Галина Мамыко. Как бы?

 

 

 

Север отрезал от родственников. Это оказалось, как они оба и предполагали, благом для семьи. Прекратились ссоры, подпитываемые вмешательством родни.

Он был рад, что избавился от обязанности ходить с женой в гости к её высокомерной сестре, видеть ненавистные ему прищуренные глаза, и заставлять себя делать любезное лицо в ответ на её поучения. Он считал, что состоялось его освобождение, пусть хотя бы не навсегда, но, во всяком случае, на большую часть года, и лишь в отпуске сохраняется повинность общения с Кочергиными.

От своей родни быть подальше ему тоже пришлось по душе. Не требуется впредь стоять перед выбором, чью сторону принять в недоразумениях, кого посчитать виноватым, жену или родню, и от того испытывал облегчение.

Он думал о том, что стал по-настоящему независимым, и его душа теперь обязательно должна обрести свободу. Зою как свою законную половинку он, разумеется, препятствием на пути к этой свободе не считал, ведь если ему будет хорошо, то, значит, и ей тоже, в этом был уверен.

Им обоим вспоминались визиты в их южную квартиру Жанны с её странностями, её разговоры о чём-то непонятном, мутном. Гостья сидела, как правило, подолгу. Она доставала из авоськи мятую газету и смотрела в неё. От еды она не отказывалась, с аппетитом съедала, что предлагали, и от добавки тоже не отказывалась. Перед тем, как попрощаться, просила подать ей полную кружку воды. Случалось, она приходила в гости специально ради того, чтобы ей налили эту самую кружку воды, выпив которую, сразу уходила.

Впрочем, Алексей и Зоя жалели Жанну, видели, что она несчастна, и старались обращаться с ней ласково. Когда Жанна болела, они приносили ей гостинцы. Квартиру на время отсутствия оставили ей в бесплатное пользование, и она на много лет обосновалась в их южном жилище, а летом, когда они приезжали на отдых, уходила в свою времянку без удобств. К их приезду она варила для них вареники с солёным творогом, а также и свои любимые вареники с вишней, умащенные сахарным песком и сливочным маслом, и оставляла на газовой плите.

Её муж не выказывал радости по поводу возможности жить большую часть года в чужой для него квартире с удобствами, жена по-прежнему его раздражала. Когда ему подходило время справлять большую нужду, он уходил в подземный общественный туалет в соседнем с пятиэтажкой сквере. Жанну это страшно злило, она думала о том, что, конечно, уйти в уличный туалет – это для мужа на самом деле предлог сбежать из дома, чтобы улизнуть к любовнице, и шла искать его. Однажды они страшно разругались, это случилось в новогоднюю ночь, и он ушёл в их времянку на Старопроточную, а она осталась одна встречать Новый год в пустой квартире брата. На следующий день нашли его на полу, вниз лицом. Его тело уже остыло. Рядом валялся металлический тюбик с валидолом. Она несколько месяцев одевалась в чёрное, много плакала и винила себя в том, что случилось. В те дни она вспомнила о церкви и ходила ставить свечи на канун. После смерти мужа ей стало что-то мерещиться по ночам, она решила, это покойник, и дала в газету объявление о сдаче комнаты. Когда в одну из трёх комнат Алексеевой квартиры въехала, наконец, студентка медучилища, Жанна перестала бояться привидений. Ночные страхования исчезли, студентка развлекала рассказами о своей жизни. Деньги за сдачу комнаты тоже пришлись кстати.

По приезде с севера в квартире находили пучки чёрных волос Жанны – под ковриком, под клеёнкой, за батареей.

Тётка Жанна – ведьма. Об этом за между прочим сообщила Нина за чаепитием. Она забежала вечером, Алексей мылся в душе, дочери уже спали. Что, не ждали, думали, снова тётка Жанна, сказала Нина и прошла на кухню. Ну, раз зашёл разговор про тётушку, то я тебе скажу кое-что, Нина посмотрела на Зою. По её словам выходило, подкидывание пучков волос, питьё воды полными кружками в чужом доме и всякое подобное – магия. Тётка Жанна высасывает из всех нас энергию, Нина сделала большие глаза. Вы подушки проверьте, нет ли там иголок.

И правда, в подушках Зоя нашла иголки.

С переездом в Заполярье оба надеялись, что лишь теперь станут счастливы так, как того оба желали.

Однако вместе с ожидаемым спокойствием пришло и иное, и это иное стало как бы точить сердце, это состояние им было обоим как бы неведомо, но оно было в них. Они чувствовали, вместе с наступлением семейного мира, которого так желали, вместе с приходом денежного достатка, они словно очутились в ловушке, но какой? Им обоим казалось, они счастливы, но это счастье постоянно исчезало, постоянно затухало, и лишь нечастые ночи любви снова сближали, чтобы наутро оба опять оказались отрезаны друг от друга.

В четыре часа утра она просыпалась от звона будильника на мужниной тумбочке и пфыканий. Муж начинал день с дыхательной гимнастики. Потом шли приседания, упражнения для живота, для суставов. Её сон становился лёгким, сквозь эту лёгкую завесу сна, внутри неясных видений, она испытывала приятное спокойствие от того, что рядом муж, что ему хорошо, он заботится о здоровье, она была рада, что он живёт в своём размеренном ритме, ей нравилось, что он живёт по своему расписанию, без спешки, методично, уверенно. В этой его методичности, в его постоянстве она видела цельность натуры и надёжность человека, которого любила. Она радовалась тому, что может услужить ему и этим наполнить его жизнь миром. Она думала о том, что его жизнь благополучна и размеренна во многом благодаря её присутствию, её заботам и тому бесконечному терпению, которым она словно насыщала их отношения. Она не признавалась себе в этих мыслях, как-то неловко хвалить саму себя, пусть даже в мыслях, поэтому она их отметала. Она не желала приписывать себе никакие заслуги, ей хотелось просто жить рядом с ним так, чтобы ему всегда было хорошо.

Когда он уходил в ванную принимать душ, она вставала, чтобы успеть поставить ему на стол горячий завтрак. Он любил молчать, и ей нравилось его молчание. Ей нравилось, как он не спеша жуёт, подолгу, тщательно, сосредоточенно и как-то даже задумчиво, очень спокойно, так, как и требуется для хорошего переваривания пищи. Старательное пережёвывание одно из важных условий сохранения здоровья, тем более при гастрите, в этом она, как и во многом другом, была согласна с ним, она считала правильным и весьма полезным его воззрение на пищеварительные процессы.

Она расставляла тарелки, накладывала свежую кашу, доставала из холодильника сливочное масло, наливала в чашку тёплый чай. Ни в коем случае не горячий. Горячее может обжечь пищевод, а постоянное раздражение горла обжигающими напитками способно привести к раку. В этом она тоже была с ним согласна и следила за тем, чтобы ничего слишком горячего не оказалось на его столе.

Его стремление к тишине она объясняла шумной работой, целый день какофония – баяны, кларнеты, пианино, скрипки, и он в этом гаме с утра до вечера. Она жалела его из-за беспокойной работы и, видя его отрешённое лицо, не лезла с разговорами, всему своё место, думала она. Пока он завтракал, она шла в другую комнату, включала утюг, гладила ему свежую рубашку.

После ухода мужа в квартире становилось шумно. Начиналось время просыпания дочерей, собирания в школу. Во всех комнатах зажигали свет, включали радио. Ждали, объявят ли актированный день для школьников из-за пурги.

В цигейковой шубе, в валенках, в толстых варежках, в толстой цигейковой шапке, она каждый день шла по замёрзшим, покрытым снегом, деревянным трапам, от одного дома к другому. Морозный воздух обжигал, она чувствовала, как холодеют ноги в пимах. Придя в чужой дом, она видела больных детей, к ней обращались тревожные лица родителей, она забывала о себе, жалела больных детей, и принималась делать всё для облегчения их страданий.

