Галина Мамыко. Как бы?

 

 

 

Отпуска были долгожданным праздником, который растягивался на всё лето. Начинался праздник в поезде. Перед дорогой нервничали, Зоя покрикивала на детей, те были возбуждены от ожидания счастья и плохо спали в последнюю ночь. Ехали непременно в купе, и уже когда поезд медленно набирал скорость, и надоевшая унылость северных пейзажей ползла прочь, все успокаивались и вспоминали, что давно не ели с таким аппетитом и столь безмятежно. В дороге много спали, а когда просыпались, снова ели и вчетвером играли в детские настольные игры, которые Алексей покупал специально в поезд.

По пути на юг делали обязательную недельную остановку в Москве. Жили в хороших гостиницах с дежурными табличками «мест нет». В холле Алексей усаживал семью на диван и шёл говорить с администратором. Он с любезным лицом склонялся к стойке, смотрел тёплым взглядом и говорил с многозначительной интонацией человека, которому в этом мире всё доступно. Он чувствовал себя именно таким человеком. После получения огромных для них северных отпускных, имея накопления, он ощущал себя богачом, а значит, вполне свободным и независимым. Чтобы в дороге не обворовали, на его трусах были пришиты Зоей кармашки-кошельки для неприкосновенной части сбережений. Администратор, обнаружив в протянутом ей паспорте деньги, оттаивала и находила свободный номер с удобствами.

В Москве много ходили по нескончаемым центральным проспектам с магазинами, стояли в очередях и покупали дефициты. Обедали в ресторанах. Заказывали столько блюд, что на столе не оставалось свободного места, а то, что не могли съесть, забирали с собой. Красную и чёрную икру он для всех щедро намазывал на ломти белого хлеба со сливочным маслом, и все за столом ели эти, диковинные для них, сказочно вкусные бутерброды.

После обеда и рюмки водки он был весел, рассказывал доступные для детского общества анекдоты. Дочери хохотали, Зоя улыбалась, она радовалась его настроению.

Зое хотелось попасть в Третьяковскую картинную галерею, мечта о живописи не покидала. Алексей говорил – не сейчас, при их загруженности с магазинными покупками это невозможно. Но один раз время на Третьяковку нашлось, и Зоя перед полотнами гениальных живописцев испытала душевную боль. Мне будто нож в сердце вонзили, сказала мужу, когда вышли на улицу. Он промолчал, говорить на такие темы с ней ему не хотелось. Как-то становилось тягостно, а почему, он не желал с этим разбираться.

Они с детьми шли по Москве, все устали, муж обдумывал вслух, в каком ресторане устроиться на обед, а она мысленно погрузилась в воспоминания детства, в те счастливые дни, когда училась писать картины, когда мечтала стать художником.

 

 

+

 

Большую часть школьной учёбы Зое пришлось проводить дома из-за частых, затяжных болезней. С завязанным горлом, с температурой, она сидела над книгами, а к концу учебного года, оказывалось, что она вновь единственная в классе отличница. А потом и единственная золотая медалистка. Ей прочили будущее художника, математика, литератора, спортсмена. По всем предметам учителя находили у неё блестящие способности и усидчивость. Она же видела себя в будущем только художником, и больше никем. Это для неё было самым важным, самым любимым.

– Павел, да она уже сейчас создаёт шедевры, а что будет, когда вырастет, – говорили Павлу Павловичу друзья-художники, рассматривая картины его дочери.

Они часто заглядывали в дом Коровиных, ставший центром культурной жизни для местной творческой интеллигенции. Здесь их радушно встречали. Здесь пили чай, вынимали из папок свои новые этюды и наброски, обменивались мнением. Их работы выставлялись в одном из залов музея, где работал директором Павел Коровин. Павел и сам был одарённым живописцем, публицистом, литератором. Одна из его пьес обрела жизнь на подмостках местного театра. Однако революционное дыхание перекрывало в его душе каналы вдохновения, оставляя Павлу короткие всплески творческих подъёмов. Зоя давала ему советы по смешиванию красок, подмечала, где неверно легла тень, чем удивляла отца.

– Чему ты удивляешься, – говорил Павлу его лучший друг Костя Беляев, известный в области художник и руководитель местного общества живописцев. – Неужели ты до сих пор не понял, твоя дочь гений! Уже сейчас в её работах видна рука мастера!

На серьёзное творческое будущее дочери родители, однако, не рассчитывали. В сложное, голодное время труд художника не прокормит.

Как-то Костя Беляев посетил семью Коровиных и узнал: Зоя уже учится в местном медицинском техникуме.

– Что вы натворили! Это преступление! Вы загубили ей жизнь, лишили Россию великого живописца!

– Но Зоя учится на «отлично». Преподаватели находят в ней одарённость, прочат будущее выдающегося учёного, – оправдывался Павел.

Ему не очень уверенно вторила Клавдия. В душе супруги Коровины сожалели, что навязали дочери вопреки её желанию участь медицинского работника. Но перевешивал пример Зины, с окладом санитарного врача.

– Вы поймите, – говорил на их доводы Костя. – Ваша дочь, куда бы ни поступила, везде будет учиться на «отлично», она, как всякий гений, имеет от природы много даров, много талантов, но её главное призвание – это быть художником. Она им родилась. А вы… Вы за кусок хлеба лишили её смысла жизни. Вы лишили её воздуха!

Слова Кости Беляева оказались пророческими. Всю дальнейшую жизнь, до самой старости, как рассказывала многие годы спустя своим внукам Зоя, она ощущала себя рыбой, выброшенной на берег, без глотка воды. Этой живой водой для неё была живопись, к которой доступ был перекрыт. И когда ей, взрослой женщине, доводилось бывать в картинных галереях, и она с восхищением смотрела на полотна известных мастеров, её сердце при этом сжималось, будто кто-то вонзал в него нож. Там, в сердце, саднила всю жизнь незаживающая рана, это были её боль, её стремление творить и создавать собственные шедевры.

Был прав Костя Беляев и в своём прогнозе относительно возможных успехов Зои на любом, выбранном ею, поприще. Юную Зою Коровину благодаря диплому отличницы, полученному по окончании медтехникума, приняли без экзаменов в Ленинградский медицинский институт. Скоро её имя стало в стенах вуза известным. Её выдающиеся успехи абсолютно по всем предметам не были результатом автоматической зубрёжки. Это было истинно творческое, вдумчивое и крайне добросовестное отношение к учёбе. Зоя не пропускала занятий, она внимательно слушала лекции и обязательно их конспектировала. Написанные чётким каллиграфическим почерком конспекты имели для неё особую значимость. По возвращении в общежитие она первым делом усаживалась их читать, чтобы закрепить в памяти свежие знания. На кафедре восхищались Коровиной. «Она знает скелет так, как не знают иные мои коллеги», – говорил потрясённый её развёрнутыми, далеко вне рамок программы, ответами анатом, профессор З.

 

 

+

 

Но то всё было так давно, что казалось, будто и не с ней, а с кем-то другим происходили все те чудесные вещи, когда творческий полёт души будто держал её постоянно над землёй, где-то высоко в небе, и там, в небе, ей казалось, что настоящая жизнь вот-вот начнётся, всё изменится, и волшебным образом сбудется её сокровенное желание, и она начнёт творить, писать те свои картины, которые будто жили внутри неё, и снились ей так часто, осталось лишь всё это положить на холст.

 

 

+

 

В числе обязательного посещения в планах Алексея была ВДНХ с гигантскими павильонами, фонтанами, площадями, множеством живописных мест, где Алексей часто просил детей и жену позировать ему, и наводил на них свой новый дорогой фотоаппарат. Он купил всё, что требуется для печатания фотографий, а позже, уже по возвращении домой, зимними вечерами посвящал время этому занятию. Аккуратно обрезанные резаком фотографии расклеивал в фотоальбомах и каждую подписывал с указанием даты и места, а если что-то казалось забавным, то придумывал остроумный комментарий.

