Домашнее кино

Нескучный сад

Нескучный сад,
Вхожу в твое названье,
Как под навесы сумрачного дня.
Нескучная страна Воспоминанья
Заманивает омутом меня.

Неслышный сад.
По травам бессловесным,
Сквозь голоса, умолкшие давно,
Спускаюсь к пруду, где в овале тесном
Немое отражается кино.

Неспешный сад.
Медлительно стекают
По листьям дорогие имена.
И дождь прощальный жест их повторяет,
И облики стирает пелена.

Утешный сад –
Все раны затянулись.
Аллеи милосердно к телу льнут.
Со мной опять моя подруга юность
И впереди – два мальчика бегут.

                            1986 г.

* * *

Надо мной наклонилась осень,
Руки бронзовые скрестив,
Все улыбки с лица отбросив,
Все обиды зажав в горсти.
Вот идет она садом длинным –
Сарафаном багряный лист.
Журавлиным прощальным клином
Брови темные поднялись.
Дышат ветры ее губами,
Златом убрана голова!
Вечевыми колоколами
С ней аукается Москва.
Сколько власти в ее движеньях!
Взгляд придирчив и голос строг…
И лежит перед ней Блаженный
Разноцветным листом у ног.

                            1966 г.

* * *

Торопится лес октябрем приодеться,
Багрянец скользит по древесной стене.
Глубинного озера темное сердце
Расколото стрелами пестрых теней.
Летит в глухомани чуть слышная песня,
И самая дерзкая птица молчит:
Высоко под сводом застывшего леса
Хорал опадающих листьев звучит.
Чего они ждут и о чем они просят,
Надежды какой их манят бубенцы?
Холодные дачи-скворечники бросив,
Уехали на зиму в город жильцы.
А осень насмешливый город не любит –
Зайдет ненадолго, на пару часов.
Уходят из судеб привычные люди,
Как осень уходит из тихих лесов.

                            1968 г.

* * *

Из чемоданов платья доставали –
Разноплеменный ворох лоскутов.
Пестрели на пикейном одеяле
Букеты удивительных цветов,
Невянущие, пахнущие крепко
Духами, нафталином – всем подряд.
Из этого гранатового крепа
Был сделан мамин свадебный наряд.
Любуясь тканью, мама говорила,
Какой у платья дивный был фасон,
Какую тетка вазу подарила,
Как танцевать умели вальс-бостон,
И многое о той поре неблизкой…
А платья надвигались, как валы:
Мадаполамы, фаи и батисты
На нашу память шли атакой, шли!
И среди них – на самом дне картонки
То, что принес мне в день рожденья дед:
Как одуванчик, все в оборках тонких.
Жаль нету дочки – некому надеть.

                            1985 г.

У больничного окна

Две белизны, две чистоты – два снега.
Там, за окном не удержать разбега
Простынных, накрахмаленных снегов.
А в комнате, зовущейся палатой,
Постельные сугробы грубо смяты
И кафель замерзающее суров.

Там, за окном – морозное свеченье,
Оно дороже всякого леченья,
Целительней мудреных процедур!
Но пахнет дезинфекцией нещадно.
Прошел обход – на лестничной площадке
Больные затевают перекур.

Две белизны, две чистоты – два мира.
Там, за окном бежит автобус – мимо.
За ним слежу, прощаюсь как навек.
В казенной и линялой бумазее
Не чувствую, что на меня глазеет
Под окнами стоящий человек.

                            1985 г.

* * *

Качался пароход прогулочный
В закатной черноморской неге.
Как вывеска над дверью булочной,
Качался ситный месяц в небе.
Взлетали, ветерком надутые,
Подолы платьев, шали, волосы,
Когда взлетел из репродуктора
Знакомый голос, а за голосом –
Прозрачная, как лед, мелодия
Над палубою закружила,
Простудной дрожью половодья
Охватывая пассажиров.
Слова холодные, мятежные
Знобили под загаром кожу.
И вот уже холмы прибрежные
Плывут, на айсберги похожие!
Отринув оболочку имени,
Душа за ними вслед летела,
И мучилась, и петь хотела,
И на волне звездой блестела!

                            1986 г.

* * *

Разгадываем сны и жаждем изменений,
Перебираем в сотый раз никчемный разговор
О том, что наш начальник глуп, и в этом нет сомнений,
Но дуракам у нас почет и бездарям простор.

