Cocotau

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 5 часов 40 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

На чем, бишь, я остановился?!

В общем, счастье мое, что тут как раз война началась, про яйценоскость мою все сразу забыли, а потом меня вовремя в Казань эвакуировали, а то бы съели первой же зимой, как последнюю ворону. А уже из Казани сразу в Москву в Уголок Дурова перевели. Чего я там только не нагляделся! Про нас, обитателей лесов, полей, степей и джунглей, морей, болот и пампасов журналисты писали, что мы живем вместе, весело и дружно. Хотя чего уж там – всякое бывало. Но я поставил перед собой цель – учиться, учиться и еще раз учиться! Впитывать, наматывать на ус, развиваться, чтобы не пришлось потом жалеть об упущенных возможностях. Всё окупится, твердил я себе, всё окупится.

Да не покажется вам странным, если я все-таки повторюсь: «…скроется ли быстро солнце за облаками, прорвется ли луч света из-за туч, пробежит ли по окну или комнате тень, распространится ли какой бы то ни было новый запах, проникнет в комнату откуда-нибудь струя теплого или холодного воздуха…во всех этих и бесчисленных им подобным случаях придут в движение веки, глаза, уши, ноздри животного, переставятся туда или сюда, так или иначе голова, туловище и другие отдельные части животного…»?

Что нового в словах этой лекции? Совершенно ничего оригинального. Это наблюдение старо как мир.

Но скажи я, что это написал великий ученый-физиолог Иван Петрович Павлов, как в один миг они приобретут налет сакральности и будут читаться как откровение. Хотя кто же это не наблюдал и об этом не думал.

Хотя, справедливости ради, именно Павлов доказал, что любые действия и человека и животного, в том числе сложные психические процессы, имеют физиологическую основу, являются ответом на разные внешние раздражения, которым подвергается организм.

Пресловутый этот «ответ» ученые и назвали рефлексом.

Я же зарубил себе на легендарном своем носу: если рефлекс выработался у животных в течение многих поколений, достался особи по факту рождения, то он и будет врожденным, по терминологии Павлова, безусловным. И само собой нам не делает чести обладание им – с неба упало. Когда мы рождаемся, то уже умеем дышать, сосать, глотать…

А вот дальше становится несколько интереснее, поскольку речь пойдет о существование рефлексов, возникающих у животных в зависимости от образа жизни. В этом случае мы уже не просто «слепые» наследники чужого опыта, востребованными становятся собственные наши искушенность и компетенции, то, что выработалось у нас в борьбе за существование.

А выработать их у животного можно, просто создавая для него определенные условия жизни.

Тут уж исследователю не обойтись без терпения и фантазии. Павлов, например, использовал различные сигналы-раздражители: прикосновение, звон колокольчика, вспышку электрической лампы, свисток, стук метронома…

Рефлексы, возникшие при определенных условиях, действуют до тех пор, пока эти условия остаются неизменными. Попади животное (или человек) в другую обстановку, как рефлексы, не подкрепленные жизнью, исчезнут. Но, конечно, их место займут новые. Благодаря этому свойству животные и могут приспосабливаться к окружающей среде, к принципиально новым условиям существования.

Об этом в свое время рассказывал детям на заседаниях биологического кружка Семен Семеныч. Так что для меня здесь ничего нового и не было.

При этом Семен Семеныч тогда, как мне казалось, нет-нет да посматривал в мою сторону. И я догадывался почему. Я своим поведением ломал кристаллическую решетку стройного учения нобелевского лауреата. Я не вписывался в ряд примеров, по первому призыву подтверждающих выношенную, выверенную теорию. Со мной корпус ее кренился, заваливался и начинался настоящий раскардаш.

Я путал очередность выполняемых команд, перемешивал арифметические карточки, занимал на арене чужое кольцо, а потом во время генеральной репетиции неожиданно для всех, но не для себя выполнял всё в высшей степени похвально, но(!) демонстративно отказывался от угощения: я работал не за подачку, а за идею.

Идея же моя была проста: я жаждал сольного номера. Больше того, я лелеял мечту о сольном концерте, о бенефисе, уносясь в волшебных видениях под купол собственного, только моего цирка и к разговорам tet-a-tet с персональным, самым дорогим и разворотливым импрессарио и целым штатом скетчистов.

Всё или ничего!

Всё или ничего – горело витиеватыми буквами русского устава на моем челе.

Я далеко пойду, и рядом со мной вы вкусите аромат подлинной славы, лишенной душка кропотливого пота от монотонной механической работы на износ.

