Cocotau

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 5 часов 40 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

На чем, бишь, я остановился в прошлый раз?

У одних зеленовато-серые тона .., у других золотистые и оливковые оттенки .., у третьих холодная цветовая гамма и четкость контуров… Ладно, сейчас вспомню. Если картина более спокойная и созерцательная, значит художник – голландец. Мм-м-м… Если передает освещение, значит, чувствуется влияние Рембрандта…

Ага. Значит так. Все по порядку. Хранитель продолжал, о том, что чем далее укреплялась голландская буржуазия, тем более изменялись требования к живописи. На смену простым, непритязательным натюрмортам приходили поражающие роскошью изображаемых вещей картины. Столы под ковровыми скатертями, изысканный фаянс, фарфор, экзотические фрукты, пышные букеты цветов.

Появились и охотничьи натюрморты с битой дичью. Охота – аристократическое занятие, и развитие этого жанра тоже зависело от жизненного уклада и статуса заказчика.

– Это всё замечательно интересно, и всё же – как можно ставить натюрморт наравне с другими художественными жанрами? Красивое полотно, способствующее хорошему аппетиту, не более, – наконец решилась возразить Люба.

– Согласна, – поддержала ее Надя. – Мысль будит «Боярыня Морозова».

– «Бурлаки на Волге».

– «Явление Христа народу». Но что мудрого могут сообщить мне апельсин, персики, виноградные кисти, бокалы с вином, золоченые кубки?

– Как я благодарен вам за этот вопрос! Я ждал его.

Тщедушный старичок этот и впрямь выглядел как воплощенная благодарность.

– Я расскажу вам о загадке «Натюрморта с попугаем» Яна Давидса Хема, лучшего ответа и быть не может.

Он поболтал в воздухе ногами, усаживаясь поудобнее.

– Тысяча шестьсот пятидесятый год. Самая середина семнадцатого века. Хем тоже из малых голландцев. Но тогда возникает вопрос – почему картина его такая большая? А она, заметим, большая.

Да, гонорар зависел от размера, как, впрочем, и от репутации художника, и от числа объектов в композиции. Но не слишком ли нелогично соседство изображенных на ней предметов? И почему они так неустойчивы, точно вот-вот потеряют равновесие и устроят своим падение веселую неразбериху.

А попугай?

Тут он повернулся ко мне, точно для того чтобы удостовериться, что я на месте и вместе со всеми внимаю каждому его слову.

– Только ли красивый объект, радующий глаз зрителя своим экзотическим оперением?!

Но, самое главное, зачем в этом цветовом пиршестве траурно-черная занавеска? Такая зловещая и способная поглотить свет, льющийся из окна?

Или это скатерть? Что за бесформенный и нарушающий карнавальную гармонию красок атрибут?

Поверите ли вы в то, что попугай в центре композиции символизирует заказчика картины, ни много ни мало очень состоятельного голландского торговца, набожного католика, обладающего живым умом, даром слова, чувством юмора, знатока и ценителя живописи?!

Первой завороженное молчание прервала опять Люба.

– Попугай? Символ человека?

– Ну, начнем с того, что тогда благодаря своей способности говорить он считался умнейшей из птиц.

Умнейшей! Он сказал – умнейшей. Замечу от себя наскоро и петитом, что в тот-то момент я впервые оценил и полюбил магическую способность постфикса «ейш» в мгновение ока возводить всё в совершенство.

– А что до чересчур яркой расцветки и выражения самовлюбленности попугая на картине, то это издержки принятой им на себя роли – олицетворять удачу и успех.

Хорошо, скажете вы, с этим можно согласиться. Но зачем на картине несуразно большой синий ящик? Да еще запертый на ключ? А вот это уже по-настоящему интересно. Потому как в этом ящике прямое указание на отношения заказчика картины с церковью: он не только печется о мирском благополучии, но и изрядно жертвует своей местной католической общине, иначе зачем бы художник…

И тут дверь в комнату открылась. Она именно сначала отворилась, а потом в нее постучали.

Мы и до этого слышали, как несколько минут назад кто-то вошел в квартиру, как снова раздался приставной шаг Семирамиды, заискивающий ее голос и чье-то красноречивое молчание в ответ.

А теперь на пороге комнаты стоял он.

Да, он вошел, и я – пропал. В один молниевый блеск, в один высверк разума, короткий, как фотовспышка, я понял, кто в этой жизни на самом деле крутит колесо Фортуны. Кто вытаскивает для глазеющей публики билетики счастья.

Кожанка, галифе, ремни, подковки на каблуках башмаков. Дерзкий прищур проницательных глаз. Рентген. Гений человековеденья.

Он поздоровался.

Я весь обратился в зрение и слух. Я вытянулся, как струна.