Заговорив мигрень таблеткой анальгина,
Ведем усталые умы на поиск миража.
А жизнь идет себе вперед и, как ни странно, – мимо.
А мы все смотрим на нее с восьмого этажа.

                            1987 г.

* * *

Свищет, свищет канарейка,
Воробьиная сестра,
Жарко вспыхивает шейка
В пыльной зелени двора,
Заполняет клетку трелью,
Задыхаясь от любви.
И взирают на соседку
С любопытством воробьи:
«Чем желтушная гордится?
Горло драть – недолго жить!»
Ничего не слышит птица,
Только горлышко дрожит,
Только снова вспоминает:
Мальчик в комнате зимой
Ложечкой водил по краю
Блюдца с золотой каймой.
Тонкий звук тревожил душу,
Разворачивал нутро
И выталкивал наружу
Голос, спрятанный хитро!
Отчего одним поется,
А другие – не поют?
Отчего один смеется,
А другие – слезы льют?
Объясни мне, в чем причина,
Способ верный назови,
Ведь тебя же научили
Излучению любви!
А меня-то кто научит
Переплавить в песню крик?
Голос горло сушит, мучит,
А выходит «чик-чирик».

                            1986 г.

* * *

На южный склон голубоватый
Скатился с облака янтарь.
Какой большой, какой богатый
У нас январь!

Скрипят парчовые настилы,
следы – как веер старых карт.
Все прогуляют два кутилы –
февраль да март.

                            1986 г.

* * *

Метель, мастерица вечерняя.
Скрипит ее ткацкий станок.
Полна послушанья дочернего,
Слежу, как шныряет челнок
По мерзлой садовой основе,
Выводит кайму из теней.
Холсты все плотней и суровей,
А сердце – колодца темней.
Чему научилась, не спрашивай
Меня, моя снежная мать:
Из нитки, чернилами крашенной,
Такой белизны не соткать.

                            1986 г.

* * *

Нет, не могу себе представить,
Что Пушкин мог бы постареть,
Хозяйством стал умело править
Да у камина ноги греть,
Что потолстел бы не на шутку,
В свой срок похоронил жену
И даже – вопреки рассудку –
С цензурой прекратил войну,
Простил обидчиков (Бог с ними!),
Украсил титулами имя,
С царем гулял бы на лугу
Вдали забытого Лицея,
Не вспоминал бы Апулея…
Нет, что хотите, не могу!
А мы живем себе не тужим,
Без поединков и проказ,
Едим изрядно, мирно служим,
Отвагу держим про запас,
Мол, полежит – не запылится.
Жизнь велика – авось, сгодится
Нам, рассудительным, седым,
Вприкуску, к чаю, понемногу…
А он был молод! Слава Богу,
Что и остался молодым!

                            1987 г.

* * *

К ночи пуржит. А говорят – весна,
И с каждым днем все раньше рассветает.
Мне снег в лицо иголочки втыкает
И под ногой тропинка не видна.
Куда бегу от суматохи дня?
К вечерней смуте. Поражает сходство
Во всех приметах. С чувством превосходства
Дворовый кот взирает на меня.
Он тянется, неспешно деловит,
Мол, ждать да догонять – пустое дело!
Но так отрегулировано тело,
Что все сорваться с места норовит.
И все ж дела совсем не хороши:
Быстрее бег – сильнее отставанье
Моих молекул от моей души,
Моей души – от тайны мирозданья!
Вон воробьи купаются в снегу!
А мне себя понять не удается:
Вперед иду или бегу, бегу
По кругу, точно ослик у колодца?

                            1987 г.

Бессонница

Глухо каплет июньская ночь.
В каждой капле – звезда и отрада.
Расползаются шорохи прочь
Из дождем усыпленного сада.
Как дитя, он бормочет сквозь сон,
И влажны под щекою ладони.
Хлорофильному бреду раздольно
В материнском свеченье окон!
Накатила пора отпусков:
Отпустить, отступить, оступиться,
В сонный омут бездумно скатиться
И не рваться из мягких оков.
Растворить, раствориться во мгле,
Сотворить единение с садом
И последним, всё помнящим взглядом
Взгляд рассвета поймать на стекле.

                            1987 г.