Нет, не внял мысленным моим сигналам, призывам и щедрым обещаниям Семен Семеныч. Сенсорная его чуткость была испорчена еще в юности университетскими лекциями И.М. Сеченова о рефлексах головного мозга и знакомством с опытами Павлова в «башне молчания» с толстыми стенами и небольшими окнами из литого стекла, куда не проникали дуновение ветра свободы и посторонние звуки цивилизации.

Что ж, корпите и дальше. Пусть скрипят плохо смазанные колеса ваших цирковых кибиток, пусть окосневают от дрессуры и муштры ваши прилипалы и лизоблюды «артисты», пусть пухнут системные каталоги ваших ежедневников, а я умываю свой нос. Я не разменная монета, я империал. Да и цены мне нет, поскольку нет прецедента, эквивалента, я сам себе причина и большой взрыв, закон и пророки.

Чувствуя нравственную мою неуступчивость и несгибаемость, но не желая распахнуться навстречу вихрю перемен, Семен Семеныч устроил всё так, как чаще всего и делают люди методичные и неоригинальные, он избавился от меня. И теперь я здесь.

Что ж, я принял этот вызов судьбы, эту ссылку. Я убедил себя перципировать ее как шанс и как возможность подставить судьбе другую щеку.

Первое время там меня и вовсе не замечали, чему – я уже привык – способствует и мой не бьющий в глаза скромный пудровый окрас. К тому же я в совершенстве овладел искусством мимикрии и безошибочно выбирал позицию в вольере, позволяющую вести продуктивные наблюдения, самому при этом оставаясь максимально не замеченным. Мне нужна была эта фора: пока они, дрессировщики и «артисты» обнаружат меня, начнут приглядываться ко мне, я составлю у себя в голове исчерпывающее досье на каждого из них. И я смотрел, слушал, прислушивался к дневным сплетням и ночным откровениям, сам растворяясь блеклой тенью на серой стене.

Даже у кормушки я не активничал. Эта новая тактика – я ведь очень щепетилен в вопросах еды: «Mens sana in corpore sano» – не на шутку внушала мне самоуважение и повышала мою самооценку.

Очень скоро я понял, что и здесь все отношения в парах: дрессировщик – подопытное – строятся на пищевом инстинкте. Сделал – съел. Собственно говоря, тот же самый условный рефлекс.

Новым было только то, что вслед за самим Дуровым учители наши старались на всю катушку использовать заложенное в нас природой: наши привычки, особенности движения, поведение на воле, пристрастия в питании.

Видят они, как курица в поисках корма разгребает лапами землю, и тут же берут на заметку это естественное ее движение. Смотришь, через несколько месяцев курица «научилась» играть на цитре.

Издает собака при зевании звук, похожий на человеческий слог МА, как тут же ее тащат в темную комнату, гладят по голове, вызывая сонливость и – о счастье! – зевоту, при каждом новом МА одаривают сахаром. Так появляется номер с «говорящей» собакой. И смешно, и грустно, и горько мне, бойко говорящему, было смотреть на эту профанацию.

Вот она, слава, незаслуженные зрительские восхищения необыкновенной ученой собакой, танцующей, считающей и говорящей между приступами зевоты.

А я бы не торопился открытия Дурова называть открытиями. Так, находки, обнаруженные в силу стечения обстоятельств.

Вот, положим, играл он на пианино грустные и веселые мелодии, ну, реагировали собаки его, то печалясь, то радуясь. И что? А ведь дошло до того, что Дуров проверил слух у собак в присутствии профессоров и выяснил, что овчарка Марс обладала абсолютным слухом и различала даже четверть тона.

Стоп, внесем поправочку. А кто-нибудь проверял на абсолютность мой слух? Вообще-то, за всю свою жизнь я еще ни разу на него не жаловался.

Как сейчас помню этот домик с башенками. Заходите, и сначала прямо на лестнице вас, как и меня, встретят мезозойские предки современных животных. Но не пугайтесь, это всего лишь гигантские скульптуры тех, кто населял нашу землю во времена доисторические сто пятнадцать миллионов лет назад: коротконогая и короткохвостая ящерица, миролюбивый стегозавр с огромной костяной пилой вместо гребня и с зубами метровой величины.

Потом – бронтозавр. Подлинный размер его – двадцать два метра, но это уменьшенная его копия с массивным длинным хвостом и длинной шеей, которую увенчивает крохотная «змеиная» головка.

Следующий игуанодон, динозавр с головой черепахи, с короткой шеей и мощным хвостом. Он умудрялся ходить на задних ногах, высоко возвышаясь над землей.