– А это что за чучело? – разглядев на верху этажерки клетку, спросил он.

Но я ему простил, сразу и безоговорочно. Я понял, что на мне печать всего моего рода. Но мы познакомимся поближе, и я реабилитируюсь. Я заслужу его дружбу, вихрем пронеслось у меня в голове.

– Ты готова? – а это относилось уже к Любе.

Та коротко кивнула.

Он помедлил, вынул папиросу, постучал о коробку.

– Так идем, – и, не попрощавшись, сделал шаг назад и исчез из комнаты.

Вот как подобает вести себя настоящим героям, никаких сантиментов.

– Надя, – негромко обратилась к сестре Люба. – Ты не против, если сегодня Коко останется у тебя?

Надя всё это время сидела за столом, опустив глаза и сложив на груди руки.

Теперь же она внезапно вынула из своей чашки серебряную ложечку, сделал вид, что облизала ее, и изо всей силы стукнула ею себя по лбу.

Я открыл клюв.

– Ты запамятовала, как в прошедшее Рождество Коко пометил фуражку Якова?!

Люба сидела как в воду опущенная.

Признаться, я уже и запамятовал этот казус. Если он вообще имел место. И можно ли быть такими злопамятными?!

– Это судьба! – внезапно всплеснул ручками Хранитель. – Вы не представляете, как давно мне хотелось завести домашнего питомца, чтобы было с кем словом перекинуться. А то приходишь со службы как в одинокую келью Башмачкина, и разница между днем и вечером всего лишь разница между профессиональным молчанием и молчанием любительским. Снова пишешь свои карточки, каталоги, и, если уж совсем невтерпеж, изредка сам себе их вслух почитаешь.

Я стал бы его воспитывать, образовывать, вдруг взмолился он, словно испугавшись, что ему откажут.

– Вот и славно!

Люба вскочила так стремительно, что стул ее сначала отлетел назад, а потом опрокинулся.

Это вывело Надю из оцепенения.

– А кормежку мы с тобой берем на себя. Ты ведь не против, Люба?!

Люба кивнула и, шумно придвинув к столу поднятый стул, направилась к двери.

– Мы теперь каждый день будем видеться. Как прежде. Будто всё вернулось на круги своя.

– Будто, – подтвердила Надя и невесело улыбнулась.

– Я сегодня еще загляну, так даже и прощаться не буду.

И она ушла, по своему обыкновению громко хлопнув дверью.

Хранитель вздрогнул.

Какое-то время за столом молчали.

– А чего щетиниться? А то до старости будешь чай с сахарином пить, – наконец раздумчиво заговорила Надя. – А Коко забавный, только, боюсь, надолго вас не хватит.

– Поживем – увидим, – подбодрил ее Хранитель. – А Серафима Мироновна сегодня сама на себя не похожа, – вдруг без видимой связи прибавил он, – но так даже лучше.

– Я думаю, такой она теперь будет всегда, – и Надя всё-таки улыбнулась.

Серафима Мироновна – это Семирамида, заключил я. Вчера Мейер взял ее за жабры, а сегодня пришла Люба. А Люба еще в институте на свечке руку жгла. Она в обиду нас не даст. Она может.

– Вы знаете, Наденька, а ведь и мне пора, – вдруг засобирался Петропавлович.

– Я так люблю вас слушать, – поднялась и Надя, – а сегодня всё немножко навынтараты.

Хранитель энергично замотал головой.

– Чудесный вечер, душевный! А что не договорили, так меня ведь не переслушаешь!

– Пойдем, дружок! – обратился он ко мне.

Надя помогла ему достать клетку.

– Погостишь, а там, может, и приживешься.

И выглядел он таким довольным, будто прижимал к тощему своему животу по меньшей мере курицу, несущую золотые яйца. Не перевелись чудаки на белом свете!

И пошел я в люди.

А теперь, спустя сто лет, я отчетливо помню первые годы моей жизни. Мне доводилось не раз слышать, что в человеческой природе тоже имеет место такой феномен: воспоминания детства разворачиваются перед тобой как на ладони, зато на второй половине жизни будто флёр тумана от несбывшихся надежд, обманутых ожиданий, бессмысленных обещаний. И вот всё, с чего начиналось твое существование, так выпукло и ярко, как будто увеличено линзой чистейшей детской слезы, слезы радости и восторга от встречи с подлунным миром. Всё – будет, и всё, что будет, непременно случится к лучшему в этом лучшем из миров.

Старик в тот вечер еще раз потряс моё воображение. Главное-то обо мне он при сестрах дорассказать не успел, но с глазу на глаз вручил мне такой сертификат, такой сюрприз, одарил меня таким орденом, что у меня даже закружилась голова!

Оказывается…

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: