут. Это-то ты хоть понимаешь? – поучал Любаву Михалыч.

Любава только отмахнулась:

– Сколько же можно манипулировать народным-то, Михалыч, не пора ли подумать, что нам нужны не клубы по интересам, а зрелое гражданское общество, с реальными полномочиями. Давай лучше смотреть за горизонт, там правды больше, а ее нам ой как не хватает. Ну, а если стрелять будут, то значит я буду ритуальной жертвой новой жизни, новых помыслов, нового светлого будущего. За это и пострадать можно.

– Ну, а по твоей теории, ты чтобы с нашим Федором Лукичом сделала? – вернулся к прежней теме Михалыч. – Не уязвимый он пока для нас, вошь его знаешь.

– Тут и делать-то особо нечего, проще пареной репы. Соберите сход, внесите изменения в устав, касающиеся ответственности главы администрации, и подпишите с ним соглашение или договор, по которым он будет отвечать за все деяния. Важно только, чтобы эти соглашения и договоры соответствовали разумным требованиям жизни, касались всех, а не отдельных членов общества. Такие соглашения, кстати, должны быть подписаны по всей вертикали власти, начиная с вашего Федора Лукича и кончая президентом страны, и со всеми ветвями власти, со всеми должностными лицами. Тогда и порядок не только в нашей деревне, но и в стране в целом будет. Ну, и контролируйте, естественно, все это дело, только своими силами, а не подставными сотрудниками. Это же в ваших интересах. Воевать так воевать, а не щи хлебать. Дело-то того стоит.

– Ну, а Иван-то, муженек твой, – спросил вдруг Михалыч, – как относится к творчеству своей сумасшедшей женушки? Пока только вижу его печальные глаза да фигуру, как надломленную веточку. Не шарахнула ты его пыльным мешком по башке своим замыслом, не загонишь его в кровавый пот? Ведь по нашим-то временам нет ничего страшнее женского пафоса, а по мне так ты первый претендент на поражение.

– А ты у него спроси, – улыбнулась Любава, – что сам-то он обо мне думает.

Ивану не хотелось отвечать на этот вопрос, тем более при посторонних людях, но, немного подумав, он все же высказался:

– Напрасно, Михалыч, ты этот вопрос задал, ведь мы с Любавой как два сапога пара. У нас нет личных дел, есть лишь общие. Об одном только жалею: не мне пришло в голову создать такую газету, которая до глубины задела бы наше общество. А все потому, что не болел я раньше деревней, не видел ее невзгод, не сталкивался с деревенским людом вплотную, не понимал его слез. Сейчас я живу иначе. Деревня тоже стала моей болью, моей жизнью, я ею дышу просто. А что касается характера моей жены, то не скрою – таран, но подарок. Мудрая, осторожная, уверенная в себе женщина, а если проще, то такая тетя, что мама не горюй. Ум свой никому не показывает, о нем можно только догадываться. Шельма, плутовка, конечно, но своя, за черту ее никогда не заносит. Никого не унизит, не оскорбит, не Золушка, в подачках не нуждается. Про таких обычно говорят: с такой лучше не связываться. С ней легко дышится и всегда покой на душе.

– Надо же, какое единодушие. Нам бы с Полиной такое мирное сосуществование, не было бы тогда у нас боев местного значения. А мы по поводу и без него отношения выясняем, нервы себе копаем, справедливость в мелочах ищем, не понимая того, что никому из нас этого не нужно. Так, обыкновенный глас вопиющего в пустыне.

Тут к Любаве неожиданно подбежал Сашка, взял за руку и потянул к дому, непрерывно тараторя: ай-яй-яй, ай-яй-яй… Любава вышла из-за стола, бросив на ходу:

– Я скоро, только малыша переодену.

Михалыч в недоумении спросил Ивана:

– Что это с ним, заболел что ли?

– Да нет, скорей всего обмочился или того хуже. Чистюля он у нас, в грязном белье никогда ходить не будет, нервы всем измотает, но своего добьется. Жаль только, что дерется. Если что не по нему или случайно его обидишь, то тут же в драку лезет.

– А что тут плохого-то, – вмешалась в разговор Полина. – Ребенок с детства понимает, что такое честь и достоинство, потому и не дает себя в обиду. Кое– кому из нас следовало бы у него поучиться. Слюни-то проще распускать, чем доказывать свою правоту.

Михалыч понял, что это камушек в его адрес, хотел было вспылить, но в этот момент из дома вышла Любава, Она легонько подтолкнула Сашу к детской компании и быстро направилась к столу.:

– Забавный малыш, все сам делает: и раздевается, и одевается, и кашу ест. Всегда сам в себе и никому не мешает. Умненький к тому же, но, похоже, будет бабник.

– Это почему же? – возмутился Иван.

– Да потому, дорогой, что к мальчишкам он не лезет, а пристает к Соне и Свете и, как правило, с одной целью – погладить их по щеке. И бесконечно радуется, если это ему удается. Ну, а выводы сам делай.

Все за столом рассмеялись и налили на посошок. День подходил к вечеру, и пора было расходиться по домам.

 

 

 


Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за апрель 2011 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт продавца»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите каждое произведение апреля 2011 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 


Оглавление

7. Глава седьмая. Сироты
8. Глава восьмая. Газета
9. Глава девятая. Аленка и ее отец
507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!