А вот и образчик древних слонов, мастодонтов, вымерших около миллиона лет назад. У него две пары бивней и колоссальный размер.

Короче говоря, не пейте утром кофе, пейте сразу Озверин!

А дальше, уже в зале, раскинул лапы для объятий Михаил Топтыгин, бурый медведь, бывший артист дуровского Уголка.

Ну, что я вам скажу: лежать в Мавзолее – это одно, торчать чучелом и после смерти «на радость» праздношатающейся публике – это совсем другое.

Здесь, в Уголке, меня, как поначалу и многих посетителей, поразила «крепкая дружба» между животными, известными вечной своей враждой: кошка жила в одной клетке с крысами, лиса с петухом. Потом-то я понял, что в основе этого феномена лежит природный инстинкт. Все, что убегает, побуждает к преследованию и нападению, все, что приближается, заставляет пятиться. На этом инстинкте и заложен фундамент «дружбы» животных.

И еще: что правда, то правда – здесь животных тоже не наказывали, а давали возможность осмыслить свое поведение. К тому же каждый дрессировщик знает, какое у его подопечного излюбленное лакомство.

Номер «Кошкин дом» был основан на торможении природного рефлекса нападения. Все участники эксперимента приноравливались друг к другу, и страх исчезал. Хотя, чего уж там, трудно поначалу привыкнуть к тому, что крысы, как ни в чем не бывало, спят под боком у кота, зарывшись в пушистую его шерсть, что поведение животных изменилось из-за человека, по его воле, в результате его работы. Необычное зрелище, да.

А больше всего меня выводили из себя еноты: Свисток, Кукла, Лопатка, Дудка, Кубик и фонарик. Они или спали, или стирали, или бесились. Вот когда они думали, если думали вообще? За склонность к чистоплюйству, я слышал, в Германии их называют стирающими медведями. Они и впрямь похожи на них: зимой впадают в спячку, да и летом, в ненастье, могут дрыхнуть в дупле по три-четыре дня кряду.

Познакомился я и с теми, кто пришли на смену Запятайке и Марсу, с белым карликовым пуделем Топочкой и с детьми Запятайки: Штучкой, Роликом и Павликом. Они стали достойными продолжателями их репертуара.

Но больше всего меня, конечно, как и многих других впечатлила знаменитая дуровская мышиная железная дорога. Вы не поверите, в представлении участвовало больше ста животных.

Ее устроили в одной из комнат Уголка. Представьте себе уютный игрушечный городок посреди леса. В нем вокзал с башенкой, много-много домиков, запорошенных снегом, ведь там зима. Деревья застыли под тяжестью снежного убора, подернуты нитями серебристого инея. Но сама железная дорога, пролегающая через городок, безупречно расчищена.

Еще представьте себе, что вы, затаив дыхание, в группе подобных себе зрителей слушаете рассказ экскурсовода об этом чудесном городке. А он поистине сказочный, потому что живут там крошечные белые мыши. Сейчас вокзальные часы пробьют четыре раза, из тоннеля выкатится поезд, подойдет к перрону. Вот тогда-то всё и оживет и преобразится на наших глазах. Из здания вокзала высыплют «пассажиры», промчатся по лестнице вниз и заберутся в вагоны.

У вас тоже захватывает дух? Вы тоже готовы поверить в реальность происходящего? Да, сказку здесь сделали былью. Строгий дежурный в униформе следит за порядком, за тем, как прощаются отъезжающие, наконец раздается сигнал, и поезд трогается с места.

Доброго пути! В мир тропических пальм, стройных кипарисов, к теплому синему морю с огоньками далеких пароходов и позывными приветливого маяка.

Ух! Я был впечатлен. До того, что мертвой хваткой вцепился в жердочку своей клетки, и с мольбой в голосе, как заевшая пластинка, твердил: еще! еще! еще!

Узнав об этой моей страсти, раз в неделю в знак поощрения за примерное поведение уборщица Маруся стала приносить меня сюда.

В конце концов я выучил роль, то есть слова рассказчика – экскурсовода наизусть, и вечерами в нашем попугайнике принялся «проводить» экскурсии.