Он был вдохновлён размахом новой жизни, где теперь, как ему казалось, всё подчинялось его желаниям. Ещё зимой он через общество рыболовов и охотников приобретал льготные путёвки в Дом отдыха в селе Крынки Херсонской области, известный благодаря дому-усадьбе Остапа Вишни. Там они заодно познакомились с творчеством этого украинского писателя и перед сном читали вслух его смешные рассказы.

В Крынки Алексей привозил купленный для рыбной ловли подвесной лодочный мотор «Вихрь». Свободных лодок в селе было много, отдавали напрокат за копейки. Щуки на блесну шли охотно, и пока лодка под рёв мотора резала реку, рыба рвала из рук спиннинг. На берегу он вручал наиболее крупную добычу в руки жене и фотографировал. Зоя варила на костре уху, дети бегали за стрекозами, а после еды спали в поставленной отцом палатке с марлевой занавеской от мошкары.

Случалось, приглашали к себе Жанну на выходные, делали это из жалости, видя её неприкаянность. Случалось, вместе с Жанной приезжали и остальные родственники, для гостей Алексей за свой счёт снимал в селе комнаты. Купались в местной, поросшей кувшинками, Конке, с живописными, в камышах, берегами, с островками и плавнями. Устраивали однодневный отдых на Днепре, куда курсировал общественный катер.

Перекликаясь между собой, долго шли по колено в прогретой днепровской воде, но так и не дождавшись подходящей глубины, садились на мягкое дно и плескались. Кто-то затягивал украинскую песню, кто-то подхватывал. В такие минуты всё радовало и ничто плохое никого из них не касалось.

Особо были любимы коллективные выезды на пикник с ночёвкой на берегу реки. Приезжали помимо родни Алексея и его друзья с жёнами. Разбивали палатки, женщины на костре варили уху, а когда темнело, в бьющих у берега ледяных родниках искали с фонариком раков. Полные раков сачки приносили к костру, погружали в кипящий котёл, и вскоре бурые, шевелящие клешнями, превращались в ярко-красных и очень вкусных. Однажды во время пикника разразилась гроза, и молния ударила в старое огромное дерево, под ним как раз стояла палатка Кавунов. Дерево затрещало, стало падать, все испугались, Людмила успела сказать «Господи, помилуй!», и дерево в ту же минуту рухнуло со страшным треском, но их не задело. Вернувшись в город, Людмила сходила в церковь и поставила свечу. Эту минуту падения дерева и нависшей над всеми в палатке угрозы неминуемой гибели, а затем громкий голос Людмилы, призвавшей на помощь Господа, Алексей и Зоя запомнили на всю жизнь. Зоя думала о том, что над людьми есть высший Разум, Алексей думал о том, что когда в юности три года болел туберкулёзом и надежд у врачей не было, то молился Ему, и Он исцелил.

Когда гостям приходило время уезжать, то провожали их до автобусной остановки и с хорошим настроением махали им рукой.

Утром, до завтрака, направлялись к веренице алюминиевых рукомойников во дворе, где уже толпились отдыхающие в пижамах. Умывались холодной водой и чистили зубы. В огромной столовой ждали накрытые деревенскими угощениями столы.

По вечерам мазались вонючей мазью от комаров и шли по темноте в летний кинотеатр, где на длинных скамьях под звёздным небом кучно сидел народ. Смотрели фильм и, как все вокруг, отмахивались от мошкары припасенными заранее ивовыми ветвями.

В полночь возвращались с толпой отдыхающих.

Укладывались спать. Мотыльки густо летели в открытые окна, пробивались сквозь щели в марле и роем кружили вокруг электрической лампочки, вынуждая поскорее погасить свет.

