Лики Забайкалья

 

К 65-летию со дня рождения поэта и писателя Михаила Евсеевича Вишнякова.

 

 

 

 

В начале люто-морозного января 1967 года я работал в газете «Шилкинская правда» и сотрудничал с областной молодежкой «Комсомолец Забайкалья». Из Читы последовал телефонный звонок:

 

– Привет. Ты арифметику в школе учил?

 

– Ну.

 

– Отними от нынешнего 1967 года год революции – 1917.

 

– Получится 50. И что?

 

– Да то, что нынче исполнится пятьдесят лет нашей великой Революции!

 

– Юбилей, – виновато признался я.

 

– Да. Принято решение ЦК: праздновать юбилей во «всемирном масштабе». Главная мысль – раньше, при царизме, все было плохо, нынче все хорошо! Исторический оптимизм! Предлагаем тебе написать очерк «Шилка и Нерчинск не страшны теперь!»

 

– Спасибо, – говорю, – но это же слова бродяжьей песни:

 

Шилка и Нерчинск не страшны теперь.

 

Горная стража меня не поймала.

 

В дебрях не тронул прожорливый зверь.

 

Пуля стрелка миновала.

 

– Для тупых повторяем, – стал стращать главный редактор: «Шилка и Нерчинск не страшны ТЕПЕРЬ» – то есть при царизме были страшны, а при социализме «не страшны теперь». Понял? Гонорар за такие публикации установлен повышенный.

 

…Меня всегда тянуло в Нерчинск.

 

Во-первых, появись я на божий свет немного раньше, в паспорте было бы записано место рождения: село Сухайтуй Знаменской волости Нерчинского уезда Забайкальской губернии. Но революция отменила аршины и вёрсты, фунты и пуды, волости и уезды и размежевала Нерчинскую цивилизацию на советские районы. И пришлось мне родиться в том же селе Сухайтуй, только Шилкинского района.

 

Во-вторых, в Нерчинской тюрьме при режиме атамана Семенова, 16 декабря 1918 года мой отец Евсей Перфильевич Вишняков полсуток ждал расстрела за отказ воевать против народа. Спас отца белогвардейский офицер, командир конно-полевой артиллерии, узнавший в замордованном человеке своего батарейца, второго номера орудия, забайкальца Вишнякова, с которым он в первую мировую войну прошел кровавые версты Брусиловского прорыва – отец вытащил двух раненых офицеров командного состава из-под атаки немцев. Офицер царской армии Михаил Беломестнов дал поручительство на «благонадежность» Евсея Вишнякова.

 

В-третьих, в той же Нерчинской тюрьме, в 1923 году ставшей тюрьмой ОГПУ, моего отца пытали за связь с «белогвардейством», и судьба его могла бы закончиться, но спас его красный командир артиллерийской конной батареи Третьего Амурского стрелкового полка… Михаил Беломестнов.

 

В-четвертых, пятых, шестых и т. д.

 

Поэтому я всегда стремился побывать в Нерчинске. Приехал.

 

Промороженный январь кремнился инеем. Мне представили список комсомолок – ударниц коммунистического труда. Запомнились имена: свинарка Инга, доярка Мария, сакманщица Фёкла, дежурная на переезде Галина. Н-да-с, конечно, героини народной жизни, но не графини. И пошел я искать «проклятое царское прошлое» в музей, расположенный в бывшей церкви без креста. Переспелая офицерская жена, директриса Нерчинского музея, показала мне Нерчинск эпохи первопроходцев Забайкалья, казаков Бекетова, начала караванной дороги Нерчинск – Кяхта, «Жития протопопа Аввакума», – богатый, исторически значимый для России, изначальный Нерчинск: книги, рукописные листы, драгоценные кубки из дворца Бутина, нотные тетради.

 

И пошел я во дворец золотопромышленника Бутина. Посмотрел знаменитые зеркала, про которые самолично читал перевод из американской газеты за 1900 год: «сумасшедший фабрикант… изготовил и привез на всемирную выставку в Париже огромных размеров и фантастической цены зеркала. Но еще более сумасшедший золотопромышленник Бутин из России купил эти зеркала и увез их в Сибирь». Я перебрал руками золототисненные корешки книг, пахнувшие парижскими духами и сибирским тленом. Походил, подумал, спросил:

 

– А живые свидетели есть?

 

– Есть. Вот вам адрес, – сотрудница библиотеки протянула листок с адресом.

 

– Это – пешком, в сторону Нерчинского ликероводочного завода.

 

Улица изгибалась по верхнему нагорью. Я отыскал деревянный домик. Постучался. Вошел.

 

Хозяйка оказалась старушенцией лет 72–75. Чистенькая, гостеприимная, певуче-говорливая:

 

– Сынок, девчонкой я работала во дворце Бутина. Ой, чего-чего только не навидалась. Чудный дворец был. Сад со всеми растениями из теплых стран и птички… так пели не по-нашему.

 

Я сказал бабушке, что я никакой не «заезжий корреспондент», а сам родом из села Сухайтуй Знаменской волости Нерчинского уезда. Что жалею разрушающийся Бутинский дворец…

 

Старушка пошла в соседнюю комнату, принесла высокогорлый штоф искристого стекла с лазурно-синим горлышком – бирюзовые всполохи из зимнего окна играли в нем.

 

Налила ранетко-вишневой жидкости.

 

– Выпей.

 

Я выпил. Вкус ранеток я знал. Сладкий и хмельной. Любо!

 

– А народ из Знаменской волости без обмана. Когда сено или муку привозили, никогда не заламывали в цене. Хлебушко мы покупали только из Илима, Сухайки и Бутихи. Там березовая земля.

 

Я поклонился бабушке, перекрестился на передний угол. Бабулька властно махнула рукой – сиди!

 

– Вот, смотри, сберегла, – золототканый материал в ее руках шевелился волнами. – Это накидка на кресло из дворца Бутина. Красные, да и белые варвары в революцию резали и рассекали накидки шашками – для портянок. Я кричала. Грозила карой Господней. Они ржали надо мной, но не насильничали. Так и прослужила свою жизнь во дворце – горничной да уборщицей в штате культуры.

 

А вот еще перстень. Не мой. Подарок офицера. Красивый. Поди, за хранение могут в тюрьму посадить, а?

 

Я завороженно глядел на финифтевый, с заливкой, как на иконах-складнях, узор перстня…

 

И пошел я пешком на станцию Приисковая, на поезд до Шилки. Задание редакции – «раньше все было плохо, а теперь все хорошо» – оказалось морально не выполнимым. Виделся мне царский Нерчинск – с Аввакумом и воеводами, с верблюдами, заканчивавшими Великий Шёлковый Путь, и оленным аргишем, начинавшим Великий Соболиный путь; с коляской Чехова, с каретой наследника престола, будущего императора Николая Второго, с книгами в золоченых переплетах – научными и историческими; с журналами, переплетенными в тома – пушкинским «Современником», некрасовскими «Отечественными записками», – «Нивой» за начало ХХ века. С иконами, стоявшими лицом к стене в кабинете землянично-переспелой жены командира Нерчинской воинской части, со всей самобытной русской историей и культурой, прошумевшей до нас; с телескопами на колесиках, как детская коляска, которые можно подкатить к окну Нерчинского музея и увидеть далекие, прекрасные звезды.

 

Конечно, тогда еще не было космических кораблей и сверхмощных радиотелескопов. Просто другая жизнь.