Её быстро узнали как человека безотказного, и видели, что именно этот безотказный и кроткий человек на их участке несёт им благо. На работе ей присвоили звание лучшего участкового педиатра. Заведующий больницей вместе с парторгом пригласили её в кабинет и предложили вступить в партию, а затем пойти на служебное повышение. Она вспомнила мужа, его родню, вспомнила, как они приходили в ярость из-за возможных её успехов на общественном поприще, а зачем мне эти успехи, тут же подумала она, зачем гневить мужа. Тут же она подумала о том, что в случае вступления в партию она станет зависимой от партийного руководства, ей придётся подчиняться партийной дисциплине, сидеть на долгих партсобраниях, а дома в результате начнутся ссоры. Да и вообще, сказала она себе, не секрет, что партия уже давно стала также и пристанищем карьеристов и подхалимов, и отказалась.

После работы, не заходя домой, она шла в садик, сначала в одну группу, потом в другую, усаживала дочерей в двухместные сани, укутывала их поверх шуб одеялами, и накрутив на руку верёвку, тащила сани за собой. Если застревали в сугробе, она знала, что надо делать в этом случае, у неё получалось, и она продолжала путь. Наиболее трудно было, если мела пурга, и надо было идти против ветра. Но она справлялась. Дома её никто не ждал, она знала, муж придёт очень поздно. И он действительно приходил очень поздно, у него было красное от мороза лицо, он молчал, она знала, он молчит от усталости, а не от того, что не любит её. Она разогревала ужин.

В иные дни, случалось, детей из садика забирал он, когда удавалось раньше освободиться от работы, она радовалась и думала, вот, он, как и я, мы вместе, он помогает мне, заботится, переживает, желает, чтобы мне было легче. Она радовалась всему, что он делал по дому, радовалась его технической смекалке, умению всё починить, наладить. Её радовало, что заботы о домашних ремонтах, побелке, покраске, утеплению квартиры он с первого дня семейной жизни взял на себя. Я с ним как за каменной стеной, думала она и смотрела на него преданными глазами. В каждой мелочи она видела, он самый лучший. Он ответственный, он надёжный, думала она и была счастлива тем, что они вместе.

Его приняли в партию и назначили директором музыкальной школы. Он поставил перед собой задачу ещё более ответственно относиться к служебным обязанностям. Ей очень нравилось, что её муж вступил в партию не из соображений карьеризма, а по велению совести, как она считала. Он тоже верил в то, что членство в партии сделало его ещё более высоким по духу, так это он воспринимал. Он с неким внутренним благоговением относился ко всему, что имело отношение к КПСС, и искренне верил в светлые идеи, о которых писали газеты.

Здание школы стало его вторым домом, которому он отдавал душу и вдохновение. К проведению уроков добавились ремонты, закупка мебели, инструментов, академические концерты, совещания, ведение документации, требовательность к подчинённым. Он всему находил нужную меру, нужное место, и вёл дела без нареканий со стороны отдела культуры. В коллективе было одиннадцать женщин и восемь мужчин, у него получалось поддерживать со всеми ровные отношения и не поощрять сплетни.

Он вступил в общество рыболовов и охотников, получил удостоверение, купил охотничье ружьё, а к ружью всё то, что требовалось для охоты на дичь. С друзьями на купленном в складчину вездеходе ездили раз в месяц на охоту. Выезжали в пятницу вечером, а уже днём в воскресенье он был дома. На лыжах ходили по снегу, много стреляли, согревались водкой, которая на морозе загустевала. Холодец из водки под закуску резали ножом.

Домой он привозил наполненный куропатками мешок. Дочери радовались, они соскучились по отцу. Семья собиралась в прихожей, смотрели, как отец снимает тяжёлые унты, полушубок. Его возвращение было семейным праздником. «Привёз тебе работу», – говорил он жене, улыбаясь. Зоя переносила его двухдневное отсутствие в тревоге, а вдруг что-нибудь случится, и когда слышала, как открывается дверь, у неё отлегало от сердца, она успокаивалась. После обеда они вдвоём ощипывали и потрошили добычу, которую затем он выносил на обледеневший балкон. Она готовила жаркое, он хвалил и ел с аппетитом. Она не ела. Ей было непривычно мясо куропаток. В такие вечера он был весел, и, случалось, ночью ласкал её.