Надо мной смеялись. А когда это меня останавливало? Сейчас же я вообще – мечтал. Как в один прекрасный день экскурсовод по дороге на службу подвернет себе ногу, или вывернет шею, или свернет себе башку и как томительно будут тянуться минуты ожидания детей до начала представления, пока наконец кто-то из наших не вспомнит, что есть такой фрик, попугай Феликс, знающий всю эту историю назубок и способный заменить неловкого недотепу. И пробьет мой звездный час! И взойдет, развернется в полнеба радуга моей судьбы и карьеры, и хор рыдающих от восторга сопливых детей будет рукоплескать, так дружно и громко аплодировать в пароксизме восторга, лишившись сил произнести хоть звук, что… что…что…

Вот уж я и сам плачу…

Но прощелыга экскурсовод был так ловок, изворотлив и удачлив, что устоял против всех превратностей судьбы и ни разу не разжился даже банальным насморком.

Я продолжал выступать в попугайнике, до тех пор, пока не достал всех моими звукоподражаньями пыхтенью локомотива, сигналу колокола, свистку дежурного, сирене парохода и лижущему берег морскому прибою. Меня посадили в клетку и чаще и раньше обычного стали накрывать темным платком. Жизнь под санкциями сделала свое дело – я успокоился и смирился со своей участью и неспетой железнодорожной песнью. Такова се ля ви, как говорится.

Вскоре, впрочем, меня захватил новый проект.

Во время репетиций я коротко сошелся с сороками и воронами. Да, прежде мне как-то не доводилось иметь с ними дела. Правда, в эвакуации от одного знакомого скворца (да, был и такой зигзаг в моей судьбе) я слышал, что они, сороки и вороны, а также галки и грачи не хуже нас, попугаев могут копировать слова. Но к тому времени жизнь уже научила меня верить только своим глазам. Случай же разоблачения этого фокуса все никак не представлялся, и я думать забыл, что здесь, в среднерусской полосе, у моего племени могут быть солидные соперники. Хотя до меня и прежде доходили слухи, что сам Дуров называл воронов русскими попугаями. Поживем – увидим, сказал я себе, и успокоился.

И вот здесь, в Уголке, однажды на репетиции Анны Владимировны я воочию убедился, что мы, попугаи, по части человекообразной коммуникации не одиноки на нашей планете.

Ну, и кто бы сомневался, что говорения как результата дрессуры опять добивались при помощи старого как мир метода пищевого поощрения. Любишь ты сладкий сухарь? – вылезай за него из кожи вон.. Сорока же купилась за яичный желток..

Театрик наш маленький, но попасть сюда так же трудно, как в Большой: спектакли только по субботам и воскресеньям, в зале всего лишь сто двадцать мест, а побывать здесь в Москве мечтает каждый. На занавесе алым шелком вышиты слова Владимира Леонидовича Дурова: «Забавляя – поучать». Да, это девиз и цель Театра теперь уже Анны Владимировны Дуровой, дочери и преемницы. У нас не только выступают звери, но и рассказывают об их привычках, образе жизни, предпочтениях, делятся секретами тренировок.

Как только занавес уйдет вверх, начнется сказка.

Я ведь во всех смыслах личность историческая. Так уж смолоду повелось. Такая уж, видно, планида моя. Вечно я оказывался на самом острие событий. А на юбилейные мои годы не раз выпадали мероприятия воистину эпохальные. Я в мои сорок, к примеру, участвовал в празднике мира и дружбы, во всемирном фестивале молодежи и студентов.

Уголок Дурова задумал поставить для грандиозного циркового шествия по улицам Москвы программу «на пять километров» – таково было расстояние от Уголка до стадиона «Динамо».

Уникальным это представление было изначально: ему никогда не суждено было повториться. Подготовка к нему началась еще весной: легкое ли дело довести до ума номера с десятками животных, нравственно закалить их так, чтобы они не впадали в ступор от шума уличной толпы, музыки, световых эффектов. Какого труда стоило приучить зверей даже к повозкам. Разумеется, опять на помощь пришел метод вкусового поощрения: нас заводили наверх, на телеги, и там кормили.

Но, когда попробовали начать движение, случилось невообразимое. Так что дрессировщикам нашим, Нечипоренко и Юрлову, с трудом удалось успокоить артистов. Я, впрочем, как всегда был выше всяческих похвал. Что с того, что мне приходилось наблюдать за всем со стороны. Это участь многих современников.

А вот крошечный наш и всегда смирный пони Крепыш, как только его телега дернулась, испугался и поднялся на дыбы, закричал и забил копытами.

Олень тоже как взбесился и мало ли не стал бодаться.

Впряженные в телеги привычные к городскому гаму и уличным перипетиям лошади из конно-транспортного парка вмиг обезумели от ужаса, наводимого на них хищниками: волком и медведем. Даже не хищный, безобидный верблюд страшил их как троллейбусы, трамваи и мотоциклы, вместе взятые.