После многих лет ожидания подошла очередь на покупку «Лады», его мечта сбылась. Он взял несколько дней за свой счёт и, радостный, выехал на юг забирать машину.

Отныне трёхмесячный летний отпуск делился не на две, а на целых три райских части. Для столь длинного счастья, конечно, требовалась особая экономия, чтобы свои немалые, но и не бесконечные, северные отпускные растянуть на как можно подольше и посчастливее. После отдыха в Крынках и короткой передышки в своей городской кооперативной квартире собирались на новое место. В Мисхоре за небольшие деньги высоко на горе, где подешевле, снимали комнату. Обедали в столовых, выстаивая длинные очереди. Место на переполненном пляже занимали с утра. К морю почти час спускались серпантиновыми тропами. Возвращаться обратно вверх и вверх, в гору, распаренным на горячем солнце, было утомительно, и казалось, это путешествие никогда не закончится. Однако это не портило ощущения полноты жизни, и изнурительный путь был всё же им приятен, так же как был приятен и весь период путешествий с экскурсиями как по Мисхору со знаменитой каменной русалкой в волнах у самого берега, так и по Южному берегу, с посещениями дворцов и парков. Катания на катере, морской воздух, как чудно и прелестно здесь, восхищались они.

Вечерами, очутившись в своей комнате с выходом на веранду, откуда с высоты видно было море, они валились усталыми, с горящей от солнца кожей, на постели и тут же погружались в глубокий сон. Горный воздух, наполненный запахами хвои, моря, жаркое солнце, купания, размеренный ритм жизни и понимание, что не надо никуда спешить, всё это давало им настроение, силы, ощущение радости и молодости.

Завершали отпуск на пустынном берегу Азовского моря, куда ехали на своей новой машине. Жили две, а то и три недели в палатке. На рассвете Алексей с дочерями ловили бычков на закидушки с огромных камней-валунов. Клёв был обычно удачный. Рыбу Зоя жарила на походном примусе. Всё казалось им здесь хорошим, настоящим счастьем, какого никогда и нигде они не видели. Тёплое море, мелководный пляж, низкое ночное небо с миллиардами близких огромных звёзд, трезвон сверчков, крики чаек… Они наслаждались тишиной, безлюдьем, и той особой душевной близостью друг ко другу, какой обычно не бывает в течение рабочего года, заполненного работой, бесконечными делами, и нехваткой времени.

Машина дала возможность ездить за город в лес, всей семьёй собирали грибы, любовались с гор зелёной панорамой. Ездили на семейную рыбалку с ночёвкой. Это были полнота и радость жизни.

Алексей за рулём ощущал себя необыкновенно счастливым, он громко пел, дети спали, жена дремала, мимо плыли знойные выгоревшие степные просторы.

В кооперативной трёхкомнатной квартире у себя в городе им было более уютно, чем некогда на Старопроточной под боком у его родни. Квартира им нравилась всем, а главное тем, что они здесь были абсолютными хозяевами. В Заполярье у них теперь тоже была квартира, предоставленная от государства бесплатно и даже навсегда, но там, в неуютном заледеневшем крае тёмных вечных зим, всё казалось временным, коротким, и должно было как бы скоро закончиться. Зато на юге, в родном городе, они видели ту, истинную, настоящую жизнь, ради оплаты которой и поехали на заработки.

Пятиэтажная хрущёвка с четырьмя подъездами находилась в центре города, рядом с центральным рынком. По утрам не торопясь шли на рынок, покупали в молочном лабазе домашнюю густую сметану, к ней горячие тонкие блины, набирали фруктов, овощей, отборного мяса. Зоя готовила щедрые обеды, борщи, котлеты с картофельным пюре. Четыре раза в день собирались всей семьёй не на кухне, а в зале за общим столом, так, словно в праздники, подобное в заполярном городе у них случалось редко.