Харон

Вода ли, небо… Нет границы.
Окончен ход земных времен.
Опять на весла он садится,
Бессменный лодочник Харон.
И возит, возит в лодке тесной
По мраку мертвенной воды
Он пассажиров бестелесных
Неисчислимые ряды.
Неизменяем, бесконечен
До Царства мертвых скорбный путь.
Болят натруженные плечи –
Нет времени передохнуть.
Кому б сказать, что службу эту
Смертельно он устал нести,
Что сам готов уйти за Лету!
Да некому перевезти…

                                1987 г.

Семейный обед

Вот и опять к столу сошлись –
обед семейный. Этикета
Нельзя не соблюсти. Зажглись
как стоп-сигналы винегреты.
Успокоительный мотив
беседы не обманет слуха:
сквозь флейту бас рокочет глухо
и ссора зреет, как нарыв.
Небрежно брошенный глагол,
нахальный хруст куриной кости –
и вот просыпались на стол
соленые крупицы злости!
О как мы будем изводить
друг друга, обличая нравы!
Как будем сметь за все судить
в святой уверенности – правы!
Упала первая слеза
в бокал шипучего напитка.
Но кофе прерывает пытку,
и снова в небе бирюза.
Прощаясь нежно, как один
обиду на детей и старших
за пазуху поглубже прячем
до следующих именин.

                                1987 г.

Дочки-матери

Мыши по полу ходят, почти не таясь,
По шкафам разбредаются сыто.
Из углов не изведена давняя грязь,
И бельем захлебнулось корыто.
А хозяйке приняться за них недосуг –
Деревенских гоняет пьянчуг.

Тридцать лет – агрономом в седле провела,
Депутатка, общественный лидер.
Только дочка росла на руках у села:
Тут погладят и там не обидят.
Тети-Катина каша, Матренины щи
Так вкусны – за ушами трещит!

Что с того, что несла неусыпный дозор,
Урожаями добрыми бредя!
Забивает травой агрономовский двор,
И следят из-за шторок соседи,
Как хлопочет по дому, пытаясь помочь,
Неумелая взрослая дочь.

                            1987 г.

* * *

Твой дом, безликий как сугроб,
Безликие обжили люди.
Замысловатый гороскоп
Поведает, что с нами будет.
Да стоит ли о том просить,
Когда давно пора забыть
Все бывшее, надежд не чая?
Зачем же профиль твой опять
В толпе пытаюсь отыскать,
Сама того не замечая?

                            1987 г.

Цыганка

В толчее вечернего метро
Девочка цыганка, босоножка
Заглянула мне в глаза хитро,
Протянула узкую ладошку.

Позади – матроны в полный рост,
И торчит из сумки рыбий хвост,
А другая сумка прохудилась –
Из прорехи каплет молоко.
Все так близко, все так далеко…
Эй, Земфира, ты не заблудилась?

Вырастешь, вокзалы обживешь,
Народишь гадалок, попрошаек.
Ситцевая юбка обветшает,
Потускнеет выпрошенный грош.
И пойдет твоя босая дочь
Тротуары липкие толочь,
Напевая, что свобода слаще,
Чем в хоромах каменных постель…

Покачнулся и поплыл в туннель
Старенький вагон – Пандоры ящик.

                            1987 г.

* * *

Когда вскипает неприязнь,
Как гул ордынского набега,
Когда в запале, не скупясь,
Мы словом сотрясаем небо,
Когда вселенская пурга
Безумью нашему подмога,
Когда от друга до врага
Не дольше выкрика дорога, –
Замри, оглохни, онемей!
Заставь гордыню в землю вжаться!
Еще немного продержаться –
И вспыхнет свет среди теней.

                            1987 г.

Метро

Самолет из-под земли взлетает
К облаку, которое не тает,
Мозаичный бороздит простор.
А над ним веселый слог витает
Про стальные крылья и мотор.

Он звезду багряную лелеет,
Он в бою себя не пожалеет
И земли родимой не отдаст!
А она над ним все тяжелее
И пропитан кровью каждый пласт.

Столько лет в искусственной лазури
Он парит, и никакие бури
Не прервут бессмысленный полет!
Что под ним: победы, пораженья,
Перелом судеб и униженья –
Наш воздушный флот не подведет!

Проступает ржавчина по крыльям.
По стране гуляет изобилье.
По туннелям бродят поезда.
Зарастает и быльем, и былью
В небесах рисованных звезда.

                            1988 г.