Что поделаешь – когнитивный диссонанс! Все мы рано или поздно покидаем зону комфорта.

Для того чтобы они постепенно привыкали к запаху и внешности своих пассажиров, каждое утро лошадей привязывали как раз напротив клеток со зверями. Больше всего они по-прежнему боялись гималайского медведя Таи. Ощущать его прямо за своей спиной было для них выше всяческих сил. Тем более, когда он принимался реветь. Тогда лошади рвались и били задними ногами повозку. То еще зрелище! – несколько человек держали коняг, чтобы они не понесли. А в душе, признавались друг другу дрессировщики, каждый молился, чтобы не испугался и сам медведь. Впади он в неистовство, достанется всем, ведь паника, как огонь пожара, перекинется на других артистов.

День за днем, день за днем приходилось приучать выступающих друг к другу. Немало хлопот ждало наших укротителей в тот момент, когда по сценарию животным предстояло ударить в медные тарелки, барабаны и чашки. То и дело начиналась тревога и вспыхивала суматоха.

Отдаю должное спокойствию, слаженным действиям и уверенности дрессировщиков – они быстро и своевременно восстановили порядок и ликвидировали последствия испуга. Метод вкусопоощрения работал безотказно.

В конце концов лошади разобрались, что к чему, и принялись катать своих седоков по территории нашего сада.

Я как любимчик Анны Владимировны всегда был в центре событий, частенько меня брали на репетиции и не только. Так что, будьте уверены, я свидетельствую из первых уст.

Каждый день возникали ситуации поистине анекдотические. Я, например, никак не мог уразуметь, к чему портной так тщательно обмеривает верблюжий зад. А оказалось…Нет! Вы только подумайте! Они задумали надеть на него штаны! Я ушам не поверил. Ну, не извращение ли?

Хотя, как выяснилось, сшить-то их – это было еще полбеды, вот надеееть… Портной Створа признавался, что ничего труднее в его жизни не было: сшить, а главное – надеть портки на верблюда!

Не меньше веселья вызывала и слониха Пунчи. В один из жарких дней во время репетиции на стадионе «Динамо» она увидела поливальную машину и, недолго думая, направилась прямо к ней. И впрямь – не пропадать же добру на газонах и дорожках. И Пунчи пристроилась под струю и долго ходила под искусственным дождиком. Смышлена, ничего не скажешь. Водитель водовозки веселился от всей души.

А в день нашего циркового представления с утра пораньше, еще на рассвете, нас в повозках по пустым улицам Москвы перевезли на площадь Маяковского в сад «Аквариум». Отсюда в нужный час мы выехали на Садовое кольцо и примкнули к праздничному шествию по тогда еще улице Горького с выездом на Ленинградский проспект.

Признаться, я волновался не меньше дрессировщиков. Ну, я-то тертый калач, жизни понюхал, а как другие?! Ведь к стадиону мы добрались уже в сумерках. Всполохи прожекторов, уличная многоязыкая разноголосица, шум, смех – волей-неволей нервы у всех были на пределе. Я видел, как едва заметно посуровели внешне спокойные лица дрессировщиков: чего доброго питомцы выкинут номер и откажутся выполнять номера!

Нам нужно было дважды пройти по центральной арене. И какое же это было зрелище! Наряженные в яркие попоны лошади везли кавалькаду украшенных повозок с самыми разными животными со всего земного шара. Ну, чем не фестиваль звериного молодняка и студентов высшей школы Уголка Дурова?!

Впрочем, я, кажется, увлекся. Эмоции, да…

На первой повозке ехала лиса. Для нее установили огромное решетчатое колесо, в котором она носилась как заведенная, как белка в колесе.

На второй повозке поместили прозрачный круглый «Кошкин дом», тот самый, который снискал себе по всей столице и союзу такую славу. Ведь в нем как ни в чем не бывало мирно сидели вместе с котом его друзья крысы.

В третьей повозке, как иллюстрация библейской аллюзии, на открытом помосте ехали на праздник когда-то заклятые враги, а теперь лучшие друзья – приятели петух и лиса.

Неугомонная обезьяна Бибо прыгала, кувырдалась с трапеции на кольца и на другие снаряды в клетке на четвертой повозке.

Он хотел созорничать,

Но не знал, с чего начать, -

это не про нее. У меня и сейчас захватывает дух при одном воспоминании о кульбитах Бибо в этом передвижном спортивном зале…

Устал. Плевать на всё! Адье.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: